— Даша?
— Что?
— Так выходит, ты хотела сделать мне сюрприз?
— Э-эм, ну…
Я ощутила, как краснею. Если честно, ни о чем таком я не думала… Или думала?.. Ох, я и сама не знаю, чего хотела. Возможно того, чтобы Воронов просто не ощущал себя в моем доме одиноко?
— Да, — согласилась, радуясь тому, что мужчина не видит моего лица и окрасившего щеки румянца. Последний — прямо беда всех рыжих! — Типа того. Но если ты решил извиниться, то я еще не в настроении тебя простить.
Он все не уходил, смотрел мне в спину, и я, не выдержав, хлопнув дверцей холодильника и включив в мойке воду, покрутила ладонью в воздухе.
— Может быть завтра… но еще не уверена.
— Как я тебя называл?
— Что? — он так резко оказался за спиной, что я, вздрогнув, обернулась. — В смысле?
Голубые глаза с интересом изучали мое лицо.
— Ласково. Я ведь наверняка называл тебя как-то … ласково?
Глава 26
Рука Воронова легла на мое предплечье, и меня буквально подбросило — до того обожгло это прикосновение. Голос шефа вдруг прозвучал с незнакомой хрипотцой.
— Даша?
— Андрей, э-это давно было. Я уже забыла.
В мужских пальцах оказалась прядь моих волос, выбившаяся из хвоста, и медленно заскользила между подушечками.
— Забыла? — Воронов качнул головой, сосредоточенно следя за движением своей руки вдоль огненной прядки. — Не верю. Столько лет вместе… Нет, должно было быть что-то особенное. Только твое. Но я никак не могу вспомнить.
Да, оно и было — его упрямое «Петухова». А еще: «Выйдите вон» или «Принесите кофе». И только в последний день он назвал меня по имени. Нет, в обычной жизни в арсенале обращений у Андрея Воронова для личного секретаря не было ничего особенного, и быть не могло.
Правда, и жизнь его сейчас трудно назвать обычной.
Он продолжал стоять близко, касаясь рукой моих волос, а взглядом лица, и я никак не могла ответить. Потому что не соврала ему. Если и было в моём прошлом что-то особенное, то с другим парнем, и так давно, что однажды я об этом просто забыла.
— Даша?
Мы находились в просторной кухне одни, но Воронов подступил еще ближе, и я вдруг ощутила себя загнанной в угол. В странный угол, где вроде бы всё знакомо, но почему-то трудно дышать, а каждое прикосновение воспринимается особенно чувствительно — как разряд тока, от которого по телу разбегаются мурашки. И волнение такое, что от поднявшегося дыхания пересыхают губы.
Очнись, Дашка! Надо срочно что-то ответить шефу, иначе придется придумать прозвище, и тогда все станет только хуже!
— Ты и меня-то не помнишь, Андрей, — произнесла глухо и не сразу. — Какая разница. Разве сейчас это важно?
Воронов отпустил волосы и, скользнув рукой за мою спину, перекрыл воду в мойке, но отступать не спешил.
— Для меня очень важно, — резонно возразил. — Тебе должно что-то нравиться. То, что делает тебя моей.
О, господи! Неужели это говорит сам «Андрей Игоревич»? Важный и неприступный? Да еще так мягко, что дрожь берет. Разве он так умеет? Или это со мной что-то неладное творится?
— М-мое имя… Ты произносишь его достаточно ласково, поверь. Мне н-нравится.
— И почему мне так не кажется?
— Может, потому, что сейчас ты ощущаешь между нами дистанцию? — предположила, не придумав ничего лучше. — Ну… сам понимаешь, из-за чего.
Воронов все понимал, но говорить не спешил. Его голос стал тише и мягче, а вот глаза остались такими же серьезными, как прежде. Только теперь смотрели ближе и пристальнее.
— Скажи, есть причина, по которой мы отдалились друг от друга? В ней все дело, так?
— Ну, хм-м…
— Даша?
— Нет. Просто не думай. Да с чего ты взял?
Но улыбнуться не вышло. Действительно, с чего бы вдруг, будучи супругами, мы оба ведем себя так странно?
Да уж, проницательности моего шефа можно позавидовать.
— Мне не нравится то, что я вижу, — тем временем сознался мужчина, — и я не могу об этом не думать. Это вовсе не просто — закрыть глаза на то, к чему оказался не готов.
