Посулы эти возбудили любопытство Александра. Раешник будто угадал его. До сих пор он лишь способствовал ему воротиться мыслью к прошедшим годам, а тут словно проник в намерения вчерашнего гимназиста выбраться из Нижнего и обосноваться в большом городе, где только и отгорожено место большой науке. Смешно, однако ж, приписывать долю пророчества пустой балаганной потехе. Но отчего не подивиться наивными картинками ярмарочного райка?
— Это, извольте смотреть, Москва — золотые купола, — надрывается раешник. — Ивана Великого колокольня, Сухарева башня, Успенский собор — 600 вышины, а 900 ширины. Ежели не верите, то пошлите поверенного — пускай померит да поверит…
Нет, Москва предстоит Александру только проездом. Путь его лежит далее, к другой столице, к ее прямым проспектам и туманным дворцам.
— А вот, извольте видеть, Питер — бока повытер. Вот Летний сад, там девушки сидят — в шубках, в юбках, в тряпках, в шляпках, зеленых подкладках. Пукли фальшивы, а головы плешивы. Это, извольте смотреть рассматривать, глядеть и разглядывать, Марсово поле. Сам анпиратор выезжает на парад: антиллерия да кавалерия — по правую сторону, а пехота — по левую…
Но воображение Александра неожиданно наслаивает на эту картину совсем иное. Живо нарисовалась ему последняя предотъездная минута на нижегородском вокзале, минута расставания с родными, такая слезная и тягостная. Из окна вагона, словно сквозь затуманенное стекло, видит он мать, подносящую к глазам платок, видит стоящих рядом Сережу и Борю, таких серьезных и опечаленных. Он слышит, как свисток локомотива начал усиленно и часто взвизгивать. Вот вагоны дернулись и запрыгали. Рожок надсмотрщика прогудел впереди раз, другой, и поезд медленно откатил по рельсам Николаевской железной дороги.
ПЕТЕРБУРГСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ
ФОНАРЬ НАУКИ
Когда кто-нибудь под влиянием минуты брался утверждать, что Менделеев весьма гораздый оратор, Александр лишь сдержанно улыбался в ответ. Он уже составил себе на этот счет определенное мнение, но спорить и доказывать что-либо не почитал за нужное. То, что принято называть ораторским искусством, выглядит совсем иначе. Взять хотя бы нынешнюю лекцию: никакой отточенности речи или изысканности слога, ни даже обработанных, безупречного склада фраз не обнаружишь в ней при самом сильном желании.
Что же тогда заставляет студентов со всех факультетов и просто петербургских жителей ломиться в менделеевскую аудиторию и переполнять ее? Чем так приманчивы лекции знаменитого химика? Долгое время Александр не мог дать себе в том отчета. Осознание пришло к нему лишь недавно, уже в весеннем полугодии. Да и мудрено было сразу разгадать секрет притягательности внешне неказистого, а то и вовсе беспорядочно построенного рассказа. Покажи он дословную запись любой из лекций тем, кому не довелось ее прослушать, у многих сложилось бы крайне невыгодное впечатление. В самом деле, что скажешь, прочтя нечто вроде: «…Гораздо реже в природе и еще в меньшем количестве — оттого и более дорог, труда больше, — йод»? Но надобно слышать, как произносит это Менделеев! Надобно самому подпасть под обаяние интонации и ритмов его речи.
Как и все в аудитории, Александр не отрывает взгляда от кафедры, где Дмитрий Иванович томится, подыскивая верные слова для своей мысли. «Мм… мм… как сказать», — разносится в тишине забитого до отказа помещения. Но вот лектор встряхнул гривой густых золотистых волос, и над застывшими рядами слушателей разнесся его мощный, раскатистый голос:
— Общежитие, история поставили серебро рядом с золотом. И периодическая система ставит их так же, в один и тот же ряд.
Взмахнув рукой, Менделеев прочертил ею в воздухе невидимую вертикальную линию.
Да, в человеческом сознании серебро и золото неизменно рядом. И Менделеев с Сеченовым навсегда останутся рядом в памяти человечества, приходит на мысль Александру. Сдружились-то еще много лет назад, когда выполняли одновременно научные работы в Гейдельбергском университете. Теперь же имена их натвержены славою. Один создал периодическую систему элементов, другой дал физиологическую расшифровку психических процессов. И кто, как не Менделеев, помог Сеченову перебраться в этом году из Одессы в Петербургский университет. А поскольку Сеченов не располагал поначалу никакой площадью для исследований, Менделеев отвел для него одну из комнат своей лаборатории, помещавшейся в нижнем этаже университетского здания. Здесь и встретился впервые Ляпунов с прославленным химиком.
Александр тогда только что приехал в Петербург с несколькими своими гимназическими приятелями. Выправив в канцелярии университета нужные документы и наведя необходимые справки о начале занятий, решил он посетить Ивана Михайловича, который, как ему было известно, тоже обитал здесь. Этому случаю и был обязан Ляпунов видеть Менделеева. Безо всякого натянутого интереса, а просто и нецеремонно расспросил Дмитрий Иванович о том, какой факультет он выбрал и каковы его намерения. Несколько времени проговорили они в таком духе. С небольшой бородой и копной длинных, до плеч, волос, делавших голову неправдоподобно большой, маститый ученый произвел на своего юного собеседника разительное впечатление. «Был в университете и разговаривал с Менделеевым», — гордо сообщил он в письме домой.
А в сентябре Александр стал усердным слушателем менделеевского курса химии. Жили они тогда вдвоем с нижегородским товарищем, поступившим на юридический факультет. Наняли за пятнадцать рублей скромную комнату в одной из линий Васильевского острова. Из мебели были в ней два столика, пять стульев, комод для белья, этажерка для книг, умывальный столик, кровать да диван. Хозяйка ежедневно убирала комнату, чистила сапоги, ставила самовар, за что постояльцы доплачивали еще по пятидесяти копеек.
В первый же день выяснилось, что диван короче кровати и никак невозможно улечься на нем врастяжку. Потому уговорились спать на кровати поочередно: неделю один, неделю другой. Питались в ближайшей кухмистерской, где за 25 копеек можно было получить обед из двух блюд: суп или борщ — на первое, котлета, бифштекс или кусок говядины — на второе. Вечером же, перед тем как отправиться спать, Александр и его приятель затевали грандиозное чаепитие, вливая в себя стаканов по десять чаю. Месяц спустя хозяйка согласилась готовить им по кухмистерской цене обед из трех блюд, и вопрос с продовольствием был окончательно решен.
Денежные расходы постоянно держали Александра настороже. Подсчитав как-то издержки, убедился он, что тратит на прожиток по 22–25 рублей ежемесячно, как ни экономничай. Стипендия же составляла 20 рублей 83 копейки, да и той не случилось к сроку. На исходе уже октябрь, а в университетском казначействе, куда он заглядывает едва ли не всякий день, неизменно отвечают, что следующие ему деньги еще не отчислены из нижегородского банка. Взятая из дому сумма вначале ополовинилась, потом от нее и вовсе осталась малая толика. Прислать же матери не из чего. Учебный год только начался, а Питер — прав оказался раешник — уже бока ему повытер. Хорошо, что здесь на ту пору пребывало немалое число его близких — представителей многолюдной сеченовской семьи. Они-то и составляли тот круг людей, в котором обращался Александр вне университета. Кое-кого из них он только в Петербурге и увидал впервые.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});