И Оглоедов сломался. У него была такая особенность организма: то ли от повышенной кислотности, то ли от каких других причин запах от выпивки через полчаса, максимум час у него улетучивался, а выпивал он в последнее время немного. И он понадеялся, что и сегодня, пока они сидят в этом питейном заведении, все выветрится. Сиделось хорошо, они отогрелись, по жилам потекла приятная истома, и разговор пошел непринужденно-откровенный. Стали вспоминать, кто где из однокурсников, и Наташка вдруг произнесла:

- А помнишь Олега Кузьмина? Он еще приторговывал джинсами и всякой другой ерундой и всегда был так стильно одет. Музыка у него была самый последний писк. Я как-то оказалась у него в гостях в общаге, а так как я тогда поссорилась со своим другом, то слегка выпила у него, чтобы успокоиться. А он такой нежный, вкрадчивый, я даже сама не поняла, как ему дала. Ты представляешь?

Оглоедова будто ударили обухом по расслабленной голове, но он после секундного замешательства взял себя в руки. И только хрипло произнес, будто рассмеявшись ее наивному признанию:

- А закажи-ка мне еще пятьдесят грамм!

Он опрокинул в рот стаканчик, запил чаем и сказал твердым голосом:

- Что-то мы засиделись, поехали в гостиницу.

Наташка тут же согласилась, быстро расплатилась с официанткой, и они вышли к машине. Серега завел «шестерку» и резко вырулил на проезжую часть. Не проехали они и пятидесяти метров, как ему махнул жезлом гаишник. «Черт!» - выругался Оглоедов и вышел из машины: на воздухе запах спиртного легче развеется и, может быть, мент ничего не заметит. Тот действительно ничего не заметил, так как выглядел Оглоедов трезво и говорил здраво, но у них в патрульно-постовой началась пора вечернего заработка, и он тормозил всех через одного и препровождал с документами в дежурный «Форд», где остановленным занимались уже двое его товарищей. В «Форде» было тепло, и запах спиртного легко было учуять. Но и теперь они поняли, что Серега нетрезв, далеко не сразу.

- Сергей Алексеевич, - обратился один из них к Оглоедову, расссмотрев его московские документы, - давно из столицы? По делам или так погулять?

- В командировку, - ответил москвич, стараясь дышать через раз. И все же заднее стекло автомобиля предательски запотело. И один из гаишников это заметил.

- Сергей Алексеевич, а вы не употребляли сегодня спиртного? – спросил он. Серега отрицательно замотал головой:

- Нет.

- Сергей Алексеевич, ну давайте не будем говорить неправду, видите, стекло запотело. Ну что ж, если вы не хотите сказать правду, то нам придется проехать в медпункт для освидетельствования вашего состояния, - сказал другой, хотя ехать они, похоже, никуда не торопились. Ждут, сколько предложу, понял Серега.

- Я употреблял только лекарство от желудка, оно на спирту, может, от этого такой эффект, - предпринял безнадежную попытку отбиться Оглоедов.

- Эффект будет, когда мы приедем к врачам на освидетельствование, - Серега даже удивился, он не привык к проявлению чувства юмора у гаишников, и понял, что надо сдаваться.

