— Да, конечно. В чем же еще? Он не заменил мне ни отца, ни тебя. Это был просто добрый человек и хороший семьянин.
Альдо рассмеялся. Я не понял, почему мое описание отчима показалось ему таким смешным.
— Во всяком случае, — сказал я, — общими у нас были только крыша да пища, которую мы ели, и, получив диплом Туринского университета, я мог идти на все четыре стороны. Работа в банке, которую он предлагал, мне не улыбалась, и я со своими языками занялся туристическим бизнесом.
— В каком качестве?
— Младшим администратором, администратором, гидом и, наконец, групповодом.
— Зазывала, — сказал он.
— Ну… да… Грубо говоря, я и есть зазывала. Старший зазывала. На степень выше малого, который торгует открытками на пьяцца Маджоре.
— В какой фирме ты служишь? — спросил он.
— «Саншайн Турз», Генуя, — ответил я.
— Боже правый!
Он снял руку со спинки сиденья и завел машину, словно мое признание положило конец допросу. В дальнейших вопросах не было необходимости. Дело закрыто.
— Они хорошо платят, — сказал я в свою защиту. — Я встречаю разных людей. Как-никак опыт. Я все время в пути…
— Куда? — спросил он.
Я не ответил. Действительно, куда… Альдо включил сцепление, и машина с ревом рванулась с места. Дорога взбиралась вверх по холмам. Она то и дело сворачивала, петляла, извивалась змеиными кольцами. Внизу под нами простирались поля, виноградники, оливковые рощи; вверху, венчая два холма, парил сверкающий в лучах солнца Руффано.
— А ты? — спросил я.
Он улыбнулся. Привыкнув к тому, как Беппо водит автобус по горным дорогам Тосканы и Умбрии, где приходится выбирать между скоростью и безопасностью, я поражался беспечности моего брата. На каждом крутом повороте узкой дороги он раскланивался со смертью.
— Ты видел вчера вечером, — сказал он. — Я кукольник. Дергаю за нитки, и куклы танцуют. Для этого нужна большая сноровка.
— Я тебе верю. Но не понимаю зачем. Вся эта подготовка, вся эта пропаганда ради одного-единственного дня в году, ради студенческого фестиваля?
— Фестиваль, — сказал он, — это их день. Это мир в миниатюре.
Он не ответил на мой вопрос, но я не настаивал. Затем он неожиданно подверг меня допросу, к которому я не был готов.
— Почему ты не приехал домой раньше?
Лучшая защита — нападение. Не помню, кто первым произнес эту фразу. Немецкий комендант ее часто цитировал.
— Какой смысл мне было приезжать, если я думал, что ты погиб? — сказал я.
— Спасибо, Бео, — сказал Альдо. Кажется, мой ответ удивил его. — Как бы то ни было, — добавил он, — теперь ты приехал и я могу этим воспользоваться.
После двадцатидвухлетней разлуки он мог бы сказать это иначе. Я раздумывал, не пришло ли время рассказать ему про Марту. Но решил пока промолчать.
— Проголодался? — спросил он.
— Да.
— Тогда возвращаемся. Ко мне домой, на виа деи Соньи, два.
— Я знаю. Вчера вечером я заходил к тебе, но ты еще не вернулся.
— Возможно.
Ему это было неинтересно. Он думал о чем-то другом.
— Альдо! — спросил я. — Что мы скажем? Всем расскажем правду?
— Какую правду?
— Как — какую? Что мы братья.
— Я еще не решил, — ответил он. — Пожалуй, лучше не говорить. Кстати, ты здесь давно? Тебя уволили из «Саншайн Турз»?
— Нет, — сказал я, — не уволили. Я взял отпуск.
— Тогда все просто. Что-нибудь придумаем.
Машина спустилась в раскинувшуюся у подножия холмов долину и стрелой полетела по направлению к Руффано. Мы въехали в город с южной стороны, по крутому склону поднялись на виа 8 Сеттембре, проехали мимо студенческого общежития и свернули направо. Альдо остановил машину перед двойной аркой своего дома.
— Выходи, — сказал он.
Я огляделся со слабой надеждой, что нас увидят, но улица была пустынна. Все сидели по домам за вторым завтраком.
— Вчера вечером я видел Джакопо, — сказал я, пока мы вместе шли к двери. — Но он меня не узнал.
— С чего бы ему тебя узнать? — спросил Альдо.
Он повернул ключ и втолкнул меня в холл. Я вернулся на двадцать лет назад. Мебель, отделка, даже картины на стене были из нашего старого дома. Я увидел то, что искал, но так и не нашел в доме номер 8 по виа деи Соньи. Улыбаясь, я поднял глаза на Альдо.
— Да, — сказал он. — Все здесь. Все, что осталось.
