Как-то их повезли в город в краеведческий музей, а там была съемочная группа, которая снимала документальный фильм. Они обрадовались, увидев детей, и отобрали группу для съемок. Большинство изображало толпу, а несколько человек отобрали для крупных планов, чтобы они стояли ближе к директору музея Коновалову и задавали ему вопросы. Аня думала, что ее выберут – обычно ее всегда выделяли, но брали, как она заметила, сплошь черноглазых и курносых. Наверно, они лучше на пленке получаются. Вдруг воспитательница Кристина Робертовна сказала: «Возьмите эту девочку». И Аню тоже взяли. Они долго репетировали и снимали проходы по музею, останавливались у стендов и слушали рассказ Ивана Федоровича, потом несколько курносых мальчиков и девочек задавали отрепетированные вопросы. Вере и Равилю, стоявшим по сторонам от Коновалова, велели склонить головы к его плечу. Самую курносую маленькую девочку, кареглазую блондинку, очень долго снимали в профиль. Ане поручили во время рассказа Ивана Федоровича пошептать что-нибудь на ухо стоявшему перед ней третьеклашке, а тот должен был кивать головой. Это было так смешно, что под конец своего шептания Аня не могла сдержать улыбку.
Ане очень понравился Коновалов. Он совсем седой и очень симпатичный. А сколько он знает об истории их края! Оказывается, церковь в Орле на другом берегу Камы такая старая, что в ней служили молебен в честь Ермака, когда он шел покорять Сибирь. Интересно он рассказывал про династии Строгановых, Демидовых, которые много сделали для развития промышленности на Урале. На стенах висели портреты членов их семей. Урал богат полезными ископаемыми, и чего тут только нет! А еще он богат лесом. Сейчас вырубка ведется по плану, специальная авиация патрулирует, чтоб вовремя заметить пожар и быстро ликвидировать его. А до революции было время, когда прикамским лесам угрожало полное истребление. «Все скоро ляжет здесь под топором, – писал в книге “Кама и Урал” Василий Иванович Немирович-Данченко. – Да, когда вырубят леса и когда край совсем оголится, когда реки иссякнут, зимы станут нестерпимыми, земля заскучает и обесплодится, тогда только мы опомнимся и начнем по канцеляриям писать проекты о лесонасаждениях. Точно сосновые чащи так же легко развести, как клопов. И ведь указаний на зловредную и подлую деятельность монополистов и промышленников, изводящих леса, давно слышится немало». Смешно он написал про клопов!
42
Перед началом учебного года Аня ходила с папой на футбол. Играли на стадионе, где зимой заливают каток. Очень ей понравилось болеть, кричать вместе со всеми «судью на мыло!» Сын ее новой учительницы музыки Виктории Александровны футболист, он не учился в музыкальной школе, а ее муж возглавляет местное спортивное руководство. Для Ани это никак не сочетается с французскими словечками Виктории Александровны, ее изысканной одеждой и полным равнодушием к спорту. Как же она вышла за него замуж? После революции ее родители эмигрировали из России, и в детстве она жила в Шанхае, где девчонкой бегала на концерты приезжих русских пианистов. Непонятно, как она очутилась в Гиперборейске. Эта учительница нравилась ей больше предыдущих. Она пыталась освободить Анину правую руку, неправильно поставленную Софьей Израилевной, а то, если много заниматься, можно переиграть руку.
Осенью Аня ходила гулять к Машиному дому, и, пока было тепло, они с ребятами совершали вылазки, в которых Ане до сих пор не приходилось принимать участия. Например, они перелезли вечером через забор на пришкольный участок и попробовали какой-то невкусный овощ. В другой раз, забравшись по пожарной лестнице, бегали по крыше ДК калийщиков, что оказалось совсем не так страшно, как можно было подумать. Забрались на чердак, где было темно, тепло и тихо, рассказывали страшные истории про покойников. «Отдавай мое сердце!..Отдай мой палец!» На уроке биологии в классе учительница сказала, что хотела принести показать им кольраби, но кто-то забрался на школьный участок и стащил его. Было стыдно сознавать, что Аня участвовала в этом разбойничьем набеге, но не очень – было и бесшабашное чувство удовлетворения собственной удалью, пренебрежения опасностью, своевольной свободы. Поэтому, когда Свистунов предложил ей снова полезть на крышу, она охотно согласилась. В прошлый раз по крыше носилась большая компания разновозрастной ребятни, а сегодня Свистунов позвал только ее, Нинку из своего дома и своего дружка Витьку на год старше их. В этот раз было не так интересно, под шагами четырех пар ног кровля не грохотала так впечатляюще. Вот они на чердаке. Аня все еще что-то говорила и смеялась, но остальные молчали. Она замолчала тоже. В почти полной темноте Аня видела сидящих на балке Витьку и Нинку. Она стояла, прижавшись спиной к стене, а перед ней стоял Свистунов, слегка касаясь спиной ее плеча. Было приятно ощущать его рядом, ведь он ей раньше нравился, приятно чувствовать кожей фланель нового платья с желудями, которое она сегодня первый раз надела. Нарушил тишину голос Свистунова: «Анька! Даешь? Нинка! Даете?» Аня молчала, она не понимала его, не знала, что надо говорить. Молчали Нинка с Витькой. Аня была спокойна, но возникло такое чувство, как будто она приблизилась к чему-то опасному. «Ладно, пошли», – хрипло сказал Свистунов. Спрыгнув на землю с пожарной лестницы, Аня сразу побежала домой. На этом ее вылазки с ребятами с Машиного двора прекратились.
