У Петьки, наверное, был очень глупый вид. Он лежал на животе, и круглый одуванчик покачивался около его носа. Но грустная девочка посмотрела на него и улыбнулась.
— Эй, ты! Тебя зовут Тома? Да? — хрипло спросил Петька.
— Тома! — грустно и серьезно сказала девочка. — А чего ты тут ползаешь?
— Это я… так, — шепотом сказал Петька и оглянулся на сарайчик. — А где твой папа?
— А зачем тебе мой папа? — грустно и удивленно спросила Тома.
— Понимаешь, у него такие конфеты… — быстро зашептал Петька, подползая к ней ближе. — А они не простые… Если он их съест — беда… Он ведь летчик… а они…
— Беда? С папой беда? — Тома вскочила на ноги. Ее глаза так широко открылись, что на лице почти не осталось места для рта и носа.
— Ты куда? Я здесь один не останусь! — закричал Петька.
Петька тоже вскочил на ноги и схватил Тому за руку. Рука у Томы была очень худенькой, ненамного толще, чем лыжная палка. Тома посмотрела на Петьку огромными испуганными глазами. Она смотрела на Петьку, но казалось, что она его не видит.
— Бежим за мной! Там Детский Доктор… Ну, скорее же!.. Я тебе все объясню…
Петька и Тома бегом бросились через двор.
Мальчишки и девчонки, стоявшие около сарая, вытаращили на них глаза и замерли с открытыми ртами. И только рыжий мальчишка продолжал что-то быстро говорить. И его безухая и безглазая собака тоже не переставая что-то говорила на своем собачьем языке.
Петька и Тома вбежали в квартиру.
Дверь в квартиру была открыта, но в квартире никого не было. Ни Анны Петровны, ни Детского Доктора. Только на столе рядышком стояли два желтых чемоданчика.
Тома заморгала глазами. На Петьку повеяло ветерком. Как будто мимо него пролетела птица.
— А где же все? Что ж теперь делать? — отчаянным голосом сказала Тома. — Надо искать папу! Надо ехать на аэродром!
Петька изо всех сил вытянул шею и осторожно заглянул в желтый чемоданчик Детского Доктора.
— Ой, там еще бутылка какая-то! А вдруг в ней тоже что-нибудь опасное? И там еще что-то… Нельзя его здесь оставлять.
— Бери чемоданчик и бежим! — закричала Тома.
Глава 6
Петька решает больше никогда не реветь
Петька и Тома выбежали на улицу.
В руках у Петьки был желтый чемоданчик Детского Доктора. В нем что-то булькало и перекатывалось с боку на бок.
Улица оглушила и ослепила Петьку.
Машины крутили колесами, фыркали и обдували его горячим воздухом. Солнце сверкало в их стеклах, как будто в каждой машине сидели десять мальчишек с зеркальцем в руках и пускали зайчики.
Петька на секунду зажмурился, и сейчас же ему на ногу наехало какое-то колесо.
— Ой! — закричал Петька.
Он открыл глаза и увидел детскую голубую колясочку.
— Ну что же ты стоишь, мальчик? — сердито сказала толстая тетя, толкая его коляской.
Петька шагнул в сторону и налетел на какого-то дядю с портфелем.
— Куда же ты идешь, мальчик? — закричал дядя и ткнул его в бок портфелем.
Петька шарахнулся от него и налетел на какую-то старушку без портфеля, но зато с большой сумкой в руках.
— Куда же ты бежишь, мальчик? — закричала старушка.
Петька с беспомощным видом закружился на месте.
— Иди сюда, я тут! — услышал он Томин голос.
Тома стояла под большой круглой липой.
Ее лицо в зеленой тени казалось совсем бледным, а глаза были очень темными и мрачными.
Петька шагнул к ней, но в это время позади него послышался ужасный рев. Конечно, так мог реветь только огромный, страшный зверь!
Петька, еле дыша от страха, оглянулся — и увидел крошечного малыша.
Малыш стоял около дверей булочной и отчаянно ревел.
Никогда в жизни Петька не видал таких некрасивых малышей. Глаз у него почти не было, а рот был огромный, как дыра в водосточной трубе. Наверное, мама, когда кормила его супом, совала ему в рот большую разливательную ложку.
Слезы двумя ручьями текли по щекам малыша, огибая огромный рот.
— Бою-у-сь!.. — орал малыш. — Мама-а!
Тома присела около малыша на корточки.
— Ну не плачь! Ну не плачь! Ну чего ты боишься? — сказала Тома и погладила малыша по рыжей челке.
— Боюсь!.. — еще громче заорал малыш.
