Лекарь покосился на палача и пихнул его ногой, но Куизль продолжал упрямо молчать.
— Ну, как бы то ни было… — продолжил наконец Симон. — Вы позволите ему входить в монастырь? Даю вам слово, он…
— Разумеется. А теперь попрошу оставить меня. — Маурус Рамбек снова склонился над книгами и махнул рукой, словно разгонял надоедливых мух. — Я занят, очень занят.
— Как вы пожелаете.
Симон поклонился и при этом взглянул на страницы книги, раскрытой перед настоятелем. Но разглядеть сумел лишь странные неразборчивые письмена. Буквы истерлись и, судя по виду, написаны были очень давно. Заметив, что лекарь по-прежнему стоит перед ним, Рамбек резко захлопнул книгу.
— Что-то еще? — проворчал он.
— Нет-нет… просто задумался немного. — Симон потянул молчаливого Куизля к двери. — Я сообщу вам, как только выясню что-нибудь. А до тех пор всего хорошего.
Он поклонился напоследок и затворил за собой тяжелые двери.
В коридоре лекарь перевел дух и с рассерженным видом повернулся к тестю.
— Когда я просил вас переодеться монахом, я не думал, что вы тут же примете обет молчания, — прошипел он. — Настоятель, слава Богу, был слишком встревожен, чтобы присматриваться к глухонемому францисканцу.
— Ну и что же, что глухонемой? — проворчал Куизль. — Ты и за двоих прекрасно болтал. — Затем нахмурился. — Но ты прав. Что-то не так с этим святошей. Видел книгу на столе, которую он так поспешил от нас спрятать?
Симон кивнул.
— К сожалению, не разобрал написанного.
— Это иудейский, — немного резко ответил палач. — Язык древних евреев. Я как-то раз держал в руках такую книгу. Что, интересно, ищет в ней настоятель?
— Ну, Маурус Рамбек известен тем, что изучает древние языки, — заметил Симон. — Он много лет учился в Бенедиктинском университете Зальцбурга. Может, мы и вправду отвлекли его от работы?
— Ха, работа! Да по нему видно, что он влип по уши. И бледный был, как будто его казнить собрались. Уж в этом я разбираюсь.
Куизль побежал вниз по лестнице, стараясь при этом не наступить на подол рясы.
— А теперь идем отсюда, пока его преподобие не передумал и не решил отслужить с нами вечерню.
— Куда… куда вы собрались так скоро? — прошептал Симон и поспешил вслед за палачом.
— Ну куда же еще? — Куизль обернулся на секунду, и Симон заметил, как сверкнули его глаза под капюшоном. — К Безобразному Непомуку, конечно. Мы с ним все-таки тридцать лет не виделись. А ты пока еще раз осмотришь трупы. Может, найдешь что-нибудь, чего до сих пор не заметил…
Куизль стал перебирать четки, словно закручивал тиски на пальцах.
— Клянусь, что я найду того, кто решил так подставить моего друга, — прошептал он. — И пусть мерзавец благодарит Господа за то, что я не местный палач, а только переодетый вшивый монах.
Надвинув капюшон на лицо, Якоб шагал к старой сыроварне, где по-прежнему держали его друга Непомука. Красный диск солнца между тем скрылся за облаками к западу от Аммерзее, и сразу же заметно похолодало, так что палач начал мерзнуть в тонкой рясе. Он в очередной раз проклял своего зятя за его затею, хотя и признал уже, что план был не так уж и плох. Что ж, теперь, по крайней мере, выяснится, чего стоили измышления лекаря на деле.
Перед входом в сыроварню дежурили два стражника, по виду которых Куизль заключил, что в обычное время они занимались чем-то иным. Судя по зеленым плащам, это были монастырские охотники, отправленные теперь в караул. Опершись на мушкеты, оба смотрели на ясное небо и считали вечерние звезды. Справа и слева от двери горели факелы, зажатые в скобах. Заслышав палача, караульные вздрогнули и выпрямились.
— Кто такой? — крикнул один из них, толстый и с проплешиной.
— Господь с вами, и да освятит Он путь ваш, — пробормотал Куизль.
В тот же миг он почувствовал себя до невозможности глупо. Ему казалось, что слово «палач» выжжено у него на лбу. Но стражники расслабились и приветливо покивали.
— Приветствуем, святой отец, — ответил толстяк. — И спасибо за благословение. Хотя куриный окорочок тоже пришелся бы кстати.
Он тихонько засмеялся, затем взглянул на белую веревку Куизля, и смех его смолк.
— Секундочку. Вы же…
— Странствующий францисканец, верно, — закончил за него палач. — Несчастному брату за этой дверью нужно исповедоваться. Меня послал сам настоятель.
— Ну и почему кто-нибудь из наших монахов этого не сделает? — спросил второй стражник, помоложе; взгляд его выражал недоверие. — И кто вы вообще такой? Я вас не видел прежде.
