— Поверить не могу, что я не сказал ни слова, — покачал головой Генри.
— Р-раз — и доилка сбила меня с ног! Я тоже ни слова не мог произнести. Только рот разевал, как рыба, — посмеиваясь, сказал Лестер. Он поднял свою палку и ткнул внука в ногу. — Ррррраззз — и все!
Генри подскочил от неожиданности.
— Очень смешно! — буркнул он и сам начал смеяться.
Эванель с Фредом сидели на каменной скамье, опоясывающей фонтан. Они помахали Сидни и Бэй, когда те прошли мимо, уплетая мороженое.
К розовой футболке Бэй была приколота аляповатая брошь, которую принесла ей Эванель, и пожилая дама почувствовала укол совести. Бэй была такой честной и так пеклась о чувствах других людей, что сочла себя обязанной надеть брошь, потому что ее подарила Эванель. Но эта брошь совершенно не подходила для маленькой девочки. Зачем Эванель вообще понадобилось давать ей такую уродливую вещь? Пожилая дама вздохнула. Она могла так никогда этого и не узнать.
— Мне как-то не по себе, — признался наконец Фред, вытирая ладони о свои отглаженные шорты.
Эванель окинула его взглядом.
— Оно и видно.
Фред поднялся и принялся расхаживать туда-сюда. Эванель осталась сидеть на своем месте, в тени скульптуры в виде дубового листа. Фред изнывал за них обоих от жары и беспокойства.
— Он сказал, что согласен поговорить со мной здесь. На людях. Он что, думает, я пристрелю его, если мы останемся наедине?
— Ох уж эти мужчины. Жить с ними нельзя, пристрелить тоже.
— Как вы можете быть такой спокойной? Как бы вы чувствовали себя, если бы ваш муж пообещал прийти и не пришел?
— Учитывая, что он мертв, я бы не сильно удивилась.
Фред уселся обратно на скамью.
— Простите.
Эванель похлопала его по колену. Фред вот уже почти месяц жил у нее в доме, и его присутствие стало неожиданно ярким пятном в ее существовании. Изначально предполагалось, что она предоставит ему временное убежище, однако Фред медленно, но верно приживался в ее доме. Они с Эванель целыми днями копались в залежах ее старья, и Фред, похоже, с удовольствием слушал истории, которые она рассказывала. Он взял на себя оплату счетов за ремонт на чердаке, и в доме появились рабочие с аппетитными задницами, от чего Эванель пришла в такой восторг, что установила внизу у лестницы кресло, чтобы наблюдать оттуда, как они работают.
Все это было так мило, по-семейному, и Фред повторял, что он заслуживает лучшего обращения, чем то, как обходился с ним Джеймс. Но порой, когда Эванель за завтраком передавала ему масло или просила подержать молоток, пока сама вешала на стену картину, он смотрел на то, что она протягивала ему, а потом на нее с такой надеждой во взгляде, что у нее щемило сердце. Вопреки всем его уверениям, он все еще втайне надеялся, что в один прекрасный день Эванель даст ему что-то такое, благодаря чему у них с Джеймсом все станет по-прежнему.
— Уже поздно, — сказал Фред. — Люди уже складывают одеяла. Может быть, я его не заметил.
Эванель увидела приближающегося Джеймса раньше, чем его заметил Фред. Джеймс был высокий и красивый. Он всегда был очень худым, прямо как в старину мрачные вдохновенные поэты с длинными пальцами и одухотворенными лицами. Эванель никогда не могла сказать о Джеймсе ничего худого. Как, впрочем, и все остальные в городе. Он работал в одной инвестиционной компании в Хикори и всегда держался отчужденно. Более тридцати лет Фред был его единственным близким другом, но внезапно все переменилось, и ни Фред, ни кто-либо другой в городе не знал почему.
Впрочем, у Эванель имелись свои подозрения. Дожив до ее возраста, можно было начать разбираться в жизни.
Долгая спокойная жизнь провоцировала людей на безумства. К примеру, все женщины из семейства Берджесс, сроду не имевшие меньше чем по шестеро детей, были образцом благопристойного поведения до тех пор, пока их выросшие дети не покидали дом. Однако стоило самому младшему из их отпрысков вылететь из родного гнезда, как они незамедлительно выкидывали какой-нибудь фортель, например, устраивали торжественное сожжение всех своих глухих платьев с высокими воротниками и принимались неумеренно душиться. А любому, кто состоял в браке более года, хотя бы раз доводилось испытать изумление, в один прекрасный день вернувшись откуда-нибудь домой и обнаружив, что муж снес стену, чтобы расширить комнату, или что жена перекрасила волосы — просто для того, чтобы муж взглянул на нее в другом свете. Существовал еще кризис среднего возраста и климакс. Существовали скоропалительные решения. Существовали романы. Случалось и такое, что в определенный момент кто-то просто заявлял: «С меня хватит!»
Фред наконец заметил приближающегося Джеймса и замер.
