— Мне?.. — засмеялась госпожа де Шези и, повернувшись к носу, стала дышать полными легкими. — От этого воздуха, от этой быстроты я пьянею, как от шампанского.
— Маркиза, видите вашего брата? — спросил Шези, показывая госпоже Бонаккорзи пальцем на одну из фигур, стоявших на мостике «Далилы». — Он рядом с принцем. Вряд ли они довольны… А его таксы? Видите этих такс, которые бегают, как настоящие крысы?.. Я хочу посердить Альвиза… Постойте…
И, сложив трубкой руки, он прокричал слова, иронии которых сам не подозревал:
— Эй, Наваджеро! Не поручите ли чего в Генуе?
— Он не слышит или делает вид, — сказала госпожа де Шези, — но вот это он уж поймет… Принц не смотрит? Нет?..
И вертушка сделала своими двумя маленькими ручками самый задорный нос, какой только когда-нибудь адресовала хорошенькая женщина к толпе, в которой находилось королевское высочество.
— Ай, принц увидел меня, — продолжала она с сумасшедшим смехом. — Ба! Да ведь он славный малый! И, наконец, если он недоволен… — Она мило поставила перед глазами растопыренные пальчики. — Вот и все!..
В то время, когда парижская проказница занималась этим непочтительным ребячеством, обе яхты очутились наконец на одной линии. В течение четверти часа, казалось, они не могли обогнать одна другую и неслись, вздымая пену, пожирая пространство, содрогаясь только от мощных вздохов своих стальных легких, изрыгая из труб черные, совершенно прямые столбы, которые только в высоте слегка загибались, — до такой степени спокоен был воздух. За ними на синей воде оставалась зеленая волна с белой пеной, длинная, переливающаяся дорога из изумруда, оправленного в серебро. Там качалась и подпрыгивала парусная лодка с молодежью, которой нравилось покачаться на валах.
Неподвижность настилов на борту «Дженни» во время этого безумного хода доходила до фантастического. Не видно было даже, чтобы дрогнула вода в вазах венецианского стекла, стоявших на легком столике недалеко от трех женщин. В вазах медленно распускались розы, пышные розы пурпурного и шафранного цвета. Возле этих букетов, окруженная их ароматом, сидела госпожа де Карлсберг. Она сняла перчатку с одной из своих прелестных ручек и нежно ласкала пальцами распустившиеся лепестки чудных цветов. Взглядом, полным радости и вместе мечтательности, смотрела она то на «Далилу», то на ясный горизонт, то на спутников, то, наконец, на Отфейля, который стоял возле четы Шези и беспрестанно оборачивался в ее сторону.
Ветерок, создаваемый быстрым движением, обрисовывал стройную фигуру молодого человека под синей морской рубахой и панталонами из белой фланели. Тот же самый ветерок слегка шевелил тяжелую ткань красной блузы, облегавшей стан баронессы Эли, и широкие концы ее черного шелкового кушака, повязанного поверх юбки из материи с черными и белыми клетками. У них обоих, и у молодого человека, и у молодой женщины, в глубине глаз светилось лихорадочное упоение жизнью, которое так гармонировало с блеском этого чудного дня.
Как мало его нежная и радостная улыбка влюбленного, который знает, что и его любят, как мало походила она на горькие складки, которые появлялись в уголках его рта пятнадцать дней тому назад из-за шуток Корансеза! А она сама! Краска на щеках, обыкновенно таких бледных, полуоткрытые уста, вдыхающие смесь здорового морского воздуха и тонкого аромата цветов, чело, на котором думы как бы прояснились, как мало походило все это на Эли, которая на вилле Брион, под звездами самой дивной южной ночи, проклинала бесстрастную красоту природы!..
Теперь, в нескольких шагах от ее возлюбленного, какой чудной казалась ей эта природа! Как чуден был аромат этих роз, лепестки которых гнули ее пальцы! Как ласкался этот нежный ветерок! Как опьяняло это свободное небо, это свободное море!.. Сколько снисхождения находила она в себе ко всем мелким недостаткам, которые прежде она так сурово осуждала в людях своего общества. Вечные колебания Андрианы Бонаккорзи, позитивизм Флуренс Марш, дурной тон Ивонны де Шези вызывали теперь у нее лишь снисходительную улыбку. Против обыкновения, ее не раздражала уже наивная и комичная важность, которую напускал на себя Шези на борту яхты.
В синей фуражке с прямым козырьком, вытянувшийся, будто аршин проглотил, этот маленький человечек разыгрывал смешную роль титулованного гостя и покровителя и объяснял причины превосходства «Дженни» над «Далилой» и «Альбатросом». Он сыпал техническими выражениями, которые слышал от Марша, и отдавал распоряжения насчет чая.
— Дикки спустится, как только мы обгоним вторую яхту, — возвестил он и тут же подозвал матроса: — Джон, пойдите и скажите метрдотелю, чтобы через четверть часа был готов чай…
Потом он обратился к госпоже де Карлсберг.