— Потому что я странствующий монах, дурак ты безмозглый! — прошипел Куизль.
Он закрыл глаза, так как заметил, что выходит из роли. Стражники смотрели на него с удивлением.
— Вы серьезно думаете, что кто-нибудь из бенедиктинцев станет исповедовать этого несчастного? — продолжил Куизль более дружелюбно. — Не забывайте, на его совести жизни трех их собратьев!.. Впрочем, можете сходить к настоятелю и спросить у него. — Он показал на освещенное окно на втором этаже монастыря. — Я как раз от него. Брат Маурус, как обычно, сидит над своими старинными книгами. Только говорите с ним потише. У его преподобия голова раскалывается.
— Это… все в порядке, — ответил толстяк и хлопнул напарника по плечу. Он явно не горел желанием раздражать расспросами занятого и мучимого головной болью настоятеля. — Мы же стоим перед дверью. И ты не станешь вызволять этого изверга…
Стражник неуверенно засмеялся, затем отодвинул тяжелый засов и пропустил палача. Куизль снял со стены один факел и шагнул в темный подвал.
— Господь да благословит вас, — пробормотал он. — И засуньте себе в задницу свои мушкеты, дурни назойливые, — прибавил он так тихо, чтобы стражники не услышали.
Едва палач вошел в камеру, в нос ему ударил запах лежалого сыра, смешанный с вонью мочи и нечистот. На полках вдоль стен грудились растрепанные корзины, а на полу сидел закутанный в изодранную рясу человек. Услышав шум задвигаемого засова, Непомук вздрогнул и тяжело поднялся. Лицо его по-прежнему было распухшим от множества ударов, нанесенных преследователями. Он посмотрел здоровым глазом на вошедшего, но, ослепленный светом, не мог ничего разглядеть.
— Уже исповедника прислали? — прохрипел Непомук. — Значит, и процесса никакого не будет, да? Хорошо, меня хотя бы на дыбе не растянут, прежде чем сжечь.
— Никто не отправит тебя на дыбу, — прошептал Куизль. — И на костре гореть будет другой.
— Кто… кто вы? — Непомук выпрямился во весь рост и, прикрыв глаза от яркого света, сумел разглядеть громадную фигуру францисканца.
Монах вдруг скинул капюшон, и Непомук сдавленно вскрикнул.
— Господи, Якоб! — просипел он. — Ты ли это? После стольких-то лет! Значит, мои молитвы были услышаны!
— Если будешь и дальше так орать, то молиться тебе скоро вообще не придется, — прошипел Куизль. — Замолчи, ради бога, пока идиоты возле двери ничего не заподозрили.
Без лишних разъяснений он принялся бормотать обрывки фраз:
— Ventram porcinum. Bene exinanies, aceto et sale, postea aqua lavas, et sic hanc impesam imples…[11]
Непомук насторожился.
— Зачем зачитывать рецепт свиного желудка?
— Потому что ничего другого на латыни мне в голову не пришло, болван, — прошептал Куизль. — Я вычитал его из одной рваной книжки на чердаке. Стражники думают, что я пришел исповедовать тебя, так что, будь добр, закрой рот.
Он побормотал еще какое-то время себе под нос, постепенно понижая голос, пока вовсе не замолчал. Губы его растянулись в ухмылке.
— А ты так и не стал краше за тридцать-то лет, — произнес наконец палач и прижал друга к широкой груди.
— А ты так и не похудел, — простонал Непомук. — Если будешь обнимать меня так, мне и дыба не понадобится. — Затем он опустил голову и тихонько всхлипнул. — Впрочем, о чем это я… Если в ближайшее время ничего не случится, то лучше бы тебе на месте меня раздавить.
Куизль выпустил его и уселся на перевернутый ящик.
— Ты прав, — проворчал он. — Сейчас не время для воспоминаний. Успеем еще, когда все это закончится, за стаканом вина. Договорились? — с улыбкой поманил к себе Непомука. — Расскажи лучше, что случилось. Только помни, что я должен знать чистую правду, если хочешь, чтобы я помог тебе. До сих пор я слышал эту историю из уст Магдалены, а она любит преувеличивать.
Не вдаваясь в подробности, Куизль рассказал ему, что узнал в полдень от Симона и Магдалены, после чего требовательно посмотрел на друга и рыкнул:
— Скажи, Непомук, замешан ты в этих убийствах или нет? Ты и сам знаешь, убийство не так позорно. Мы оба в этом преуспели. Но тогда закон был на нашей стороне. — Лицо его помрачнело. — Закон или война.
— Поверь мне, Якоб, я невиновен. Во всяком случае, не в этих двух убийствах. — Непомук со стоном опустился на пол и обхватил колени руками. — Я не знаю, кто убил послушников, но у меня есть смутное предположение о том, что послужило причиной их смерти.
