скромен и не мог забыть свое место и завести беседу первым. Трюден был поглощен своими мыслями и не расположен разговаривать. Однако правила приличия требовали что-нибудь сказать. Не слишком вслушиваясь в собственные слова, он начал с пустой светской фразы:
— Жаль, мосье Ломак, что у нас было мало поводов узнать друг друга поближе.
— Я в неоплатном долгу перед восхитительной мадам Данвиль, которая избрала меня, дабы сопровождать ее сюда из поместья ее сына под Лионом, благодаря чему я имел честь быть вам представленным.
Красные глаза мосье Ломака, пока он произносил эту вежливую речь, внезапно нервически заморгали. Враги Ломака поговаривали, будто эти приступы глазной болезни, позволяющие уклониться от тяжкой обязанности глядеть прямо в глаза собеседнику, всегда приходят ему на помощь, когда он особенно неискренен или особенно коварен.
— Приятно было слышать, с каким глубоким уважением вы сегодня за ужином упоминали имя моего покойного отца, — продолжал Трюден, упорно поддерживая разговор. — Вы были знакомы?
— Я косвенно обязан вашему достойнейшему отцу своим теперешним положением, — отвечал управляющий. — Когда для того, чтобы спасти меня от бедности и гибели, было необходимо доброе слово человека влиятельного и почтенного, ваш отец произнес это слово. С тех пор я по-своему добился успеха в жизни — разумеется, весьма незначительного — и вот теперь имею честь надзирать над делами в поместье мосье Данвиля.
— Извините, но ваша манера говорить о своей нынешней должности несколько удивляет меня. Ведь ваш отец, насколько мне известно, был торговцем, как и отец Данвиля, который тоже был торговцем; разница лишь в том, что один потерпел неудачу, а другой нажил большое состояние. Почему же ваша нынешняя работа — честь для вас?
— Неужели вы не слышали? — воскликнул Ломак, всем своим видом выражая крайнее изумление. — Или слышали, но забыли, что мадам Данвиль принадлежит к одному из благороднейших домов Франции? Разве она никогда не говорила вам, как часто говорила мне, что ее брак с покойным мужем был мезальянсом и что главная цель ее жизни — вернуть сыну титул, хотя мужская линия ее рода прервалась уже много лет назад?
— Да, — отвечал Трюден, — помнится, я слышал нечто в этом духе, но не обратил внимания, поскольку подобные упования никогда не вызывали у меня особого сочувствия. Вы ведь уже много лет служите Данвилю, мосье Ломак; как вы… — Он замялся, а затем продолжил, глядя управляющему прямо в лицо: — Как вы считаете, его можно назвать добрым и хорошим хозяином?
От этого вопроса тонкие губы Ломака инстинктивно сжались, будто он не собирался произнести более ни слова. Он поклонился, Трюден ждал, он снова поклонился — и все. Трюден подождал еще. Ломак поглядел на собеседника прямо и открыто — но тут же глазной недуг взял свое.
— Похоже, вы спрашиваете не из пустого любопытства, если позволите — у вас особый интерес, — негромко заметил он.
— Я стараюсь быть откровенным со всеми, невзирая на обстоятельства, — парировал Трюден, — и буду откровенен и с вами, хотя мы почти незнакомы. Признаюсь, я и правда задал этот вопрос с особым интересом — и этот интерес касается самого дорогого, самого хрупкого, что у меня есть. — При этих словах голос у него дрогнул, но он твердо продолжил: — С первых дней помолвки моей сестры с Данвилем я считал своим долгом не скрывать собственных чувств; совесть и любовь к Розе требовали от меня быть честным до конца, хотя мой пыл и может кого-то расстроить или обидеть. Когда мы только познакомились с мадам Данвиль, когда я обнаружил, что знаки внимания, которые ее сын оказывает Розе, принимаются не без благосклонности, я очень огорчился и, хотя это стоило мне больших усилий, не стал скрывать своего огорчения от сестры…
Ломак, который до этого был весь внимание, в этот миг подскочил и в изумлении всплеснул руками:
— Огорчились? Я не ослышался? Мосье Трюден, вы огорчились, что юная дама благосклонно принимает ухаживания молодого человека, обладающего всеми достоинствами и совершенствами французского дворянина?! Огорчились, что человек, который столь прекрасно танцует, поет, говорит, что такой неотразимый и неутомимый дамский угодник, как мосье Данвиль, сумел посредством почтительной настойчивости оставить определенный след в сердце мадемуазель Розы? Ах, мосье Трюден, досточтимый мосье Трюден, это же просто уму непостижимо!
Глазной недуг разыгрался у Ломака сильнее обычного, и он на протяжении своего монолога моргал не переставая. В конце концов он снова всплеснул руками и вопросительно огляделся, помаргивая, словно молчаливо призывал в свидетели саму природу.
— Шло время, дело заходило все дальше, — продолжал Трюден, словно и не заметив, что его перебили, — и когда предложение было сделано и я понял, что Роза готова ответить согласием от всего сердца, у меня появились возражения, и я не стал скрывать их…
— О Небо! — снова перебил его Ломак, на сей раз стиснув руки и всем своим видом выражая замешательство. — Какие возражения? Какие могут быть возражения против молодого, превосходно воспитанного человека с колоссальным состоянием и безупречным характером? Я слышал об этих возражениях, я знаю, что они стали причиной неприязни, и снова и снова задаюсь вопросом, в чем же они состоят?
— Никто не знает, сколько раз я пытался выбросить их из головы как нелепые и надуманные, — отвечал Трюден, — но не получалось. В вашем присутствии я едва ли могу описать в подробностях свои впечатления о вашем хозяине с самой первой встречи, ведь вы ему служите. Достаточно будет, пожалуй, признаться, что я и теперь не могу убедить себя в искренности его чувств к моей сестре и что, несмотря на все свои усилия, несмотря на самое серьезное желание полностью доверять выбору Розы, я сомневаюсь и в характере, и в нравах вашего хозяина, а это сейчас, накануне свадьбы, вызывает у меня самый настоящий ужас. Давние тайные страдания, сомнения, подозрения вынуждают меня сделать это признание, мосье Ломак, едва ли не против воли, вопреки осторожности, вразрез со всеми светскими условностями. Вы много лет жили под одной крышей с этим человеком, вы видели его в моменты, когда он наедине с собой и ничего не остерегается. Я не искушаю вас обмануть его доверие, я только спрашиваю, не сделаете ли вы меня счастливым, сказав, что мое мнение о вашем хозяине вопиюще несправедливо? Я прошу вас, возьмите меня за руку и скажите, если можете, честно и откровенно, что моя сестра не ставит под угрозу счастье всей своей жизни, решившись завтра связать себя узами брака с Данвилем!
И он протянул управляющему руку. По удивительному стечению обстоятельств именно в этот момент
