В воображении Уолтера возникли непрошеные образы: Сибель, отчитывающая его за безразличное отношение к обязанностям командира; Сибель, блистающая точнейшими предположениями относительно действий короля в исключительно мужском разговоре; Сибель, решительно возражающая отцу и деду, смело предлагающая свои собственные теории, которые заставляют мужчин серьезно призадуматься над ними. Нет, хотя Уолтер и не сомневался в своих намерениях насчет Сибель, он чувствовал, что эта задача будет посложнее простого получения отцовского благословения на брак.
Что весьма странно, это чувство скорее распалило страсть Уолтера, нежели ослабило ее. Он тут же поспешно отогнал от себя мысли о браке с Сибель, поскольку отлично сознавал все неудобства езды на лошади в состоянии возбуждения, да еще и в доспехах. Мысли о доспехах вернули его к сознанию о боли в левом плече. Уолтер опасался, что это был не просто ушиб. Когда он поднимал руку, надевая кольчугу, боль становилась нестерпимой; это воспоминание навело на неприятную мысль, которая не давала ему покоя вплоть до прибытия в Брекон – кольчугу придется снова снимать. Несмотря на свои отношения с Ричардом, Жервез не могла не спросить о том, что произошло с ее мужем. Уолтеру придется как-то объясниться. Миля сменяла милю, а Уолтер тем временем придумывал историю, которая, по его мнению, наиболее соответствовала краткому описанию событий. Но так уж вышло, что они, благодаря медленному продвижению, прибыли слишком поздно, чтобы затевать беседу с Жервез и Мари. Наутро Уолтер обнаружил, к своему немалому удивлению, что в его тщательно подготовленной истории нужды не оказалось. Ни супруга Ричарда, ни его невестка не выказали ни любопытства, ни волнения по поводу побитого состояния мужчин. В сущности, Мари вела себя с Уолтером так, будто их отношения не могли заходить дальше обмена вежливыми приветствиями. Однако Уолтер не обиделся; он был признателен Мари за ее осторожность и сделал по этому поводу комплимент, едва они оказались вне пределов слышимости остальных.
– Как только настанет час, вы убедитесь, что я идеал благопристойности, – ответила она, бросив на него призывный взгляд из-под ресниц.
– И эталон неблагопристойности в любое другое время? – не без намека подтрунил Уолтер.
– Если меня спровоцируют, – ответила она и быстро провела пальцем по щеке и шее Уолтера.
– Мне не терпится узнать, что же вас спровоцирует, – проговорил Уолтер севшим от возбуждения голосом.
Мари ответила ему мимолетным взглядом, поскольку к ним подошла Жервез и сказала, что, по ее мнению, Ричарду нужна помощь Уолтера. Это было действительно так, и Уолтер весь остаток дня отдавал за Ричарда распоряжения, в общем, был его голосом. Тем не менее, его посещали моментами странные мысли по поводу поведения Мари. Он не мог понять, как ей удавалось проявлять такую открытую приветливость и в то же время не воспользоваться первой же возможностью, которая выдала бы ее чувства, спроси она, почему он хромает и почти не шевелит левой рукой.
Уолтер не хотел, чтобы Мари влюбилась в него; это было и опасно, и нежелательно. Однако, учитывая проявления ее плотского влечения, дружеская заинтересованность в его физическом благополучии оказалась бы вполне естественной. Влюбись он в нее сам, его бы хватил удар, но, поскольку все чувства Уолтера по отношению к Мари исходили из области его поясницы, он не придавал этому значения, лишь слегка призадумывался. На следующий день, который прошел в пути от Брекона до Билта, обе женщины внушили Уолтеру такое отвращение, что его страсть к Мари значительно умерилась.
В отличие от путешествия из Пемброка, Мари не показывалась из дорожного экипажа, чтобы составить ему компанию, – за это Уолтер был ей поначалу признателен. Дорога занимала всего лишь около двадцати миль, но на нее ушел весь день. Частично путь лежал через очень холмистую местность, и, чтобы поднять тяжелые повозки по крутому склону, приходилось распрягать телеги с поклажей и тянуть их упряжью от дорожного экипажа. После этого, естественно, лошадям нужно было дать немного отдохнуть и свести вниз, чтобы затянуть повозку с поклажей. Несколько повторений подобных упражнений, к которым приходилось прибегать и при переправе через ручьи с пологими и грязными берегами, отнюдь не доставляли удовольствия. К полудню терпению Ричарда пришел конец, и, когда повозки и люди оказались в особенно затруднительном положении при переходе глубокого опасного брода, он забылся и принялся отдавать распоряжения. От этого губы его снова разорвало, и Уолтер испытал значительные трудности, останавливая кровотечение.
В тот момент Уолтер с удовольствием убил бы и Жервез, и Мари, хотя последнюю он винил меньше, поскольку она приходилась Ричарду только невесткой. Повозка с поклажей увязла посреди брода; стоя по пояс в воде, пытаясь удержать волов от паники, чтобы те не перевернули повозку, люди не могли найти выход из положения сами. Невзирая на свои чувства к мужу, именно Жервез должна была позаботиться о нем, пока Уолтер пытался помочь людям спасти груз.
При таком обороте дела Уолтер «не заметил», как Ричард отрицательно покачал головой, когда он сказал, что позовет Жервез. Но Уолтер обнаружил, что Ричард не пытался возражать против ухаживаний супруги, желая лишь того, чтобы Уолтер не терял понапрасну времени. Когда он объяснил Жервез, что от нее требуется, та просто закрыла руками лицо, задрожала и сказала, что при виде крови падает в обморок. Это заставило Уолтера открыть от удивления глаза и спросить себя, каково же ей при месячных. Неужели она проводит без сознания всю неделю?
Рассерженный Уолтер вернулся к Ричарду, но тот настоятельными жестами направил его к речке, куда Уолтер прибыл как раз вовремя, чтобы предотвратить беду. Однако этого он достиг лишь ценой купания в холодной воде, поскольку из-за шума воды, рева перепуганных волов и людских криков ему пришлось кинуться в ручей, чтобы люди слышали и видели его.
Промок Уолтер или нет, у него не было желания снимать с себя латы и нижнюю одежду в холодный полдень позднего ноября. Вместо промокшей накидки ему подыскали сухое одеяло, и путники продолжили путешествие с предельной скоростью, которую могли развить уставшие животные в упряжках. Исчезавшая уже опухоль на лице Ричарда приобрела теперь свои начальные размеры, и Уолтер чуть ли не до слез переживал за друга. Печалило его не только нынешнее стесненное положение Ричарда – он знал, что графу приходилось голодать, поскольку состояние его лица не позволяло нормально открывать рот и пережевывать пищу. Теперь пройдет еще несколько дней, прежде чем Ричард сможет нормально есть. Да и его собственным ранам, думал Уолтер, ни истощение, ни холод, ни вода не шли на пользу.
