4. Физическое состояние АРНО плохое. Он отдохнет от берлинской поездки и опять приобретет некоторую бодрость и работоспособность, его физическ. сил в итоге надолго не хватит. До полной инвалидности осталось несколько месяцев.
5. АРНО заявил, что привозить почту будет и впредь. Мы условились о свидании через неделю на германской территории. Решительного объяснения между нами не произошло, ибо вследствие его ненормального состояния (абсолютная апатия, сильные рвоты, невозможность двигаться или говорить) серьезно говорить с ним не представлялось возможным. Это будет сделано при следующем свидании через неделю».
Далее Быстролетов излагал план последующих действий в отношении АРНО, который заключался в том, чтобы, учитывая болезнь англичанина и его неспособность к работе, предложить ему пожизненную пенсию в обмен на прямую связь с основным источником. Одновременно Быстролетов делился своими опасениями относительно причины увольнения АРНО из Форин Офиса. Он ссылался на «возмущение и удивление МАДАМ, что АРНО, заслуженного сотрудника ФО.
6. фронтовика-офицера, после 20 лет службы выгнали без пенсии, хотя бы частичной». Быстролетов справедливо полагал, что при увольнении, мотивированном небрежной работой вследствие пьянства, обычно пенсии не отнимают. «Сопоставляя это с двумя случаями, рассказанными самим АРНО о двух уволенных сотрудниках (из Пекина и Осло), заподозренных в измене (расследование не дало результатов, но подтвердило подозрения), — рассуждал он, — можно прийти к мысли, не был ли заподозрен в том же сам АРНО».
В то же время Быстролетов из разговора с МАДАМ понял, что АРНО был гораздо более крепким орешком, чем он полагал до сих пор. Можно было предположить, что англичанин не раскрывает всю правду — это было и не в его интересах. Однако, как выяснилось, он преднамеренно вводил в заблуждение Быстролетова и Базарова. Когда АРНО прижали как следует к стенке, он признался, что его первоисточником является некий капитан в отставке, а ныне, как и он сам, сотрудник Форин Офиса, желающий подзаработать на продаже секретных документов. Имени этого капитана АРНО, не назвал. Самым простым способом перепроверить слова АРНО было расспросить об этом МАДАМ, тем более что ее расположение и доверие к себе Быстролетов предусмотрительно заранее благоразумно обеспечил.
«МАДАМ заявила, — сообщал Быстролетов о беседе с ней, — что никакого капитана, соответствующего описанию АРНО, она не знает и что это сказки». Кроме того, всплыли и другие настораживающие факты. «В частности, нет оснований верить, — продолжал Быстролетов, — что ему по роду службы полагалось или разрешалось ездить за границу (характерно, что нам не известен ни один достоверный случай его пребывания за границей по каким-либо иным делам; его поездки в течение последнего года в Женеву и Париж, по словам МАДАМ, — ложь». «Теперь, после того, что удалось узнать от МАДАМ, ясно, что ни одному его слову верить нельзя, — заключал свой отчет «венгерский граф».
Ситуация с АРНО грозила провалом. Быстролетов понимал, что в пьяном виде он мог проболтаться и поставить под удар всю операцию, тем более что он и так уже, как свидетельствовало его увольнение, находился под подозрением у Форин Офиса. Наиболее разумным было бы бросить его и оборвать с ним все связи. С другой стороны, главная задача — выход на первоисточник — не была решена, а Центр не зря отметил «исключительное упорство» Быстролетова. Поэтому ГАНС продолжал возиться с АРНО как с ребенком и если ставил кого-нибудь под удар, то только себя самого.
Поездка Быстролетова в Лондон на Рождество 1932 года позволила ему убедиться в том, что АРНО продолжал все глубже погружаться в пучину беспробудного пьянства. «В течение 22, 23 и 24 декабря АРНО пил все больше и больше, наши просьбы и упреки его лишь раздражали, не давая никаких результатов, — сообщал в Центр Быстролетов. — Наконец я решил взять дело в свои руки и потребовал его отъезда в деревню (на лечение. — О.Ц.). 25-го вечером я приехал к АРНО домой и застал его спящим в кресле. Немытый, растрепанный, с ввалившимися глазами и осунувшимся лицом, он производил впечатление вконец опустившегося алкоголика. Я тряс его за плечи и в конце концов разбудил, и что же? Не открывая глаз, он протянул руку, нащупал бутылку, выпил и, видимо приняв меня за жену, сказал: «Пошла вон, старая сука», и снова заснул. Я уговорил МАДАМ не давать ему больше коньяка и, когда он проспится, потребовать доктора. Ночью он проснулся и потребовал выпивки, но, получив отказ, стал душить МАДАМ. Дело кончилось бы плохо, если бы не вызванный МАДАМ доктор. Он дал ему сильную дозу наркотика, и в бессознательном состоянии санитары увезли его в деревню при моем содействии. Вид у АРНО был ужасный… Естественно, нервы у МАДАМ находились в весьма расстроенном состоянии, и она хотела покончить с собой. Еле-еле удалось в течение последующих трех дней отговорить ее от самоубийства. Она лежала в постели, на шее у нее виднелись ясные отпечатки пальцев АРНО, и доктор делал ей успокоительный укол».