- А без врачей мы не можем решить этот вопрос? – задал он риторический вопрос. Они запросили шесть тысяч рублей, что еще недавно было немаленькой суммой. Оглоедов начал торговаться. Сошлись на трех тысячах. У Сереги оставалась только тыща в энзэ, которую он держал на самый крайний случай. Похоже, этот случай наступил. Он сбегал к Наташке, которая по-прежнему сидела в машине, и попросил у нее недостающие две штуки, обещая отдать в Москве. Через минуту они уже ехали в гостиницу. В номере Оглоедов оторвался с расстройства уже по-настоящему. Наташка от него не отставала. Она взяла еще бутылку водки в баре, и впервые со времени их знакомства отрубилась первой. Он посмотрел на ее скрюченное одетое тело на кровати, прикрыл одеялом и плюхнулся в свою постель. Среди ночи Серега проснулся от легкого скрипа. Уже раздетая Наташка, которую бросало из стороны в сторону, пыталась тихонько пройти в прихожку. Когда ей это удалось, она остановилась у дверцы встроенного платяного шкафа, подергала ее, закрытую на верхний шпингалет, и, помедлив, поскреблась с жалобным стоном: «Миша, Миша, ну открой!» В ответ, естественно, была тишина. «Ну Ми-иша!» - на прежней ноте тянула она. Потом вдруг резко присела, как упала, и Оглоедов услышал журчание растекавшейся по коврику мочи. За мгновение до этого он уже понял, что Наташка перепутала шкаф с дверью в туалет, и только хотел сказать ей об этом, как происшедшее заставило его вжаться в подушку и промолчать. Наташка вернулась к своей постели и упала в нее. А он не спал больше до недалекого уже утра, а с первыми лучами солнца они, не сговариваясь, решили вернуться в Москву. Брезгливо перешагнув коврик у двери, Оглоедов вытащил вещи из номера, и они спустились к машине. Всю дорогу ехали молча, правда, Наташка часто просила прикрыть окно со стороны водителя, из которого ее продувало, и Серега прикрывал его, но вскоре его, невыспавшегося, от духоты начинало клонить в сон, и он вновь опускал стекло. Настроения у Оглоедова не было никакого, пожалуй, он думал только о том, где взять две тысячи рублей, чтобы вернуть долг Наташке. Ничего в голову не приходило. Можно было попросить у Надии, но она столько раз уже выручала его деньгами, что ему было неудобно. Надия была, пожалуй, единственной женщиной, с которой он сумел остаться просто другом. Но это, собственно, отдельная история.