— Вам здесь неудобно, баронесса… Я уже сто раз говорил Маршу, что надо переменить его кресла… Иногда он решительно ничего не видит… Посмотрите, вот ковры! Ведь это настоящие бухарские, роскошь… Он купил их шесть штук в Каире, и они сгнили бы в трюме, если бы я не открыл их и не заставил разостлать здесь вместо тех отвратительных марокканских половиков! Помните?.. А эти растения на мостике, ведь они придают много красоты, правда?.. Боже мой! Если бы он не был teetotaler[17], то я сказал бы, что он хватил лишнюю порцию cock-taie[18]. Смотрите, как близко держит он нас к «Альбатросу»… Это ужасно… Мы сейчас столкнемся… Нет… Какой ловкий поворот!.. Князь смотрит на нас. Надо уж извинить нас.
И он поклонился князю. Это был атлет с крепкой мускулистой фигурой русского добряка. Он сам аплодировал триумфу «Дженни» и, когда оба судна были борт о борт, закричал своим мощным голосом:
— До будущего года! Я построю такую яхту, которая и вас забьет.
— Знаете, я страшно боялся! — говорил Шези Маршу, который, согласно своему обещанию, спускался с мостика. — Мы прошли всего на какой-нибудь метр от «Альбатроса»… Еще бы чуточку, и случилось бы несчастье…
— Я был вполне уверен в своем судне, — отвечал Марш просто. — Но с Богэном я ни за что не сделал бы этого. Вы видели, на каком расстоянии держался я от него. Он разрезал бы мне яхту пополам… Когда англичане видят, что их сейчас забьют, самолюбие доводит их до безумства, и они на все способны…
— Как раз то же самое они рассказывают про американцев! — весело перебила Ивонна де Шези.
Без сомнения, хорошенькая парижанка была единственной личностью, которой хозяин «Дженни» позволял подобные шутки. Но Корансез сказал правду: когда говорил злой язычок виконтессы, Марш видел свою дочь. И теперь его не покоробило от этой остроты по поводу его родины. А между тем обыкновенно он самым наивным образом принимал к сердцу, когда осмеливались сомневаться в том, что любая американская вещь есть самая выдающаяся на свете.
— Вы снова нападаете на моих бедных соотечественников, — сказал он. — Это черная неблагодарность. Все, которых я знаю, влюблены в вас…
— Ну, командир, — отвечала молодая женщина, — не трудитесь над мадригалами. Эти нежности — совсем не ваша специальность… Лучше вот проводите нас напиться чаю. Ведь он уже накрыт, правда, Гонтран?..
— Удивительные люди! — сказала мисс Марш вполголоса, когда ее дядя и чета Шези отошли на несколько шагов, направляясь к лестнице в столовую. — Они совсем как дома…
— Не ревнуй, — возразила госпожа Бонаккорзи. — Они очень пригодятся нам в Генуе, чтобы занять страшного дядю!..
— Если бы была только она! — отвечала Флуренс. — Она такая веселая и смелая. Но вот он. Ты знаешь, я дочь великой республики и не в силах переносить аристократов, которые умудряются быть дерзкими, занимаясь ремеслом паразитов и лакеев… И больше всего меня сердит то, что этот господин импонирует моему дяде!..
— Шези просто муж красивой и милой женщины, — сказала госпожа де Карлсберг. — Таким мужьям все позволяют ради их жен, и они становятся балованными детьми. А балованный ребенок в тридцать лет — никогда не будет особенно привлекательным. Но уверяю вас, что этот экземпляр — совершенно честный и безобидный малый… Вы спускаетесь? Я останусь на мостике. Будьте добры, пошлите нам чаю сюда… Я говорю «нам», потому что вы ведь составите мне компанию, — продолжала она, обращаясь к Отфейлю. — Я знаю нашего Шези: теперь, когда гонка кончилась, он начнет ко всем приставать, чтобы собрать публику вокруг хозяина. К счастью, вы под моим покровительством… Садитесь вот тут…
С этими словами она перчаткой показала молодому человеку на кресло, стоявшее возле нее: она удержала Пьера рядом с собой с нежной и властной грацией. Если женщина любит, но должна сдерживаться перед посторонними, то в эту грацию она вкладывает всю захватывающую страсть, ласки, которые не может подарить прямо. Влюбленные с темпераментом Пьера Отфейля повинуются подобным приказаниям с трогательными жестами обожания, которые вызывают улыбку у мужчин и глубоко трогают женщин. Они так хорошо знают, что покорность в самых маленьких делах служит верным знаком сердечного обожания! И вот мисс Марш, так же как госпожа Бонаккорзи, даже и не подумала подшутить над поведением Отфейля. Наоборот, уходя, они поддавались невольному участию, которое пробуждают в самых честных женщинах романы подруг, и говорили:
