— Барин, а барин! — испуганно проговорил он наконец. — С нами крестная сила, да никак кто-то лежит… помер, кажись… только махонький совсем, дитё словно!..
В мгновение ока Лева уже был около него, куда и усталость исчезла!
— Фонарь! — крикнул он не своим голосом, быстро опускаясь на землю там, где указывал дворник. — Фонарь!
Но Леве уже не нужно было света; он и в темноте почувствовал, кому принадлежали эти похолодевшие руки, это маленькая курчавая головка.
Увы, предчувствие не обмануло его.
Глухой стон, полный отчаяния, вырвался из его груди.
Перепуганный дворник склонился над барином, стараясь при свете фонаря рассмотреть мертвое тело, — и вдруг с ужасом отшатнулся назад, фонарь чуть не выпал из рук Ивана.
— С нами крестная сила! — прошептали побелевшие губы дворника.
На земле лежала ничком похолодевшая и бесчувственная Иринка, все еще судорожно сжимая в закоченевшей руке маленький флакон с одеколоном, который она захватила с собою.
Прошло семь дней, целая неделя со времени той ужасной ночи, над Муриловкой снова расстилалось ясное голубое небо, и осеннее солнышко золотило верхушки обнаженных березок и осыпающийся пожелтелый тмин в «Саду Снегурочки».
В маленьком домике над оврагом царила глубокая, почти мертвая тишина. Шторы на окнах были опущены, все ходили на цыпочках, говорили шепотом…
Каждый день, около двух часов, перед садиком останавливался тарантас местного врача, и каждый раз врач отъезжал в нем обратно все с тем же пасмурным и озабоченным лицом.
— Господи, хоть бы разочек попросил закусить! — сокрушалась Ульяна. — Только бы рюмочку, одну только рюмочку пропустил!
За местным врачом Муриловки водилась одна странная, маленькая примета: в тех домах, где он просил закусить и «пропускал рюмочку», близкие уже могли быть уверены, что опасность миновала и дело идет на поправку. Но в маленьком домике над оврагом доктор ничего не просил и, выходя из комнаты больной, каждый раз сухо и быстро откланивался.
Дарья Михайловна безнадежно протягивала ему руку и даже ничего не спрашивала. Зачем? Разве она не знала, что может услышать только один ответ: никогда больше не поправится ее маленькая Иринка, никогда больше не увидит она ее тихой улыбки, не услышит ее веселого смеха.
Разве мог хрупкий организм девочки перенести все, что ему пришлось выстрадать в ту ужасную ночь, когда Лева принес Иринку домой без чувств, закоченевшую от стужи?
Взаимными усилиями Дарьи Михайловны и Левы удалось отогреть и привести ее в чувство, но сознание к девочке так и не вернулось.
Иринка лежала с широко раскрытыми глазами, но никого не узнавала.
К утру у девочки сильно поднялась температура, она стонала, хваталась за голову и, видимо, очень страдала.
Лева в ту же ночь сам помчался верст за десять, в соседнее село, за местным врачом.
— Нервная горячка на почве сильного душевного потрясения! — объявил доктор, внимательно осмотрев девочку. — Надежды мало… пока только лед на голову и полный покой, а там увидим!..
Но вот прошла уже почти целая неделя с тех пор, а состояние ребенка не улучшилось.
Иринка стала только немного спокойнее, не так часто хваталась за голову, не так сильно металась, но по-прежнему никого из близких не узнавала и все бредила, бредила, бредила…
Ах, этот бред, этот ужасный бред, — он больше всего надрывал сердце несчастной Дарьи Михайловны!
Девочка почти все время что-то тихонько бормотала про себя и как-то странно при этом перебирала дрожащими пальчиками; иногда она даже улыбалась, но вдруг снова принималась стонать и звать к себе то маму, то бабушку, то Леву, чаще всего Леву.
— Иринка, милая, да я тут, тут, жив твой Лева, дитенок мой дорогой, успокойся, я тут с тобой! — с отчаяньем повторял юноша, низко наклоняясь к девочке, но она не слыхала его, а если и слыхала, то не понимала, и ее широко раскрытые глаза ничего не видели.
— Ах, Левочка, я не могу, не могу больше слышать этого бреда, я с ума сойду! — говорила Дарья Михайловна. — Ради Бога, не уходите, побудьте с нею! — И она убегала в свою комнату, запиралась на ключ и там на коленях перед образом принималась горько рыдать.
А Лева оставался с Иринкой и продолжал ухаживать за нею, как самая добросовестная сиделка.
Он то прикладывал ей лед на голову, то осторожно поил с ложечки лекарством, то мерил и записывал температуру — и все дни и ночи почти безотлучно проводил у постели больного ребенка.