Эти загадочные иностранцы

Надия Будур не была принцессой, она была иностранкой. Впервые Серега увидел ее в джинсах и обтягивающей высокий бюст рубашке-ковбойке в высотке МГУ на Воробьевых горах. Он понятия не имел, что она иностранка. С копной черных волос и заразительным смехом, Надия казалась простой и, я бы даже сказал, освобожденной девушкой Востока, несмотря на то, что она все время весело хлопотала у стола, что-то принося и расставляя. Стол не поражал великолепием, но был необычайно щедр для студенческого сословия. Впрочем тогда, в самом начале восьмидесятых, уже многие студенты так и жили. На общежитских пирушках уж если мясо, то горой, а если салат, то тазиком. Тазика, конечно, не было на столе, а была разнокалиберная, собранная по соседским комнатам посуда. Правда, в высотке не было комнат, как, например, в ДАСе или других общагах, где двери выходили в общий коридор. В высотке были блоки, в каждом из которых находилось по две-три комнаты с общим на этот блок туалетом и душем. В каждой комнате селили по два человека, что автоматически причисляло тебя к студенческой элите, так как в том же ДАСе, Доме аспиранта и стажера на Академической, на первых курсах ты мог рассчитывать только на «пятерку», то есть комнату, заселенную пятью сотоварищами. И все же Оглоедову куда больше нравился современный ДАС, чем величественный, но мрачный, на его взгляд, облик одного из семи сталинских мастодонтов архитектуры. Не говоря об общем, так сказать – архитектурном, то есть эстетическом, впечатлении, у Дома аспиранта и стажера были и другие – просто говоря, бытовые - преимущества. И первое из них – огромные окна во всю стену, через которые лился пусть не всегда солнечный, но всегда живой свет. Они открывались оригинально – не распахивались вертикальными створками в стороны, а прокручивались на горизонтальных шарнирах, наполовину выходя за стену, а наполовину – в комнату, топыря немудрящие студенческие занавески. Но до конца, параллельно земле, их никогда не открывали, потому что сброшенная с верхних этажей бутылка могла пробить двойное стекло, как снаряд. Поэтому открывались они на небольшой угол, который от бутылок, конечно, не защищал, но они теперь пролетали мимо, а всякую мелочь типа бумажных комков легко отфутболивал и при этом вольготно пропускал живительный тогда еще московский воздух. А вторым преимуществом было то, что если в высотке «удобства» были рассчитаны на блок из двух-трех комнат, то в ДАСе туалет и душ были в каждой комнате. Правда, и в этой общаге были блоки – просто «пятерка» разгораживалась стеной, разделяя ее на проходную маленькую «двойку» и большую «тройку». В этих привилегированных условиях жили уже студенты старших курсов. А в сталинской высотке, несмотря на ее высоченные потолки, из-за узких, хоть и высоких окон, было всегда сумрачно и неуютно, что навевало Оглоедову мрачную почтительность к этому зданию, но томило душу. Он не раз бывал здесь раньше, когда Володя Плотников, его двоюродный брат и бабушкин крестник из владимирской глубинки, проживал в одном из таких блоков, заканчивая аспирантуру. Но теперь Серега со товарищи жил, конечно, в дасовской пятерке. А в элитную высотку попал другой товарищ из их круга - Саша Богданов, у которого в знакомых был кто-то из комендантского начальства. Впрочем, его там поселили не столько по блату, сколько по необходимости. Он, будучи классным художником и фотографом, помогал держать на высоте тамошнему начальству наглядную агитацию и прочую стенную печать. Вот Саша-то и устраивал тогда новоселье, на котором центром притяжения была Надия Будур, несмотря на то, что в компании было еще несколько русских девчонок. На ее фоне они не были заметны. Оглоедову сразу приглянулась эта восточная красавица, которая казалась раскрепощенной совсем не по-восточному. Но положить на нее он мог только глаз, потому что ничего другого положить на себя эта просто одетая принцесса не давала. Нет, ты мог, сидя рядом, невзначай приобнять ее, она тут же не отстранялась, как другие, дававшие понять, какие они гордые и неприступные, но в любой момент легко уходила от объятий, ничем не давая тебе понять, что ты ее при этом обижаешь или, наоборот, становишься для нее привлекателен. Ее улыбка светила всем без разбору, как солнце светит и святым, и убийцам. И казалось естественным, что вся мужская половина компании увивалась вокруг Надии, на что даже наши русские девчонки не обижались. А так как в этой компании кроме Саши Богданова и Сереги Павы Оглоедов никого не знал, это был другой Сашин круг друзей, то он, после неудачной попытки познакомиться с Надией, что называется, поближе, на которую она отреагировала удивленной, но спокойной, ничего не обещающей улыбкой, налег, без оглядки на красавиц, на спиртное и к вечеру набрался до нормальной кондиции. Это когда он ощущал себя просто созерцателем. Однако готовым перейти к активным действиям, если того потребуют обстоятельства. Слава Богу, в тот вечер обстоятельства ничего выходящего из пределов приличного не потребовали, и они отбыли ночевать к Паве с ним же на такси, провожаемые всей шумной компанией. Такси широким жестом остановил Красавчик, хотя они еще вполне успевали на метро. Но Пава любил широкие жесты, причем не только подвыпив или на глазах у женщин. Для него это было естественным, и он никогда после этого не жалел об этом, подсчитывая сколько осталось после пирушки или встречи с нравящейся ему женщиной. А Надия ему понравилась тоже. Но, как и с Серегой, она сумела остаться с Красавчиком в чисто дружеских отношениях. Причем если в дальнейшем Оглоедов с Надией остались на уровне обменивания приветами, то к Паве она приезжала в гости или они собирались в общих компаниях. Изредка в них оказывался и Оглоедов. Его страстный порыв к восточной красавице угас, но ровное любование ее безмятежной красотой согревало по-прежнему его душу. Правда, безмятежной Надия казалась только тем, кто не знал ее жизни. А жизнь ее складывалась далеко не безоблачно. Она родилась в одной из ближневосточных стран, где мусульманство причудливо перемешалось с православием. Но не слилось. Каждое вероисповедование осталось самостоятельным, но все-таки отпечаток друг на друга наложило. И, живя по мусульманским законам, молились многие христианскому Богу. В памяти маленькой Нади осталось это воскресное еженедельное хождение в церковь в самом красивом платьице и легких сандалиях. Она еще и школу не закончила, как оказалась замужем. Ее старшую сестру отдали за хорошего образованного молодого человека, начинающего юриста, и они счастливо прожили несколько лет. И однажды сестра забеременела, как и полагается в счастливой семейной жизни. Но рождение сына обернулось в их семье не радостью, а трагедией. Потому что сестра при родах умерла. А по законам этой страны при таком исходе женой овдовевшего мужчины становилась ее младшая сестра. Так Надия оказалась замужем, еще не вполне понимая, что это такое. Сына, которого назвали Фуадом, в основном на первых порах воспитывала бабушка, мама Надии, а сама новоиспеченная жена должна была находиться при муже. Молодой юрист понимал, каково Надие, совсем девчонке, было оказаться в такой ситуации и в такой роли. Поэтому он начал не с любовной науки, а со своей – юридической. Он рассказывал школьнице о том, что такое законы и для чего они нужны. Ни он, ни Надия не росли в бедняцких семьях, поэтому понятия о справедливости у них были благородны и далеки от практического применения на деле. Но он был старше, видел на судебных процессах гораздо больше несправедливости в отношении к беднейшим слоям населения, и потому пытался защищать их. И скоро оказался одним из зачинателей коммунистического движения в этой ближневосточной стране. Все это происходило почти на глазах у юной жены, которая уже привязалась к племяннику, как к сыну, а к вынужденному мужу, как к любимому существу. Потому что и о любовной науке побеждать новоиспеченный коммунист не забыл. Он был ласков, но требователен, а вчерашняя девственница воспринимала все как данность. Но своих детей у них пока не было – все растущая загруженность и ответственность при организации Коммунистической партии в этом азиатском государстве не позволяла уделять внимание личному моменту в ущерб общественному. Тем более ответственному, что негласно подключилась к этому процессу такая огромная держава как Союз Советских Социалистических Республик. Напряженность в их стране все нагнеталась, потому что правящей элите очень не нравились поползновения некоторой части их образованных соплеменников установить коммунистический режим в мусульманском по сути государстве. И вскоре это вылилось в решение устранить лидеров коммунистического движения просто физически. Но так как и с той, и с другой стороны много было образованных людей, связанных одним кругом, то скоро молодому коммунистическому лидеру стало известно о готовящемся устранении. Устранении не только его, а всей верхушки компартии. Об этом, естественно, узнали и в Советском Союзе. И придумали такой ход. Подготовив себе в краткие сроки замену из числа неизвестных правительству коммунистов, известная верхушка компартии должна была переехать в Союз, а неизвестная продолжить работу, уйдя в подполье. Так все и произошло. Таким образом Надия и ее коммунистический муж с их сыном Фуадом оказались в Москве, где им была выделена хорошая квартира в центре столицы и созданы все условия не только для проживания, но и для продолжения справедливой борьбы за власть ближневосточных трудящихся. Надию приняли на учебу в главный университет страны Советов, она скоро усвоила основы русского языка, и жизнь их потекла вполне спокойно и счастливо. В Москве у них родились еще два сына. Первого, то есть второго по счету, муж, которому втайне нравилась социальная система государственного устройства Соединенных Штатов, но в силу понятных событий обнародовать чего он не мог, назвал Рональдом, таким образом отыгравшись за свою глубоко спрятанную неприязнь к делу жизни, лишившему его родины и любимой когда-то профессии юриста. А второго, то бишь третьего, прижившийся уже в Москве муж под нажимом Надии, просто влюбившейся во вторую свою, как она считала, родину, назвали исконно русским именем Иван. Старший Фуад, легко говорящий на французском языке, так как на их первой родине он был вторым государственным, скоро закончил