За что прощать? На твоем месте, да в твои-то годы я сама в столицах не усидела бы... Раз уж невмоготу — езжай. Помогай там молодым бабенкам вживаться в нашу пограничную жизнь. И прощай!
И простилась, как оказалось, навеки...
После той поездки в Москву Наталья Павловна еще некоторое время поработала в санчасти.
Она и раньше подумывала об этом, а тут окончательно решила: не по силам ей, однорукой калеке, работать здесь — только штатную должность занимает; молодой и здоровый на этом месте принесет людям куда больше пользы. Ей думалось, что держат и терпят ее здесь из сострадания к увечью и уважения к ее прошлому.
Обо всем этом она сказала начальнику политотдела отряда. И получила сердитый разнос: рассуждения насчет того, что ее терпят в санчасти из сострадания к увечью, назвал оскорбительной выдумкой, а что касается ее славного прошлого — все в отряде относятся к нему с уважением и гордятся, что рядом с ними служит такой замечательный человек.
Под конец разговора полковник предложил ей перейти работать в политотдел — секретарем-машинисткой. Наталья Павловна горестно ахнула:
— Да вы понимаете, что говорите, Андрей Иванович? Я же однорукая, калека!
— Освоитесь! — уверенно сказал он. — Но главное дело у вас будет не секретарство, не бумажки. Буду рекомендовать вас председателем женсовета отряда.
Наталья Павловна сдалась.
Не хлопотливой общественной нагрузки, которая ей была хорошо знакома по опыту Калерии Афанасьевны, а пишущей машинки больше всего боялась Наталья Павловна. Но через полгода вполне освоилась с этой канцелярской техникой. Впрочем, бо́льшую часть времени Наталья Павловна проводила на заставах. И эти постоянные разъезды, эти нескончаемые хлопоты и заботы по житейским и прочим делам людей вроде бы чужих стали смыслом ее жизни.
Потом, когда Поликарпова с заставы перевели в политотдел и предоставили отдельную квартиру в городе, ту самую, в которой он жил до последних дней своих, свершилось то, о чем давно мечтала Наталья Павловна: она перебралась к Поликарповым, вместе с ними оборудовала себе под жилье бывшую полутемную кладовушку — и у нее своя семья и свой дом. И теперь уж точно: у нее не было ни одной свободной минуты. А тут еще начали с Виктором Петровичем писать историю отряда, и время у Натальи Павловны уплотнилось до предела...
7. Рубцы на сердце
Таня Визеренко, по-детски подперев кулачками острый подбородок, смотрела на Наталью Павловну грустными-грустными глазами:
— Столько пережить!.. И что наши трудности и переживания в сравнении со всем этим!..
Было уже около полуночи. И чего бы не подумалось, чего бы не померещилось за эти длинные часы, если бы не было здесь Натальи Павловны... Незаметно прошло время, пока она рассказывала историю своей жизни. Екатерина Вяткина не понимала, как это можно так жить, и спросила:
— И когда вы только для себя будете жить, Наталья Павловна? Все для людей да для людей...
— Как это — жить для себя? В три горла есть и пить? От людей отгораживаться? Жить для себя... Не умела, не умею и учиться этому не хочу.
— Куда-нибудь на юг съездить, отдохнуть, — продолжала свое Екатерина Вяткина.
— На юге я без дела и двух дней не проживу. А отдохнуть... Я вот у друзей своих старых, у Васильевых, на заставе погостила, у вас побыла — это для меня самый лучший отдых. Другого не признаю.
На крыльце послышался стук сапог — уверенный, хозяйский.
— Наши возвращаются, — обрадовалась Таня и побежала на кухню разогревать чайник.
Визеренко, пропуская вперед Вяткина, спросил с порога весело и громогласно:
— Заждались, красавицы?
— Ну и голосище у тебя, Виктор! Ребятишки спят! — строго сказала Наталья Павловна и спросила вполголоса: — Что там у вас на участке стряслось?
— Ничего особенного — медведь погулял. Шатается тут один разбойник, жир на зиму запасает. Он гуляет, мы бегаем, а милые женщины наши переживают — вот такое у нас распределение ролей... Татьяна, помощь мужская не требуется?..
Никто из них и думать не думал — ни Вяткины, ни Визеренко, — что в последний раз видят Наталью Павловну Кузнецову такой, какой привыкли видеть: подвижной, неутомимой, строгой, участливой.
— Вы мне так понравились! — простодушно призналась Таня Визеренко. — Приезжайте еще!
— И ты мне понравилась, — улыбнулась Наталья Павловна. — Обязательно приеду!..
Вернулась она к Васильевым на заставу усталая, но довольная поездкой:
— Визеренки Таня с Виктором меня порадовали — такие славные ребята! Вот ведь пара подобралась замечательная! Посмотрела на них, побыла с ними вечерок — и сама вроде бы помолодела, вроде в своей молодости побывала.
— Не так уж и помолодела. Вид у тебя не очень-то... — сказала Валентина Ивановна.
— Подустала немножко и неможется чего-то. Но это неважно, главное, душой помолодела.
— Вяткины как там? Из-за них все-таки ездила.
— Ничего, и у Вяткиных скоро наладится. Поговорила я с Екатериной, построгала немножко. Зажирела она малость, забарахлилась. Вроде бы поняла мои слова. Ей, главное, надо с Таней Визеренко в дружбе жить — такая славная, и такой хороший пример перед глазами... Задумалась Екатерина. Матери письмо написала, прощенья попросила... Пить хочется, чаек бы сгоношила, Валюша.
— Это у нас мигом.
Попили чаю с удовольствием, и еще с час посидели за пустым столом — не хотелось подыматься. Говорили и не могли наговориться, словно чувствовали обе, что так вот вместе уже не посидят за столом.
— Ой, что-то нехорошо мне стало, — вдруг пожаловалась Наталья Павловна. Лицо ее стало серым, глаза налились болью: — Полежать мне надо, Валюша.
Прижав руку к сердцу, поддерживаемая Валентиной Ивановной под мышки, она нетвердым шагом направилась к оттоманке, осторожно легла вверх лицом.
— Достань-ко, Валюша, нитроглицерин из моей сумки, в стеклянной колбочке.
Валентина Ивановна подала колбочку, спросила:
— Может, врача вызвать?
— Как тут вызовешь врача? Не город же... Надо полежать вот так, не двигаясь... Ты, пожалуйста, не подымай паники, спокойно позови Никиту Васильевича домой, — говорила она с трудом, делая передышку чуть ли не после каждого слова.
Валентина Ивановна метнулась к телефону, сказала только два слова:
— Наташе плохо! —
