мозги» в отношении Кузнецова так и осталось непримененным.
Вскоре после приезда к месту службы мужа Наталья Павловна стала ведать медицинскими делами комендатуры, где была расположена и застава Кузнецова. Через некоторое время после короткой переподготовки Наталье Павловне присвоили воинское звание «военфельдшер второго ранга», равноценное нынешнему лейтенантскому, и она тоже стала носить военную форму с зелеными пограничными петлицами. На этой комендатуре стряслась с Натальей Павловной беда, непоправимая и горькая для каждой женщины.
Она готовилась стать матерью, уже в отпуск собралась, потихоньку шила распашонки и пеленки. Но все эти приготовления оказались напрасными.
В конце декабря 1936 года на правофланговой заставе комендатуры — до нее было километров тридцать — вспыхнул бой с крупной бандой закордонных нарушителей. В перестрелке во время преследования тяжело ранило нашего бойца.
Муж не отпускал ее:
— Бойца доставят сюда, и ты сделаешь что полагается. Чего тащиться в такую даль?
— А если он там кровью истекает? Вот что, Кузнецов: ты на службе, и я на службе, до декретного отпуска далеко. Так что не отговаривай!
Прихватила саквояж с инструментами и медикаментами и помчалась с двумя пограничниками на легковой кошовке. Ехали быстро, и уже перед самой заставой на крутом повороте Наталью Павловну выбросило из кошовки, и она с маху ударилась о сосну. В горячке, кроме боли от ушиба, ничего особенного не почувствовала, обрадовалась, что содержимое саквояжа было в целости и сохранности. На заставе сделала перевязку раненому и захватила его с собой.
Обратно ехали осторожно, шажком. Но тут сама медичка почувствовала себя плохо. Настолько плохо почувствовала, что ее саму в срочном порядке пришлось отправлять в больницу. Преждевременно родившийся младенец был мертвым. Врачи при выписке объявили: ей никогда не суждено быть матерью...
Вышла из больницы такая, что Калерия Афанасьевна, встречавшая ее, — Кузнецов приехать не мог, «задержался по обстановке», — всплеснула руками.
— Ой, как горе-то придавило! Одна тень от тебя осталась, касатка ты моя!
И Наталья Павловна, сама взрослая и уже третий год замужняя, стала как бы пятым и самым трудным ребенком Калерии Афанасьевны.
Время и материнская опека суровой комендантши постепенно сгладили горечь беды. Но только сгладили, а не сняли ее, эту горечь. Калерия Афанасьевна чувствовала это и однажды сказала строго:
— Хватит тебе изводить себя, касатка моя! Этак можно и совсем зачахнуть. Вот что: мне надо на второй заставе побывать — молодожены Савельевы чего-то куксятся. По твоей медицинской части тоже найдутся дела на заставе. Давай-ко, милая, собирайся в дорогу!..
Калерия Афанасьевна всегда что-нибудь придумывала, только бы не оставлять Наталью Павловну наедине со своими невеселыми думами...
Финскую войну Наталья Павловна встретила уже в этом отряде — мужа назначили помощником коменданта. Она по-прежнему занималась медицинскими делами, раненых и обмороженных лечила, во вражеский тыл ходила с разведчиками и первую правительственную награду тогда получила — медаль «За отвагу»...
Казалось, Наталья Павловна полной мерой испытала все, что отпущено судьбой на долю жены кадрового офицера-пограничника, — и постоянную тревогу за жизнь своего мужа, всегда находившегося там, где бывало опаснее всего, и сама понюхала вдоволь, чем он пахнет, этот горький порох войны, и сверх того еще познала боль тяжелой утраты своего ребенка, первого и ставшего последним.
Так казалось. Но самые тяжкие испытания были еще впереди. И такие испытания, что все перенесенное и пережитое раньше не шло ни в какое сравнение.
В Отечественную войну с первых дней боевых действий вторая комендатура во главе с капитаном Кузнецовым оказалась в полном окружении. Приказа оставить позиции и отойти в тыл не поступало, и комендатура больше недели вела бой с врагом. Погибли все, в живых остались только раненые, которых вывела из окружения Наталья Павловна, тоже раненная, разрывной пулей раздробило левое плечо. Ей даже и проститься не удалось с мужем. Только и услышала в телефонной трубке его неестественно высокий, напряженный до металлического звона голос, перекрывший гул недалеких разрывов:
— Быстрее выводи раненых! Тут такое творится!.. Мы еще увидимся, Наташка!
Не увиделись...
Трудно, очень трудно было Наталье Павловне, оказавшейся без детей, без мужа...
И тут опять протянула ей дружескую руку Калерия Афанасьевна Аверкина, с которой служили когда-то под Белоостровом. Калерия Афанасьевна жила в Москве, разыскала Наталью Павловну, позвала к себе.
«Приезжай в гости, сестра моя пограничная, поживи у нас немножко, а то и все время, — писала она. — Я, считай, одна тут кукую в большой квартире — мой Аверкин чуть не круглыми сутками пропадает на работе, ребятишки мои стали взрослыми и разлетелись по белому свету. Обижаются, что езжу к ним редко. И не могу часто ездить. Тяжеловата я стала на подъем, разные болячки одолели, да и года прижимают к месту. Ты помоложе на полтора десятка лет, тебе легче сдвинуться с места. Так что приезжай, касатка моя!..»
Когда подошел очередной отпуск, Наталья Павловна поехала в Москву. Собиралась погостить у Аверкиных недели две-три. Но уже в середине первой недели затосковала в этой гостеприимной семье: в тягость ей были и шум и суета столичные, и праздное безделье — Калерия Афанасьевна даже по дому ничего не позволяла делать:
— Отдыхай себе, читай книжки, развлекайся, ходи по театрам. Я одна управлюсь.
Тяготила и робость перед Аверкиным — генерал-лейтенант все-таки. Дома он ходил в темно-коричневой пижаме, но Кузнецовой все равно и на плечах сугубо гражданской пижамной куртки виделись золотые погоны с двумя большими звездами. Ей привычнее были маленькие лейтенантские и чуть побольше — майорские...
Ее решение о скором отъезде огорчило обоих Аверкиных, а Калерию Афанасьевну особенно.
— Пожила бы ты у нас хоть с полгодика. Чует мое сердце: не увижу я тебя больше — умру скоро, — сказала она с печальной уверенностью.
— Что вы, Калерия Афанасьевна! Вам жить да жить! Такая ведь закаленная и бодрая, — пыталась успокоить ее Наталья Павловна.
— Бодрая, закаленная... — со вздохом покачала седой головой Калерия Афанасьевна. — Это только с виду я такая. Износилось мое здоровьишко. Не шуточное ведь дело — через три войны пройти, и ведь не сторонкой, а через самое-то пекло... Ты меня не успокаивай, лучше поживи у нас маленько. А, Наташенька?
— Невмоготу мне тут, не привыкла я к такой жизни. Уж вы меня простите, Калерия Афанасьевна.
—