русскую школу, и отец смог его отправить на учебу во Францию. В те времена это было непросто, но таким русским иностранцам, как муж Надии, это позволялось. Считалось, что таким образом коммунисты усиливают свое присутствие во враждебном капиталистическом сообществе. И Фуад окончил курс наук в буржуазной Сорбонне, женился на такой же, как он, студентке из числа русских посольских детей, и они с молодой женой решили не возвращаться на социалистическую родину, тем более что в Союзе уже начались перестроечные брожения и чем там кончится дело, было совсем непонятно. А его «русские» братья Рональд и Иван заканчивали школу как раз во время этих самых перестроечных процессов. Отец, обращавшийся к их воспитанию постольку поскольку, поскольку в этой северной стране оказались такие красивые и обделенные мужским вниманием женщины, был вечно занят, как объяснялось, на обременительной руководящей работе. В общем, все сложилось, как в русской сказке. Было у отца три сына. Первый умный был детина, а другой - и так, и сяк, третий вовсе был чудак. Первый – Фуад – основал во Франции свое дело, подняться на ноги с которым ему помогли родственники с его исторической ближневосточной родины, поскольку были они людьми небедными и связь с первенцем всегда поддерживали. Со временем он вышел во влиятельные персоны и стал обладателем миллионного состояния. И только когда уже в России все устаканилось, стал навещать своих близких родственников в этой так и не определившейся в социальных координатах стране. Надия, за эти годы окончившая и университет, и аспирантуру при нем, работала в Телеграфном Агентстве Советского Союза, вещая на арабском языке на страны Ближнего Востока. Именно во времена ее аспирантства и состоялась та памятная пирушка, на которой Оглоедов и Пава познакомились с этой освобожденной женщиной Востока. Оглоедов уехал после окончания факультета журналистики по распределению в свою владимирскую глубинку, вернулся из которой в столицу спустя два года. Так как первым, кого он навестил, был Пава, то, конечно, он поинтересовался, как там Надия. С его слов, у нее все было хорошо. Вещая на страны Ближнего Востока, она получала от советского государства заработную плату, в два раза превосходившую среднюю зарплату отечественного московского журналиста. А вот личная жизнь дала трещину, о которой не знал даже Пава, потому что она хранила эту тайну в самой глубине души. Оказавшийся в северных условиях горячий южанин-муж не смог устоять от соблазна легкой возможности сходить налево. И зашел в этом так далеко, что однажды вернувшаяся в неурочное время Надия застала его в постели с очередной любовницей. Она не стала устраивать сцен ревности с битьем физиономий и посуды, а, дождавшись, когда непрошенная ею гостья покинет их дом, объявила мужу, что не считает больше себя его женой. И никогда больше не ложилась с мужем в одну кровать, похоронив себя для физиологической сладости жизни. Она, конечно, давно интуитивно чувствовала, что муж ей изменяет, но как мудрая женщина гнала от себя эти мысли. Она не замкнулась, как Роза Батырова, и на людях была по-прежнему весела и улыбчива, и даже больше стала проводить времени в разных шумных компаниях, где мужчины так же, как и раньше, увивались вокруг нее, но ночевать всегда возвращалась в свою родную квартиру, где ждали ее сыновья. А муж, как ни странно, тяжело перенес перемену в ее отношении, хотя и не пытался ее «вернуть», считая это ниже своего достоинства. Сердце у него уже давно пошаливало, и однажды очередной инфаркт свел его в могилу. Надия носила по нему траур десять лет. Что не мешало ей по-прежнему веселиться в старых проверенных компаниях и возвращаться по-прежнему ночевать домой. Веселость ее покинула только однажды. Когда она узнала, что младший – Иван, уже поступивший вслед за старшим в неизменный Московский университет, - подсел на наркотики. Она исчезла для всех на несколько месяцев, просиживая сутками у постели Вани, удерживая его в ломках и не давая ему выйти из дома. Это как раз совпало с ее уходом из Телеграфного Агентства Советского Союза, разваливавшегося, как и этот самый Союз, под ударами перестроечных ураганов. У нее были небольшие накопления, но они превратились в пыль, как и у всех жителей нашей беспечной державы. Как она держалась, без денег и без работы, у постели почти умирающего сына, она потом и сама не понимала. И не выжить бы ни ей, ни ему, если бы ее Рональд, к этому времени закончивший университет, не открыл с помощью все тех же далеких сородичей свое дело и оно не пошло на лад. Теперь было на что жить, оставалось только понять – как. Наконец молодой организм Ивана справился с недугом, и Рональд подключил его к своему все развивающемуся бизнесу. Надию стали вновь звать в восстанавливающее свои позиции Телеграфное Агентство, называвшееся теперь ИТАР-ТАСС. Но она не пошла на прежнюю работу. Сидение у постели Вани не прошло бесследно. Она резко сдала, располнела, как женщина в годах, и наружу вылезло столько болячек, что она и не предполагала такого их количества в своем теле. Сыновья купили ей отдельную хорошую квартиру, а себе коттеджи по направлению к Рублевке, и она занялась