— Были какие-то неприятности? — спросил Хогг. — Гром и молния? Скандалы?
— Да нет, обычные проклятья и оскорбления.
— Палки да камни, верно? Однако, Лоример, снимаю перед тобой шляпу, — сказал Хогг. — Думаю, даже я не отважился бы настолько сбить цену. А значит — напрашивается вопрос: почему он на это пошел?
Лоример пожал плечами.
— Не знаю, — ответил он. — Я и сам не мог взять в толк. Проблемы с денежным оборотом? Вряд ли. Лучше что-то, чем ничего? Возможно. Производят впечатление очень надежной организации.
— Так оно и есть, — проговорил Хогг задумчиво. — Это-то и странно. Я ожидал, что все будет куда взрывоопаснее. Всякие письма, угрозы, телефонные звонки…
— Надо признаться, я и сам был немного удивлен, — заметил Лоример.
Хогг пристально поглядел на Лоримера.
— Пойдешь в «Форт». Найдешь Доулинга из финансового, сообщишь хорошие новости.
— Я? — удивился Лоример. Обычно роль доброго вестника брал на себя сам Хогг.
— Ты заслуживаешь доверия, сынок. Допивай. Я еще принесу.
* * *
Как бы то ни было, Доулинг искренне обрадовался. Это был веселый пухлый человек с большим животом, от него по-козлиному пахло послеобеденными сигарами. Дружелюбно пожав руку Лоримеру, он долго говорил о чудовищных оплошностях, об исковой давности и о ценных для фирмы сбережениях. Потом он извинился и вышел из комнаты, а через две минуты вернулся вместе с сэром Саймоном Шерифмуром собственной персоной. Вблизи лицо Шерифмура выглядело куда более мясистым и изборожденным морщинами, чем показалось тогда, на прощальном вечере в честь Торквила. Но к одежде его Лоример никак не мог придраться: черный, в тонкую полоску, костюм, роскошный, но не напоказ; сливочного цвета рубашка, свободно повязанный светло-розовый галстук. Все сшито на заказ (Лоример понял это мгновенно) — вплоть до галстука. Наручных часов на нем не было; Лоример отметил это и подумал, нет ли где-нибудь кармашка для часов. Любопытно: как это он раньше не задумывался о такой детали туалета, как кармашек для часов, может, стоит обзавестись? Надо будет спросить у Ивана.
— Вот — тот самый молодой человек, — говорил Доулинг, — который сэкономил нам все эти деньги.
Шерифмур машинально улыбнулся. Рукопожатие было крепким и коротким.
— Лучшая новость за весь день. Вы?..
— Лоример Блэк. — Он едва удержался от того, чтобы не добавить услужливое «сэр».
— Значит, вы один из блестящих молодых самураев Джорджа, — задумчиво проговорил Шерифмур, глядя на него почти с симпатией. — Ну и заваруха же вышла с этим «Федора-Палас». Я вам весьма благодарен. Не могли бы вы по-быстрому с этим расправиться? Нам бы хотелось, чтобы все было уже позади.
— Я сказал, что мы дадим добро на новый иск, — вставил Доулинг.
— Отлично, отлично… — Лоример почувствовал, что Шерифмур продолжает его разглядывать с некоторым любопытством. — А вы случайно не младшенький Энгуса Блэка?
— Нет, — ответил Лоример, добавив про себя: «Я младшенький Богдана Блока», слегка покраснев при этом от стыда.
— Передавай привет папе, ладно? Скажи ему, что мы скоро его к югу от границы спихнем, — продолжал, не слушая, Шерифмур, а потом обернулся к Доулингу. — Ну, Питер, увидимся в?..
— Полшестого. Обо всем договорились.
Шерифмур легким шагом направился к двери. У него были слегка покатые плечи, как это часто бывает у высоких мужчин, а волосы на затылке, заметил Лоример, кудрявились над воротником.
Он помахал Лоримеру на прощанье:
— Спасибо, Лоример, отличная работа!
Вопреки всякому здравомыслию, Лоример ощутил прилив гордости — как будто похвала сэра Саймона, назвавшего его вдобавок по имени, внезапно облагородила и возвысила его. Боже мой, да прекрати, немедленно отчитал он сам себя; этот человек не Господь Всемогущий, он просто работает в страховом деле, как и все мы.
* * *
Раджив сидел, облокотившись о стол, и курил; галстук он снял, рубашку расстегнул почти до пупа, как на курорте.
— Слава герою-победителю, — произнес он без улыбки.
— Спасибо, Радж, — ответил Лоример. — Не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
Раджив запустил руку под рубашку и помассировал свою полную грудь. Теперь он улыбнулся, на круглых щеках образовались ямочки.
— Смотри не задирай нос, — сказал он. — Хогг у тебя в кабинете.
Когда Лоример шел по коридору, из своего кабинета высунул голову Шейн Эшгейбл, выставил большой палец и прошептал: «Хогг». Такая редкостная солидарность, рассудил Лоример, может означать одно: Хогг пребывает в мрачном настроении.