Он нагнулся и поднял с пола конверт. Наверное, тот самый конверт, который Карла Распа накануне вечером опустила в почтовый ящик. Он мельком взглянул на почерк и, не раскрывая, бросил конверт на стол.
— Проходи, — сказал Альдо. — Я позову Джакопо.
Я вошел в комнату, видимо гостиную. Стулья, письменный стол, диван, на котором обычно сидела моя мать… все это я узнал. Рядом с книжным шкафом висел портрет нашего отца. Отец казался на нем помолодевшим, подтянутым, но от него все так же веяло ласковой твердостью, которая всегда вызывала во мне чувство приниженности. Я сел, положил руки на колени и огляделся. Единственной уступкой более позднему времени были картины с самолетами на противоположной стене.
Самолеты в бою. Взмывающие вверх, пикирующие вниз, со шлейфом дыма и пламени на хвосте.
— Скоро Джакопо принесет второй завтрак, — сказал Альдо, входя в комнату. — Через несколько минут. Выпей.
Он подошел к столу в углу комнаты — его я тоже узнал — и налил на двоих кампари в стаканы, которые тоже были нашими.
— Альдо, я и не знал, что все это так много для тебя значит, — сказал я, показывая рукой на комнату.
Он залпом выпил свой кампари.
— Очевидно, больше, чем для тебя значила обстановка синьора Фаббио.
Загадочно, но что из того? Меня это не тревожило. Меня ничто не тревожило. Я во всей полноте ощущал благодать Вознесения. Нашего собственного.
— Я рассказал Джакопо, кто ты, — сказал Альдо. — Думаю, так лучше.
— Делай как хочешь, — ответил я.
— Где ты остановился?
— На виа Сан Микеле, номер двадцать четыре, у синьоры Сильвани. У нее полон дом студентов, но боюсь, не твоей веры. Все с факультета экономики и коммерции, к тому же совершенные фанатики.
— Это хорошо. — Он улыбнулся. — Даже очень хорошо.
Я пожал плечами. Соперничество между фракциями было по-прежнему выше моего понимания.
— Ты можешь быть посредником, — добавил Альдо.
Глядя в стакан с кампари, я размышлял над его словами. Кажется, в прошлом, когда он учился в руффановском лицее, тоже бывали такие поручения, правда, выполнял их я не всегда успешно. Послания, засунутые в карманы его однокашников, иногда попадали не по адресу. Такая роль имеет свои недостатки.
— Я в этом не разбираюсь, — сказал я.
— Зато я разбираюсь, — возразил Альдо.
Джакопо принес второй завтрак.
— Привет, — сказал я.
— Прошу прощения, что вчера не узнал вас, синьор Армино. — Он опустил поднос и, совсем как ординарец, встал по стойке «смирно». — Я очень рад вас видеть.
— К чему такая напыщенность? — спросил Альдо. — В Бео всего пять футов и пять дюймов роста. Ты все так же можешь качать его на колене.
Я и забыл. В сорок третьем Джакопо действительно проделывал такое. Альдо его подбивал. Марта возражала и закрывала дверь кухни. Марта…
Джакопо поставил на стол еду и большой графин вина с местных виноградников. Позже я спросил брата, не Джакопо ли делает все по дому.
— Он вполне справляется, — сказал Альдо. — Убирать приходит одна женщина. Я держал для этого Марту, пока она не запила. Когда дело стало совсем безнадежным, я ее выставил.
Время пришло. Я закончил. Альдо все еще ел.
— Я должен тебе кое-что сказать, — начал я. — Лучше сделать это сейчас, поскольку дело касается и меня. Марта мертва. Скорее всего, ее убили.
Альдо отложил вилку и через стол уставился на меня.
— Что ты имеешь в виду, черт возьми? — резко спросил он.
Его глаза с немым обвинением пристально смотрели на меня. Я вытер рот, встал из-за стола и принялся ходить взад-вперед по комнате.
— Я, конечно, могу ошибаться, — сказал я. — Но думаю, что не ошибаюсь. Боюсь, что нет. И если это так, то здесь и моя вина.
Я рассказал ему всю историю. От начала до конца. Английские туристки, одинокий варвар и его чаевые в десять тысяч лир, мои ночные кошмары и их связь с алтарным образом в Сан Чиприано. Утренняя заметка в газете, посещение полиции, знакомое, как мне показалось, тело и внезапный порыв, который привел меня в Руффано. Наконец, мой вчерашний приход к часовне Оньиссанти и сапожник Джиджи, садящийся со своей сестрой Марией в полицейскую машину.
Альдо выслушал меня, ни разу не прервав. Я не смотрел на него, рассказывая свою историю. Просто ходил взад-вперед по комнате и говорил, говорил. Я слышал, что говорю невнятно и сбивчиво, как перед судьей, поправляясь в мелочах, которые не имели никакого значения.