лечением, на чем настаивали сыновья, приставившие к ней машину с водителем в дополнение к квартире. И постепенно здоровье ее начало поправляться. У женившегося к тому времени Рональда родился первенец, и Надия окунулась в заботы бабушки, на время совсем забыв о своих болезнях. Она навещала не только сыновей и внука, но и вернулась к прежним друзьям. Однажды они встретились у Павы с вернувшимся в Москву Оглоедовым, и как-то так получилось, что с тех пор они стали перезваниваться, что было естественно, так как он в основном жил у Павы, и по этой же причине чаще встречаться. Надия не раз выручала вечно безденежного Серегу приличными суммами, и он частями в течение большого времени возвращал ей долги. Которые, кстати, она никогда не требовала, не говоря уж о процентах, принятых в наше прагматичное время, а наоборот – всегда говорила Оглоедову примерно так: да подожди, потом отдашь, когда совсем не будешь нуждаться. Но Серега не верил, что такое время когда-нибудь для него наступит, а быть в долгах не любил и постепенно выкарабкивался из них, получая какую-нибудь работу. И если на предыдущих местах работы он не задерживался больше года, то в «Богомольце» он секретариатствовал уже почти десять лет. По сравнению со многими другими изданиями жалованье ее хозяин Лебедев платил небольшое, но выплачивал его стабильно, что подкупало многих пометавшихся по московским газетам в поисках лучшей доли журналистов, в том числе и Оглоедова. И в эти «богомольские» годы он не сидел на мели, но деньги все время куда-то уходили. Сначала он отремонтировал дом бабушке, потом отгрохал для себя на ее участке баню. Попариться было одним из любимых Серегиных занятий в этой жизни. На «банные» деньги он легко мог купить хорошую машину, но отложил это дело на потом, на «после бани». А потом оказалось, что он уже почти без зубов, ставить мосты уже не на что, надо вживлять имплантаты, а стоит все это таких бешеных денег, что ему вновь пришлось обращаться к Надие. И она, конечно, опять нашла необходимую для него сумму, хотя сделать это в то время было для нее ох как непросто. Потому что к любимому ее Ване опять пришла беда. Как говорится, откуда не ждали. Увлекающегося молодого коммерсанта, видимо, давно уже приметили определенные люди. И однажды на очередном сборе-тусовке их ближневосточной диаспоры ему подсунули книжку мусульманской направленности. И хотя и он, и Рональд были крещены в православной вере, да и не были ни тот, ни другой ярыми приверженцами какого-то определенного вероисповедования, какие-то старые гены мусульманства проснулись в нем. Эти люди сумели использовать такой момент, внушая арабу Ивану, что он должен помогать своим кровным братьям в их справедливой войне под названием «джихад». И Ваня стал передавать почти всю прибыль со своей доли в их общем с уравновешенным братом Рональдом предприятии на нужды своих соплеменников. Что, конечно, вскоре вызвало раздор между братьями. Не только деньги, естественно, стали предметом раздора. Это послужило только первым толчком. Они тут же разошлись в вопросах религии, а как следствие, в вопросах морали и нравственности, ну и так далее – по нарастающей. Надия пыталась примирить их, вернее, наставить на путь истинный Ванечку, но восточный фанатизм уже глубоко пустил в нем корни. Он в порыве противоборства бросил вообще все дела и решил уйти в простые воины ислама. Для чего поехал в Чечню и стал искать возможности присоединиться к братьям по вере, ведущим справедливую войну против неверных. И уже вышел на полевых командиров, когда определенные люди через них же настойчиво его попросили вернуться в столицу российской державы. Надия этого еще не знала и с горя бросилась к православным иконам. Определенным же людям, уговорившим Ивана вернуться к прежней – хозяйственной - деятельности, нужны были не столько воины, сколько деньги. Зачем же становиться воином тому, кто может приносить деньги? Для Ивана они, конечно, нашли другие слова убеждения, но суть от этого не изменилась: младшенький вернулся в Москву, примирился с братом и стал исправным коммерсантом. Надия приписала этот волшебный поворот судьбы к милости Божией и больше из церкви не выходила. Ну, это образно говоря. Конечно, выходила, но православная церковь стала определяющим моментом в ее жизни. Изредка они встречались с Оглоедовым. Последний раз они сблизились по совсем печальному поводу. Они искали Паву. Но это, как всегда, отдельная история.

1 ... 23 24 25 26 27 28 29 30 31 ... 36

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Журналюги - Сергей Аман бесплатно.

Похожие на Журналюги - Сергей Аман книги

Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
Суть острова - О`Санчес - Современная проза
Сожженная заживо - Суад - Современная проза
Всех ожидает одна ночь. Записки Ларионова - Михаил Шишкин - Современная проза
Поколение 700 - Виктор Брагин - Современная проза
Трезвенник - Леонид Зорин - Современная проза
Путь наверх - Джон Брэйн - Современная проза
Другой - Юрий Мамлеев - Современная проза
Шоу - Росса Барбара - Современная проза
Бальзамировщик: Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез - Современная проза

Оставить комментарий