Поле для Квиддича неслось ему навстречу, вместе с его мокрой травой, ужас окутал Джеймса. Зейн летел впереди Джеймса, но старался затормозить, откинув одну руку в сторону. Джеймсу удалось взобраться на свою метлу, и он попытался делать как Зейн, но это было не так-то просто, потому что ветер не давал выпрямить руку. Он боролся, поворачивал мелу так, чтобы пролететь через ветер, он боялся, что метла разлетится на мелкие кусочки прямо под ним. И тут, его руки соскользнули, и он перевернулся, он летел так, что метлу сжимали только его ноги. Метла начала сильно крутиться. Джеймс услышал голос Зейна, Зейн старался перекричать рев ветра. Земля приближалась, стремилась, ждала, что он упадет, и Джеймс услышал это, дикий, сильный рев, который становился все громче и громче, пока…
Там его ждало ужасное потрясение. Джеймс крепко зажмурил глаза, и стараясь не услышать звука своего падающего тела на землю. Не было слышно ни звука.
Он рискнул открыть глаза чуть-чуть, а потом посмотрел вокруг с облегчением и удивлением. Он парил на пять футов выше центра поля, оседлав метлу, и не держась. Дождь шипел вокруг него, когтевранцы и гриффиндорцы уставились на него. Зейна, Тед, и Дженнифер пролетели вокруг Джеймса, таращась на него. Потом Тед обернулся. Джеймс проследил за его взглядом.
Ральф стоял на краю поля, его одежда насквозь промокла и прилипла к его телу, зонтик лежал брошенный на краю трибуны. Каждый мускул в теле Ральфа казалось, напрягся, и кажется он находил это смешным, направляя огромную палочку прямо на Джеймса. Он заметно дрожал.
Дождь струился по его лицу, его волосы на голове потемнели.
Глава 5. Книга Астромаддукса
— Не думай, что это похоже на досадную ошибку на метле-сказал Зейн позже, когда они сидели в общей гостиной Когтеврана. — Думай об этом, как о маленьком триумфе Ральфа, с этой стороны все выглядит замечательно!
Джеймс ничего не ответил. Он сидел в углу дивана, положив голову на его спинку.
— Кроме того, я не думаю, что смог бы понять, что произошло с моей метлой. Это происходило само собой, я ничего не мог контролировать. В любом случае, это все уже неважно.
— Ты творил невообразимые вещи, Уолкер! — сказал старшекурсник, проходивший мимо их дивана, и невзначай взъерошил волосы Зейна.
— Да, — сказал другой, с другого конца комнаты, — Как правило, первогодки выпускаются на поле только для смеха, но с вами мы и посмеялись и усвоили несколько навыков.
За этим последовал взрыв аплодисментов и смеха. Зейн выглядел довольным и наслаждался этим.
А, если серьезно, то… — Ральф сидел на полу, повернувшись спиной к огню как ты это сделал? Полет осваивается очень долго.
— Честно говоря, я не знаю — ответил Зейн. — Я видел, что Джеймс падает, и мне пришлось лететь за ним. Я не знал, что я делал почти до самого конца, пока не осознал, что я могу врезаться прямо в поле. Я остановился в последнюю секунду, как будто я был одной из торпед и в этот момент я думал: «Посмотрите на меня! Я лечу!» Может быть это все влияние гоночных игр, в которые я играл со своим папой, но я чувствовал, что это важно для меня.
И вдруг Зейн понял, что совсем не поднимает настроение Джеймсу, а делает только хуже:
— Но довольно обо мне и о моей метле. Как насчет тебя, Ральфи?
Ральф задумчиво моргнул, а затем поднял палочку со своей мокрой мантии. Она казалась такой огромной и в то же время нелепой, особенно с концом, окрашенным в зеленый, но никто над ней больше не смеялся.
— Я не знаю. Это то же самое, о чем говорил ты. Я не думал об этом. Я видел падение Джеймса и вдруг подумал о пере в классе Флитвика. Помните? Которое мы поднимали… Так вот, следующее мое воспоминание, это только то, как я направил свою палочку на Джеймса и крикнул…
Несколько студентов, в том числе и Зейн, сделали выпад и крикнули, как Ральф, когда он взмахнул палочкой. Ральф смущенно улыбнулся:
— Возьмите себя в руки. Я не собирался говорить об этом.
— Ральф, ты действительно молодец, приятель — сказал Зейн, останавливаясь. — Ты проделал путь от плавающих перьев до человеческого организма в первый год обучения! У моего мальчика талант!
Джеймс пошевелился:
— Если вы двое закончили поздравлять друг друга, тогда я пойду найду дыру и буду жить в ней до конца года.
— Эй, держу пари, что у подружки Гравса есть комната в ее пещере. — сказал Ральф. И Зейн дружески подтолкнул Ральфа.
