Десернея и присела перед ним на корточки.
— Поставьте это здесь, пожалуйста, Лоуренс. И скажите мне, кто семейный врач леди Мэри? — спросила она мажордома, словно не заметив его изумления.
Со сдавленным стоном Десерней снова попытался выпрямиться на стуле и хрипло сказал:
— В этом нет необходимости. Я уже должен уходить.
— Но вы не можете! — воскликнула она.
— Это недалеко. Я был на пути туда. Но сначала я должен был увидеть вас.
Она подняла глаза на все еще изумленное лицо Лоуренса.
— Я позову вас, если вы понадобитесь.
Когда мажордом удалился, Десерней протянул руку, налил в стакан немного бренди и поднес его к своим губам. Выпив, он вздрогнул всем телом, затем сделал еще один глоток и закрыл глаза. Он открыл их снова, глядя прямо в глаза Софии.
— Через минуту я… освобожу… освобожу ваше помещение.
Она слегка отпрянула назад, неожиданно почувствовав себя беспомощной.
— Пожалуйста, вы не должны двигаться. По крайней мере, пока вы не будете способны это делать.
Его взгляд помрачнел.
— Но вы хотите, чтобы я ушел. Я с удовольствием повинуюсь вам. Тогда вы будете в безопасности.
Это прозвучало, как насмешка. София отпрянула назад, и ее губы задрожали, когда она сказала:
— Я думаю, что помогу вам.
Не ответив, Жак поставил стакан на стол, уперся в пол своими длинными ногами и, опершись на спинку стула, поднялся. София также поднялась и двинулась прочь, поправляя шаль, которая висела на ее локтях.
Он окинул ее пронизывающим взглядом.
— Я впервые вижу вас без траура.
София вздрогнула.
— Мы встречались всего два раза, месье.
— Нет, я часто видел вас в Сиднее. Тогда я мог увидеть вас только краешком глаза. Вы приходили посмотреть, как я отплывал.
— В самом деле! — ее голос прозвучал возмущенно.
Он переспросил:
— Что значит «в самом деле»? Я прошу вас, поговорите со мной. Скажите, что вы имеете в виду?
Он понятия не имел, почему такие слова и взгляды оскорбляют ее чувствительность. Или, возможно, он знал, и оскорбление было намеренным. Возможно, он обижался на то, что получил избавление из рук английской леди, которая занимала высокое социальное положение. Тем не менее она опустилась на пол, чтобы помочь ему. Она была до смешного задета и смущена. И в то же самое время она понимала его чувство обиды, так как все, чего она хотела, это прижаться к нему всем телом, и обхватить его своими руками, а он знал, что она ни за что этого не сделает.
Жак посмотрел на нее с какой-то глубокой жалостью и отвесил ей поклон так педантично, как будто он был гостем, покидающим дом после ужина. Его манера и голос обладали такой утонченностью, хотя при данных обстоятельствах это казалось издёвкой.
— Леди Гамильтон, вы не представляете себе, как сильно я хотел бы сообщить вам по секрету о событии, которое свело нас вместе. Но эта история принадлежит не только мне одному. Если бы я смог найти человека, который… — Он неожиданно приложил руку ко лбу, словно что-то вспомнив. — Нет, я просто пришел поблагодарить вас. Теперь я должен идти.
Удивленная, она спросила:
— Куда вы пойдете? В казармы?
Он опустил свою руку.
— Мадам, я больше не солдат.
— Тогда почему вы носите этот грязный мундир? К тому же он весь в крови!
— Это все, что у меня есть. Но завтра я сниму его навсегда. Я больше никогда не буду сражаться ни за Англию, ни за Францию. — С этими словами он вышел из комнаты.
Мажордом находился в холле. Когда они подошли к нему, София попросила:
— Не могли бы вы открыть дверь и удостовериться, что путь свободен?
Пока Лоуренс отодвигал засов, София смотрела сбоку на Десернея. Как же ей хотелось в безрассудном порыве сказать ему: «Я провела день в страхе за вас»! Вместо этого она подхватила его последнее замечание:
— В одном отношении вы правы, месье. Вы не сможете быть призваны снова на службу против Наполеона Бонапарта.
Дверь была открыта перед ним, но Жак резко повернулся и впился в нее глазами:
— Что?
— Бонапарт бежал с Эльбы. — Слишком поздно она вспомнила обещание, данное своему отцу. Теперь она могла только продолжать. — Он идет с армией на Париж.
Десерней побледнел с такой поразительной быстротой, что София испугалась, что он снова потеряет сознание. Он оперся рукой о дверной косяк и прошептал:
— Нет.
Его лицо исказилось от страха, будто к его горлу приставили нож. Она положила ладонь на его руку.
— Помните, вас отправили в отставку. Они не могут заставить вас воевать снова.
Жак повернул к ней измученное лицо:
— Вот как вы обо мне думаете? О, если бы вы только знали… — Он повернулся и пошел вниз по ступенькам. Прежде чем выйти, он бросил на нее последний взгляд, глаза его горели: — Как мне вас жаль…
«О, если бы вы только знали. Как мне вас жаль…»
Глава 7
Гренобль, 8 марта
Это первый раз, когда мне было тепло в течение нескольких дней; в камине огонь, много еды, а город вызывает головокружение от алкоголя и амбиций. Наступила весна; когда мы шли сюда сегодня по снегу, один из парней поклялся, что видел ласточек, мечущихся над колонной. Сегодня они будут устраиваться в удобных нишах, а завтра голубое небо наполнится сотнями этих маленьких пернатых. Бонапарт утверждает, что успеет в Париж вовремя, чтобы увидеть, как цветут фиалки. У него тоже весенняя лихорадка.
Восемь сотен человек вышли, чтобы остановить нас у Лафре, под руководством генерала Жана-Габриеля Маршана, который когда-то получил ордена Белого Орла и Почетного легиона от самого маленького ублюдка. И все, что они делали, это просили нас ретироваться! Поэтому он снова воспользовался своим шансом.
— Солдаты пятого пехотного полка, я — ваш император. Если есть кто-то среди вас, кто желает убить своего императора, вот он я, — и он обнажил свою волосатую грудь. Тяжкое искушение, но у меня не было подходящего оружия. Затем прозвучал громкий крик, и солдаты, сломав ряды, бросились к нему, касаясь своими губами его сюртука, сапог, шпаги.
У меня есть теперь полная картина. Мне потребовалось довольно много времени, но теперь она мне ясна. Нет никого, готового стать на его пути между этим местом и Лионом. А когда он придет туда, вы не сможете увидеть, как брат короля устраивает крупное сражение. Если они нарушат ряды под командованием Маршана, они сделают графу д'Артуа неприличный жест рукой еще до того, как мы окажемся в поле зрения.
Поэтому я должен