Бабушка, заходившая каждый день навещать Иринку, теперь с невольным беспокойством смотрела на своего любимца — до того он осунулся и изменился за последние дни.
— Поди, Левушка, поспи хоть немножко, я посижу за тебя! — предлагала старушка, но Лева не соглашался.
Он никому не доверял уход за Иринкой, и, кроме того, из слов доктора он уже давно понял, что девочка, вероятно, не долго протянет, а потому последнее время ни на минуту не желал разлучаться с нею.
Разве не он был причиной страданий Иринки?
Как молила она его остаться тогда, не ехать, а он так грубо оттолкнул ее, и вот теперь этот милый, так отчаянно преданный ему ребенок умирал на его глазах, и это он, он убил его!!!
Эта мысль, как кошмар, преследовала Леву и не давала ему покоя. Он прямо с ума сходил.
А между тем Иринка с каждым днем становилась все слабее и слабее. Лицо ее приобрело желтоватый восковой оттенок, черты заострились, глаза, обведенные темными кругами, казались непомерно большими, пульс слабел…
— Голубушка, уходит она от нас, уходит! — рыдала Дарья Михайловна, поверяя свое горе бабушке. Лева и сам видел, что дни и даже часы жизни ребенка были сочтены.
Однажды, по просьбе Дарьи Михайловны, доктор заехал к ним во второй раз за день, вечером.
Свет лампы под зеленым абажуром слабо освещал осунувшееся восковое лицо ребенка.
Иринка лежала неподвижно и больше не бредила. Доктор, заложив руки за спину, молча стоял над нею и прислушивался к частому, прерывистому дыханию девочки. Он даже не справлялся о температуре больной.
По выражению лица его Лева понял, что все почти кончено.
— Доктор, неужели ничего нельзя сделать?! — спросил он тихо, когда Дарья Михайловна вышла из комнаты.
— Ничего нельзя! — ответил доктор. — По крайней мере медицина тут больше ничего не может, разве чудо какое спасет ее, вероятно, сегодня ночью будет кризис, и тогда…
— Тогда что?! — Лева почти с ненавистью смотрел теперь на человека, который так холодно и равнодушно, как ему казалось, предсказывал смерть его маленькой Иринки. — Что тогда?!
Доктор пожал плечами.
— Видите ли, иногда во время кризиса наступает перелом болезни, — проговорил он нерешительно. — Но в данном случае я не предвижу этого: потрясение, по-видимому, было чересчур сильно, и ребенок не вынес его; впрочем, если бы к больной вернулось сознание…
Доктор не докончил, — вероятно, это и было бы тем чудом, о котором он только что говорил и в которое не верил, а потому, как человек добросовестный, он не желал внушать ложных и напрасных надежд.
Вскоре он уехал.
Дарья Михайловна заняла свое обычное место у постели Иринки. Лева оставался в соседней комнате и нарочно не входил в детскую, стараясь овладеть собою.
После разговора с доктором он был не в силах встретиться с глазу на глаз с Дарьей Михайловной, так как чувствовал, что несчастная мать все еще продолжает надеяться.
Молодой человек был в отчаянии.
«Итак, все конечно! Медицина бессильна, и только чудо, одно только чудо могло спасти ее! Ну так пусть же будет это чудо, пусть оно совершится! — молил Лева. — Там, где люди и наука бессильны, Ты, Ты можешь все. Ты Один можешь! Спаси ее, спаси ее, о Боже!» — Лева опустил голову на руки и почувствовал, что плачет.
Никогда еще он так страстно не молился, так горячо не верил.
«Спаси ее!»
Кто-то неслышно вошел в комнату и тихонько остановился позади него…
— Левушка… Лева… — раздался хриплый, словно совсем чужой голос. — Она…
Лева быстро вскочил.
В дверях стояла Дарья Михайловна и как-то странно покачивалась вся, точно ей трудно было держаться на ногах, и лицо у нее тоже было странное, не бледное, а какое-то серое.
— Левушка, она…
Лева как сумасшедший кинулся к дверям.
— Нет, не может быть! Не может быть!
Но Дарья Михайловна продолжала покачиваться и все глядела на него мертвым, неподвижным взглядом.
— Уже… уже… Левушка, — проговорила она хриплым шепотом и молча несколько раз кивнула в сторону детской.
Но Лева уже был там.
Он бросился на колени перед кроваткою девочки и приложил голову к ее груди.
Иринка по-прежнему лежала неподвижно, только темные круги под глазами стали будто еще чернее.
«Господи, спаси ее! Неужели не дышит, кончено?! Нет, нет, вот что-то бьется, но, быть может, это только его сердце бьется?!»