— Что? — сказал Ральф. — Это сохранит ему время на поиски.
— Он шутит, — сказал Зейн, взглянув на Джеймса. — Я не мог сказать это первым.
— Поздравляю, ты нашел единомышленника — сказал Джеймс тихо, снимая свой плащ с вешалки у огня.
— Ну перестань! — Зейну стало неловко — На самом деле, мне жаль, что все так вышло. Я не знал, что это так важно для тебя. Правда.
Джеймс остановился на несколько секунд, глядя на пламя огня. Сожаление и искренность Зейна глубоко его задела. Он чувствовал себя ужасно. Его лицо напряглось, а в глазах появился блеск. Он моргнул и отвернулся.
— Это все было не то, что важно для меня. — сказал он — Это было самой важной вещью в моей жизни!.
Когда дверь закрылась за Джеймсом, он услышал, как Ральф сказал:
— Так КТО же важен для тебя тогда?
Джеймс шел медленно, опустив голову. Его одежда была еще мокрой, и все тело болело от заклинания Ральфа, но он почти не замечал всего этого. Он потерпел неудачу. После победного зачисления в Гриффиндор, он был уверен, что и с Квиддичем все будет также легко. Вместо этого, он стал посмешищем перед Гриффиндором и Когтевраном. Вместо захватывающих трюков, которые выполнял его отец, Джеймсу пришлось спасать себя от смерти. Ему невозможно было вынести своего провала. Он никогда этого не переживет.
Никто не смеялся над ним сейчас, по крайней мере не выговаривали ему этого в лицо, но что они скажут в следующем году, когда он снова появится на пробных?
Он даже не мог вынести этой мысли.
Как он мог сказать об этом своему отцу? Его папа, который приедет в начале следующей недели, чтобы увидеть его и услышать о его первых подвигах. Он, конечно, поймет. Он бы сказал Джеймсу, что Квиддич не имеет никакого значения, что главное для него — это быть собой и получать удовольствие. И он сам бы верил в это. И все же, зная то, что скажет отец, не повысило Джеймсу настроения.
Зейн попал в команду Когтеврана. Джеймс почувствовал легкий укол зависти, услышав это. Он почувствовал сожаление, ое действительно жалел, но вместе с этим у Джеймса родилось некое чувство ревности. Зейн был магглорожденным. И, к тому же, американцем! Квиддич должен быть для него чем-то непонятным, тайной, скрытой за семью печатями, а у Джеймса это в крови быть игроком и героем.
Как же случилось, что все пошло не так?
Когда он дошел до гостиной Гриффиндора, то старался идти по краю, боясь попасться на глаза сидевших там студентов. Одни смеялись с друзьями, другие слушали музыку, третьи обсуждали домашнее задание, а некоторые целовались на диване.
Он нырнул вверх по лестнице, и вошел в спальню. Там было темно и тихо…
Со времен отца многое изменилось, теперь в общей спальни могли жить ученики с разных курсов. И сейчас Джеймс был рад, что жил с несколькими ребятами со старших курсов. Они давали уверенность в том, что Джеймс доживет до старших курсов.
Ему нужна была уверенность сейчас, чтобы кто-то понял и поддержал его. Поверил в него…
Джеймс глубоко вздохнул в пустой комнате.
Джеймс вымылся в маленькой ванной, переоделся, и сел на кровать, смотря на ночные башни замка. Нобби наблюдал за ним из клетки у окна, щелкая клювом время от времени, желая расправить крылья и принести парочку мышей, но Джеймс не замечал ее.
Дождь заканчивался. Облака расходились, открывая взору большую серебристую луну. Джеймс смотрел на нее долгое время, сам не зная, чего он действительно ждал. В конце концов, ничего так и не произошло. Никто не поднялся, ничего не случилось. Джеймс слышал голоса из гостиной. Это было в пятницу вечером. Никто не собирался ложиться спать рано. Он чувствовал себя совершенно одиноким и вымотанным. Он скользнул под одеяло и снова стал смотреть на луну.
Вскоре, он заснул.
Джеймс провел большую часть выходных в гостиной Грифиндора. Он знал, что ни Ральф, ни Зейн не могли попасть в общую гостиную без пароля, и у него не было настроения встречаться сейчас с кем-либо. Он читал главы, заданные ему на уроках, практиковал некоторые простейшие заклинания. Он был особенно раздражен, когда обнаружил, что не может поднять в воздух перо, и крутился вокруг стола, как только мог, чтобы заставить его летать. Через двадцать минут он не выдержал и выругался так, что его мать даже не знала, что он владеет такими словами. И в сердцах бросил палочку на стол, она тут же выстрелила потоком фиолетовых искр, будто удивляясь тому, как с ней обращаются.