43
В октябре прошел XXII съезд, где приняли третью программу партии, во всеуслышание осудили культ личности Сталина. Папа воодушевлен. Он теперь всем рассказывал, что дедушка сидел и был реабилитирован, и гордился этим. Мама рассказала про случай в кино времен ее молодости: однажды, когда перед фильмом показывали кинохронику, на экране появилась фигура Сталина, и весь зал встал. А мама не встала, почему-то не захотелось. Ее пожилой сосед наклонился к ней и тихо сказал: «Сочувствую, но не советую». А папа рассказал свой случай в кино. Какой-то человек сзади сказал ему: «Гражданин, снимите шляпу», а когда папа снял – «Нет, лучше наденьте». Тогда у папы была роскошная шевелюра (Аня в него пошла волосами), – а теперь она изрядно поредела и поседела.
Аня решила не афишировать дедушкин арест. Зачем? Это никого не касается. А вот о том, как папа воевал, рассказала на уроке истории, когда они взятие Варшавы проходили. Папа командовал ротой 2-й Гвардейской танковой армии генерала Богданова 1-го Белорусского фронта и рассказывал ей про трехдневную артподготовку с Сандомирского плацдарма, про само наступление. У папы сохранилась фотография Богданова, и Аня принесла ее в класс. Ребята очень внимательно слушали. Папа рассказывал, у них на фронте один шутник, бывало, скажет какую-нибудь глупость и добавляет: «Как сказал бы бывший Лев Давидович Троцкий». А потом вдруг их политрука вызывают: говорят, у вас там кто-то постоянно Троцкого цитирует. Еле спас его политрук от ареста, объяснил дураку, что надо быть поосторожнее с шутками. Об этом Аня, естественно, не рассказала.
К ним в класс приходил директор калийного комбината, который был делегатом XXII съезда, рассказывал о новой партийной программе, и они приняли его в почетные пионеры. Аня, встав на цыпочки, повязала ему галстук. В программе говорилось о мирном сосуществовании государств с различным общественным строем, о ликвидации всевластия монополий и гнета финансовой олигархии, о том, что главная цель – обеспечение мирных условий для построения коммунистического общества в СССР и избавление человечества от мировой термоядерной войны.
А чтобы построить коммунизм, сначала нужно было создать материально-техническую базу, чтобы обеспечить изобилие материальных и культурных благ для всего населения. Это было понятно. А потом государственная и кооперативно-колхозная собственности сольются в единую общенародную форму собственности, исчезнут различия между классами, между городом и деревней, между умственным и физическим трудом. Вот это уже труднее было себе представить. А еще труднее было понять, как можно будет перейти от социалистического принципа распределения – от каждого по способностям, каждому по труду – к распределению каждому по потребностям. А если у некоторых потребности такие, как у старухи из пушкинской сказки? Не останутся ли тогда все у разбитого корыта?
Но это все в будущем, правда, недалеком: Хрущев обещал, что через двадцать лет нынешнее поколение будет жить при коммунизме. А пока они учили в школе «Моральный кодекс строителя коммунизма». Там тоже были очевидные вещи – любовь к Родине, коллективизм и товарищеская взаимопомощь, каждый за всех, все за одного, человек человеку друг, товарищ и брат, честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни, взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей. Дружба народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни и к врагам коммунизма, братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами. Непримиримость к несправедливости, тунеядству, карьеризму, стяжательству, к нарушениям общественных интересов: кто не работает, тот не ест. Но дословно все двенадцать пунктов многим было трудно запомнить, а Александра Евлампиевна на уроках истории снова и снова вызывала нерадивых учеников, подсказывая им текст.