После лечения в санатории АРНО стал чувствовать себя лучше, хотя и не переставал пить и избивать жену. В мае 1933 года он привез в Париж на свидание с Быстролетовым очередную партию документов Форин Офиса. «Передавая пакет с материалами, АРНО сообщил, что он якобы не знает точно содержание пакета (последний был заклеен), и казался в этот момент вполне искренним, — писал Быстролетов. — Он заявил, что источнику заплатил полностью как за тетради, так и за депеши… Материалы были в казенном пакете из ФО, пакет — в кожаном портфеле из ФО». На этой же встрече АРНО предложил приобрести у «источника» «книгу К.» (коды Форин Офиса. — О.Ц.) и три таблицы (перешифровальные. — О.Ц.) по цене вдвое больше той, что была уплачена за аналогичный «товар» в 1932 году («это было в лучшую пору наших с ним отношений», — прокомментировал Быстролетов). Не отказываясь от сделки и имея в виду поторговаться, ГАНС поставил вопрос о прямой связи с источником и уходе АРНО на пенсию. АРНО ответил, что уже готовит к этому источника, но пока тот якобы не созрел.
АРНО приехал в Париж вновь 20 июня 1933 года вместе с женой, чтобы только сказать, что материалов он не доставил, так как не смог заплатить за них источнику. МАДАМ заявила, что привезла его силой, выполняя указания Быстролетова о соблюдении назначенных сроков. «Состояние АРНО было более благоприятное, чем можно было ожидать, — сообщал в Центр Быстролетов. — Он пьет с раннего утра целый День, постоянно пребывая в состоянии сильного опьянения. Однако болезненных симптомов пока не наблюдается, и при соответствующем давлении на него он еще в состоянии говорить о деле, перемещаться из страны в страну и пр. Однако в любой момент может последовать осложнение (доктор предсказывает скорое начало белой горячки; кроме того, в последнее время у него часто случаются тяжелые сердечные приступы, которые, по мнению врача, могут внезапно привести к смерти».
Быстролетов принимает решение — ехать с АРНО в Лондон, добиться знакомства с первоисточником или, если это не удастся, получить хотя бы материалы. «После этого АРНО немедленно едет в санаторий, а МАДАМ мы помещаем на месяц в каком-нибудь курортном местечке, — писал далее Быстролетов. — Когда их здоровье улучшится, мы возобновим работу по получению очередной почты и по выходу на первоисточника».
КИН сделал к письму Быстролетова приписку:
«Таково состояние дел по линии АРНО и наш план на ближайшие дни. Он весьма опасен, тем более что ГАНС будет жить в доме у АРНО, ибо только таким путем можно реализовать хотя бы незначительный % того, что этим планом предусматривается. Однако никаких других возможностей, в какой-либо мере обеспечивающих положительное решение поставленной задачи, — не имеется. Все исчерпаны».
Приехав в Лондон 23 июня, Быстролетов стал свидетелем сцен дикого пьянства в доме АРНО. Его сообщения в Центр являют клиническую картину последней стадии алкоголизма. «Я начал звонить во все санатории, умоляя прислать врача и сестер, — пишет Быстролетов. — Мне обещали, но потом сообщили, что ничего сделать не смогут. АРНО пробуждался, начинал буянить, порывался куда-то идти, кричал что-то о верховой езде, пробовал драться с женой, со мной. Я влил в него два стакана чистого джина, и он затих. Мы стали пытаться перенести его наверх… Было уже за полночь. Неожиданно явился один из врачей, с которым я говорил днем по телефону… Он накачал его наркотиком, вызвал карету «Скорой помощи», и в 2 часа АРНО увезли. Я сопровождал его… Обо всем позаботившись, под утро я вернулся из больницы. Самое худшее было позади. Через несколько дней АРНО придет в себя и будет в состоянии ходить. Нет. Никакого отступления, пока не выполню задачи — не отступлю».
В результате курса лечения в больнице АРНО пришел в норму и проявлял самое горячее желание произвести возможно быстрее передачу спецматериала. Но пока он находился в больнице, дело приняло совершенно неожиданный, неблагоприятный для Быстролетова оборот. Жена АРНО, окончательно решив развестись с ним, вывезла из дому все ценности и связалась со своим адвокатом, рассчитывая заполучить часть зарабатываемых ее мужем, как она полагала от коммерческой деятельности, денег. «Последний, пригласив ГАНСА в отдельную комнату, учинил ему настоящий допрос, заявив, что его не интересует АРНО, он защищает интересы МАДАМ, которой причитается 50 % из тех 2000 ф. ст. (со слов АРНО. — О.Ц.), которые АРНО зарабатывает. Поэтому: «Ваша фирма?», «Ее адрес?», «Ваш адрес?» и пр. — ГАНС наметил план, как от этого отвертеться. Однако на фоне серьезных подозрений в отношении самого АРНО и возможности адвоката в 24 часа проверить данные, полученные им от ГАНСА, КИН опасался, что ГАНС попросту может быть ликвидирован противником. Тем не менее директивы о его немедленном отъезде КИН не послал».