А вот это признание задело, хотя вряд ли можно обижаться на человека за то, что он не испытывает к тебе симпатии. Но одно дело работа, и совсем другое — дом. В своем доме я была собой и без защиты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ну, извини, — нахмурившись, поджала губы. — Уж какая есть.
Заправив прядь волос за ухо, попыталась отвернуться, но у меня не вышло. Воронов легко повернул меня к себе за локоть.
— Послушай, Даша. Я не о тебе, и не о детях. Вовсе не о вас.
— А о ком?
— О себе. И ты наверняка понимаешь, о чем именно, раз уж знаешь меня, как никто.
Ничего я не понимала. И того, что происходит тоже. Почему Воронов продолжает стоять и смотреть на меня? Почему волнение не унимается, и мне не удается взять себя в руки? Я не смогу сыграть роль жены, настоящей и любящей уж точно, если он будет так смотреть. У меня нет такого таланта, но мне жизненно необходима дистанция, и желательно срочно!
Хорошо, хоть Лешенко обещал, что все разрешится уже скоро.
— Андрей, давай отложим разговор на потом, — попросила, следуя женской интуиции. — Не хочу ворошить то, чего ты не помнишь. Тебе нелегко сейчас, я это понимаю и не собираюсь требовать от тебя внимания или выставлять претензии. Потерпи неделю, ну, может, две… Как только память к тебе вернется, всё изменится, обещаю! Вот увидишь, сразу станет легче, — добавила, тщетно пытаясь успокоить возмутившуюся совесть.
— Я так не думаю.
— Что… что ты делаешь?!
Воронов вдруг наклонился и коснулся носом моего виска, а ладонью затылка.
— А ты приятно пахнешь… жена, — сказал скорее себе, чем мне. — Я помню твой запах, и он мне нравится. Если бы не это… если бы на твоем месте в больнице оказалась другая…
— Т-то что?
— То вряд ли бы я ушел с ней.
Он резко вдохнул полной грудью и отошел, прервав себя на слове. Сказал совсем другое, а точнее — пообещал:
— Я вспомню, Даша. Сам. Все вспомню, слышишь?
— Да.
— Спасибо за шапку и сотовый, но больше ничего лично мне не покупай. И за улицу прости — я был не прав. Не во всем, а в частности, но все равно погорячился.
Сказал, забрал подарки и ушел, оставив меня изумленно моргать ему вслед в опустевшей кухне.
Господи, когда Воронов все вспомнит — он меня убьет! И я не удивлюсь, если это будет первое, что он сделает.
* * *
Позже шеф все-таки отправился на улицу — один, как того хотел. На этот раз я не торчала в окне и не следила за каждым его шагом, но, конечно же, переживала и каждую минуту ожидания прислушивалась к повороту ключа в дверном замке.
Он вернулся часа через два, когда я уже вся извелась и собиралась звонить Лешенко, чтобы бить тревогу, убедив себя, что Воронов потерялся или всё вспомнил и сбежал. Разделся, умылся в ванной комнате и ушел в спальню. Тихо и без слов.
Казалось бы, можно выдохнуть, но почему-то не получалось.
По-человечески мне было его очень жаль, но я понимала, что если расскажу правду, он немедленно захочет всё выяснить. И что не помня ничего и ни о ком, он поверит не мне, а брату. И тогда Куприянову «Сезам» упадет на блюдечке, а из двух внуков у Матвея Ивановича почти наверняка останется один, причем не самый порядочный.
Но Воронов вернулся, и я успокоилась, все равно собираясь завтра позвонить сержанту и поговорить.
До позднего вечера дети послушно играли и делали уроки в своих комнатах. Стёпке такая изоляция от нашего гостя, в силу врожденного любопытства и темперамента, давалась сложнее всего, но он держался. В итоге после внутренней борьбы с самим собой и самостоятельного похода в душ, сын уснул раньше всех. Риточка продолжала читать Джоан Роулинг, а мы с Соней пошли на кухню поить Катю теплым молоком.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Мам?
— Что, Сонечка? — я расчесала дочке волосы, еще немного влажные после купания, и принялась плести кукле косы, подвинув к ее хозяйке чашку с молоком и печенье. — Пей, уже поздно, вам с Катей пора спать.
