играли в разные игры, когда были маленькими.
Гарри отпустил ее руку, побежал вперед и затопал вверх по деревянным ступенькам.
— Какие игры? Там есть игрушки?
— Самые разные, — сказала она, перекрикивая шум, который раздавался сверху. Казалось, прошло очень много времени, с тех пор как голос ее сына будил эхо в Бирлингдине.
Гарри нашел комнату и уже карабкался на игрушечную лошадку, когда она остановилась на пороге. Это место было убежищем в дождливые дни, сюда она и Эндрю прибегали вечерами, чтобы обсудить прошедший день и обдумать планы на следующее утро. Здесь позднее они читали или писали письма вместе, говорили о будущем, которое должно было привести их к чудесному продолжению счастья, которое они уже разделяли. Место для обмена секретами и клятвами.
София стояла в центре комнаты, пока Гарри тщательно осматривал все вокруг, и отвечала на его замечания по поводу каждой новой случайной находки. Здесь, посреди коробок, стульев и ширм, она и Эндрю разрабатывали игру «охота за сокровищами». Они прятали записки, втискивая их под обложку книги, подсовывая под ленту на шляпе куклы-моряка, просовывая сквозь окно миниатюрной деревянной кареты, которую везли вырезанные вручную лошади.
И тут ее осенило. Девятнадцать месяцев до этого, когда смерть Эндрю была подтверждена и она могла заставить себя уладить его дела, она и управляющий разыскали и прочитали все бумаги, касающиеся семейного имения. Большинство из них были заперты в ящики и чемоданы в кабинете и библиотеке, некоторые находились на юридическом хранении. Она думала, что прочитала каждый документ. Эндрю хотел, чтобы она увидела эти бумаги. Но это было до того как она узнала, что он мог оказаться английским шпионом.
Она закрыла глаза и задала себе волнующий вопрос. Эндрю скрывал от нее эту особенную правду, пока был жив. Но, зная об опасности, которая подстерегала его на каждом шагу, не мог ли он оставить ей объяснение, прощание, некое извинение за единственный секрет, который у него когда-либо был от нее? Если это так, то, естественно, он не хотел, чтобы это находилось среди его официальных бумаг. Нет, письмо для нее могло быть спрятано только здесь, в их тайнике. Она должна найти его случайно, тогда, когда любые опасности, которые он описывал ей, уже канут в прошлое. Когда для нее будет не столь болезненно обнаружить его.
Это были трогательные, покрытые пылью, брошенные игрушки. Все куклы рассыпались, и только их фарфоровые лица сохранили нежные цвета прошлого. Музыкальная шкатулка-карусель нестройно зазвучала, когда она подняла ее, будто прося повернуть тугой маленький ключик и завести ее. София была рада, что Гарри не попросил ее сделать этого; он был занят тем, что толкал карету по ковру.
Он удивленно посмотрел на мать, когда София наклонилась к камину.
— Что ты делаешь?
— Здесь когда-то был незакрепленный кирпич. Никто не знал о нем, кроме твоего папы и меня. Все кирпичи хорошо подогнаны друг к другу, ты видишь?
— Ох! — он подошел к ней. — Этот? — И под давлением его пухлых пальчиков кирпич немного сдвинулся.
— Да! — Вдвоем они извлекли его, и она чуть не уронила его на каменную плиту под очагом.
Там не было никакого письма. Но там лежало что-то, находясь напротив полости в кирпиче с обратной стороны. Это был ключ. Не дверной ключ и, возможно, даже не ключ от стола или сундука, так как он был не больше, чем ключ от музыкальной шкатулки.
Гарри достал его. Ключ сверкнул на его ладони медью, сохранившейся незапятнанной в безвоздушном пространстве за кирпичом.
— Можно мне его взять, мама? Для чего он?
Потрясенная, она мгновение не могла ответить. София вставила кирпич на место. Гарри опустил ключ в карман. Почувствовав, что в комнату кто-то вошел, София быстро поднялась.
Себастьян Кул стоял в дверном проеме.
Он молчал. Гладкие черные волосы обрамляли его смуглое лицо, а взгляд окруженных черными ресницами глаз казался настороженным, даже грозным.
Она произнесла с запинкой:
— Доброе утро.
Он заставил себя улыбнуться.
— Доброе утро, леди Гамильтон. Я догадался, где мне стоит искать вас. Надеюсь, вы полностью оправились после вчерашнего?
— Спасибо, нам обоим гораздо лучше.
— Я счастлив слышать это. Вы позавтракаете вместе со мной? — Он отошел в сторону и сделал жест по направлению к двери. Когда София прошла мимо него, он бросил на Гарри быстрый, изучающий взгляд. Невозможно было понять, видел ли он, как мальчик взял ключ, или был раздражен из-за того, что они зашли сюда. Но она не чувствовала себя обязанной оправдываться перед ним.
Жак лежал ничком на мятой постели и слушал. Впервые после пережитого он получил возможность оценить звуки в доме и сформулировать некое представление о жизни семьи друзей, которые приняли его. Семья де Вийеров, происходившая из старого нормандского рода, как и его родители, жила в Лондоне с 1793 года и не горела желанием возвращаться назад, во Францию, но они сохранили контакты с теми, кто жил по другую сторону пролива Ла-Манш. Он никогда не намеревался воспользоваться их гостеприимством в то время, пока был в Англии, но сейчас у него не было выбора. Когда он добрался до их двери, он уже не мог идти дальше.
С тех пор дни растворялись один в другом, и были моменты, когда он проваливался в беспамятство, не имея понятия, где находится. Вийеры привели к нему своего семейного доктора, но чужие люди вокруг его кровати, все без исключения, казались ему врагами, и он отталкивал их руки, когда они пытались дать ему воды. Это было единственным, что ему удавалось проглотить.
Период полубессознательного состояния, который следовал за каждым приступом лихорадки, стирал все воспоминания того, что он сказал или сделал своим многострадальным хозяевам и их слугам.
Только один визит с ясностью мог вспомнить Жак. Вирджиния, самая юная в семье, пришла к его постели поздно ночью со свечой в руке, в то время как одна из старших служанок храпела на большом стуле у очага. Когда девушка проскользнула в его комнату, тусклое, дрожащее пламя осветило ее подобно призраку.
— Кто это? — спросил он по-французски.
Она выглядела взволнованной, но решительно настроенной.
— Вы кричали. Я услышала вас из своей комнаты.
— Простите. — Его голова покоилась на влажной подушке, но он пытался поднять свою руку и протереть глаза.
Вирджиния опустилась рядом с его постелью, поставила свечу на маленький столик, выжала тряпочку, лежавшую в чашке с холодной водой, и легонько приложила ее к его лбу.
— Вы должны отдохнуть и поправиться. Говорят, что вы уже преодолели самую сильную лихорадку. Не бойтесь. Мы ухаживаем за