Остановившись у своей двери, Лоример сквозь прямоугольник стекла увидел, что Хогг, не таясь, просматривает бумаги и корреспонденцию на его рабочем лотке. Заглянул через дверь к Димфне: она сидела за столом и плакала, прикладывая к глазам уголок платка. Дурные, дурные знаки, решил Лоример. Но почему такой перепад настроений? Что произошло? Первая волна Хоггова гнева явно обрушилась на бедняжку Димфну; ему бы надо быть поласковее с ней, подумал он вдруг сочувственно, может, стоит пригласить ее после работы куда-нибудь.
Хогг не обернулся и даже не оторвался от изучения бумаг Лоримера, когда тот вошел.
— Ты что-нибудь еще слышал от полиции о том самоубийстве? — спросил Хогг.
— Был один визит. А что?
— Было уже дознание?
— Еще нет. А будет?
— Разумеется.
Хогг обошел вокруг стола Лоримера, медленно опустился на его стул и принялся с агрессивным выражением его рассматривать.
— С Доулингом все прошло нормально?
— Да, прекрасно. Приходил сэр Саймон.
— Ага, сэр Саймон собственной персоной. Какая честь.
Лоример разглядел, что на его столе, поверх блокнота, лежит вырванный листок с запиской. Он прочел ее вверх ногами: там было написано «Доктор Кенбарри», а потом какой-то номер. Да, телефонный номер, а под ним — адрес. Лоример ощутил, как мгновенно пересохло в горле.
Хогг сердито дергал за какой-то предмет, застрявший у него в кармане пиджака, и про себя матерился. Наконец он вытащил этот предмет и протянул Лоримеру — это оказался компакт-диск в жесткой целлофановой обертке, еще не распечатанной. На простом белом фоне было выведено (шрифтом под детский почерк) название: «Дэвид Уоттс. Ангцирти». Вдоль нижней стороны квадрата была помещена фотография трех дохлых трупных мух — они валялись на спине, задрав кверху полусогнутые лапки.
— «Анг-цир-ти», — медленно прочел Лоример. — Это что, по-немецки? Или неправильно написано?
— Ради всего святого, откуда мне знать? — сердито процедил Хогг.
Он действительно в отвратном настроении, отметил про себя Лоример и снова попытался представить, какую именно грубость тот совершил по отношению к Димфне.
— А кто такой Дэвид Уоттс? — отважился спросить Лоример.
— Он — твое следующее дело, — ответил Хогг.
— А кто он такой, этот Дэвид Уоттс?
— Боже милостивый! Даже я слышал о Дэвиде Уоттсе.
— Извините.
— Он певец. Рок-певец. Ты разве не знаешь его музыку?
— Из современной музыки я слушаю сейчас только африканскую.
— Отлично. Это все объясняет. — Хогг встал — яростно, резко, почти по стойке «смирно». — Знаешь, Лоример, я иногда думаю, ты совсем, на хрен, с ума свихнулся. Боже мой, да что ж это такое! — Он принялся сердито расхаживать по кабинету. Лоример прислонился к стене. — Что ж это такое? Тебе сколько лет? Какой тогда смысл брать на работу молодежь? У вас же вся эта поп-культура должна от зубов отскакивать. Он хренов рок-музыкант и певец. Все о нем слышали.
— Ну да. Теперь, кажется, припоминаю. Тот самый Дэвид Уоттс.
— Не перебивай, мать твою, когда я говорю.
— Извините.
Хогг остановился напротив и окинул его недобрым, хмурым взглядом.
— Иногда я думаю, Лоример, что ты ненормальный.
— Дайте определение «нормальному»…
— Ты смотри у меня, ладно? — Хогг наставил на него толстый, проникотиненный палец, а потом вздохнул и покачал головой, при этом выражение его лица смягчилось. — Не знаю, Лоример, прямо не знаю… Мне сейчас нелегко, ох как нелегко. Нет в моей жизни радости. У Джанис там целая папка по этому Дэвиду Уоттсу. Думаю, это как раз по твоей части.
У двери он вдруг остановился, проверил, закрыта ли она, а потом какой-то крабьей походкой снова подобрался к Лоримеру, по-прежнему посматривая в сторону коридора, видневшегося сквозь стеклянную панель. Теперь он улыбнулся, показав сквозь щелку губ ряд мелких желтых зубов.
— Знаешь, что я собираюсь сделать в понедельник? Первым делом?
— Нет, мистер Хогг. Что же?
— Я собираюсь уволить Торквила Хивер-Джейна.
388. Бокал белого вина. Торквил отнюдь не отличается особой гордостью или тщеславием; я бы не сказал, что гордыня значится в списке его многочисленных пороков. Однако он яростно отстаивает один пункт — единственный, по его мнению, дающий ему право на долгую славу, и защищает он эти свои права на сомнительную известность с железным упорством. Он заявляет, он утверждает, он требует, чтобы ему поверили, чтобы его признали автором и единственным создателем одного небольшого апокрифа, клочка современного фольклора, который он самолично породил, но который — к его неиссякаемой ярости — уже анонимно перешел в общее пользование.