— Прости, я опоздал. Еле успел. — Джеймс слегка запыхался, лоб у него блестел от испарины. — Я только что из дома. Я кое-что забрал, но все остальное твое. Я хотел сказать тебе, что теперь у меня есть квартира в Хикори.
Ага, подумала Эванель. Так вот почему Джеймс хотел встретиться с Фредом здесь, на площади: так он мог быть уверен, что дома никого не будет и он сможет собрать вещи, не вступая в обсуждения с Фредом. Одного взгляда на Фреда Эванель хватило, чтобы увидеть: он тоже все понял.
— В следующем году я досрочно выхожу на пенсию и уезжаю. Во Флориду. Или в Аризону. Я еще не решил.
— Значит, все? — спросил Фред. На языке у него явно крутилось еще множество вопросов, однако в конце концов он спросил лишь: — Это конец?
— Я очень долго злился. А теперь я просто устал. — Джеймс наклонился вперед и уткнулся локтями в колени. — Мне надоело указывать тебе, как жить. Я бросил учебу за компанию с тобой, приехал сюда, чтобы жить с тобой, потому что ты не знал, что делать. Я успокаивал тебя: небо не рухнет на землю, если люди узнают, что ты гей. Мне приходилось вытаскивать тебя из дома, чтобы ты увидел это своими глазами. Я планировал наше меню и наш досуг. Я думал, что поступаю правильно. В колледже ты поразил меня своей уязвимостью, и, когда твой отец умер и тебе пришлось бросить учебу, я был в ужасе, что ты не справишься со всем этим в одиночку. Мне понадобилась уйма времени, чтобы осознать, что я оказал тебе медвежью услугу, Фред. И себе самому тоже. Пытаясь сделать тебя счастливым, я помешал тебе научиться делать это самостоятельно. Пытаясь подарить тебе счастье, я упустил свое собственное.
— Я исправлюсь. Только скажи мне... — Фред осекся на полуслове, раздавленный открытием, что все сказанное Джеймсом чистая правда.
Джеймс на миг зажмурил глаза, потом поднялся.
— Мне пора.
— Не уходи, прошу тебя, — прошептал Фред и схватил Джеймса за руку.
— Я больше не могу. Я не могу больше решать за тебя, как тебе жить. Я сам почти разучился это делать. — Джеймс поколебался. — Послушай, в Орионовском колледже есть один преподаватель кулинарии, Стив... он еще заходит к тебе в магазин обсудить рецепты... советую тебе познакомиться с ним поближе. Ты ему нравишься.
Фред уронил руки, и лицо у него стало такое, как будто его только что ударили под дых.
Не говоря больше ни слова, Джеймс медленно зашагал прочь, такой высокий, худой и долговязый, похожий на клоуна на ходулях.
Фреду оставалось лишь смотреть ему вслед.
— Раньше я любил слушать, о чем разговаривают в обеденный перерыв девочки-кассирши, — наконец произнес он негромко, ни к кому не обращаясь. Интересно, подумала Эванель, он вообще помнит о ее присутствии? — Я думал, они просто глупые девчонки, которые считают, что нет в мире большей беды, чем когда ты не можешь выкинуть из головы человека, который разлюбил тебя. Они вечно хотели понять: почему? Почему их разлюбили? Они говорили, что это так мучительно.
Ни слова не говоря, Фред развернулся и зашагал прочь.
Сидни в одиночестве сидела на траве на старом лоскутном одеяле бабушки Уэверли. Бэй обзавелась подружками на детской площадке, и Сидни расстелила одеяло неподалеку от их родных, чтобы Бэй могла поиграть с ребятишками в фиолетово-синих сумерках.
Эмма сидела в шезлонге в обществе каких-то незнакомых Сидни людей. Хантера-Джона нигде поблизости видно не было. Время от времени Эмма исподтишка поглядывала на Сидни, но больше никаких попыток пообщаться не делала. Странно было оказаться в такой близости от бывших друзей и обнаружить, что все они превратились в чужаков. В салоне у Сидни уже завязались приятельские отношения, но для того, чтобы они переросли в дружбу, требовалось время. История так быстро не делалась.
Сидни наблюдала, как Бэй носится по лужайке с бенгальским огнем в руках, но обернулась, когда заметила, что справа к ней кто-то приближается.
Рядом с ее одеялом остановился Генри Хопкинс. С возрастом он превратился в красивого мужчину с густыми светлыми волосами, подстриженными коротко и без затей, и крепкими мускулистыми руками. Последнее ее четкое воспоминание, связанное с Генри, было о том, как она с друзьями потешалась над ним, когда он в старших классах споткнулся и упал в коридоре. В юности он был долговязым и неуклюжим, однако в нем было то спокойное достоинство, которое она так ценила, когда они были ребятишками. С возрастом их пути разошлись — она так и не поняла почему. Зато в старших классах, когда ей казалось, что она получила все, чего желала, она обращалась с ним просто отвратительно. Неудивительно, что он не стал с ней разговаривать, когда они с Бэй днем подошли к столику Хопкинсов.