— Ну чего ты боишься, глупенький? Ты же не в лесу! Вон дяди и тети идут и смеются. Говорят: «Ай, как стыдно!»
— Боюсь!.. — кричал малыш, еще шире открывая рот и поливая Томины руки слезами.
— Что же делать? — Тома в отчаянии снизу вверх посмотрела на Петьку. — Не могу же я с ним остаться!.. Ой, а вон наш троллейбус…
Дверь булочной хлопнула. Из булочной быстро вышла тетя с рыжей челкой и очень голубыми глазами. В руках она держала два батона и булку.
— Мама! — сказал малыш и закрыл рот.
И тут Петька увидел, что это очень хорошенький малыш. Глаза у него были большие и очень голубые, а рот такой маленький, что туда с трудом влезла бы чайная ложка.
— Наш троллейбус! Ну садись же! — закричала Тома.
Она ухватила Петьку за руку своей маленькой рукой, еще мокрой от слез малыша. Петька, довольно громко стуча зубами, полез в троллейбус.
Петька никогда один не ездил в троллейбусах. Когда он был маленьким, он всегда ездил с мамой. А когда он вырос, все равно ездил с мамой, потому что боялся ездить один.
Он, дрожа всем телом, прислонился боком к какой-то строгой тете. У тети были строгие очки, строгие глаза под очками и строгий нос, похожий на птичий клюв.
Строгая тетя оттолкнула его от себя.
— Что с ребенком? — сказала она строгим голосом. — Он весь трясется… и потом в нем что-то стучит!..
Петька быстро зажал рот рукою. Это стучали его зубы. Его бедные зубы, которые болели после каждой ириски или пирожного. Но Петька все равно ни за что не соглашался пойти к зубному врачу. Он так боялся бормашины, как будто она была хищным зверем и вместе с тиграми бегала по джунглям.
Строгая тетя наклонилась к Петьке и крепко ухватила его за плечо.
Петьке показалось, что она сейчас клюнет его своим строгим носом.
— Я бо… — прошептал Петька.
— Болен? Ребенок болен! — ахнула строгая тетя. — Больной ребенок едет в троллейбусе! Его надо немедленно отправить в больницу!
— Я не болен, я бо…
— Что «бо»?! — закричала строгая тетя.
— Я бо-юсь!..
— Ребенок боится ехать в больницу! — снова закричала строгая тетя и еще крепче ухватила Петьку за плечо. — Надо скорее вызвать «скорую помощь»! Ему совсем плохо! Как он дрожит! Остановите троллейбус!
Петька покачнулся и закрыл глаза.
Он чувствовал сквозь рубашку твердые пальцы строгой тети. Как будто у нее была не обычная человеческая рука, а железная.
Тома пролезла между строгой тетей и Петькой.
Она подняла голову и посмотрела на строгую тетю.
— Он не болен, — сказала Тома своим тихим и серьезным голосом. — Он боится… боится опоздать. Мы очень торопимся, правда?
У Петьки с трудом хватило сил кивнуть головой.
Строгая тетя с сожалением выпустила Петькино плечо. Видимо, она все-таки считала, что на всякий случай лучше остановить троллейбус и отправить в больницу этого дрожащего мальчика.
А Петька поскорее пробрался на свободное место, подальше от строгой тети и поближе к окошку.
Тома села рядом с ним.
И вдруг прямо в десяти шагах от себя за стеклом троллейбуса Петька увидел свой дом.
Розовый дом плавно уплывал назад.
А вместе с домом уплывал и голубой забор, и скамейка, и дворник, и соседка тетя Катя.
Тетя Катя стояла рядом с дворником, и они улыбались друг другу.
Петька вскочил на ноги.
— Ты куда? — удивленно спросила Тома.
— Я уже приехал… Все… Это мой дом…
— А разве ты… не со мной?
Петька посмотрел на Тому. Ее глаза были такими большими, что Петьке захотелось, чтобы они были хоть немножко поменьше. И не такие грустные. Бледные губы Томы дрогнули.
— Я с тобой, — буркнул Петька и снова сел на скамейку рядом с Томой.
С тоской посмотрел он на угол розового дома, на свой балкон, где мама повесила сушиться на веревке его трусы и старую ковбойку.
Троллейбус завернул за угол и быстро поехал по длинной улице, увозя Петьку все дальше и дальше.
Тома прижалась к окну лбом. Она тихонько стучала по стеклу кулаком и нетерпеливо шептала: «Ну скорее, скорее!» А Петька низко-низко опустил голову.
Что-то теплое и мокрое побежало у него по щекам.
«Кап!..» — на светло-серых брюках появилось темно-серое круглое пятно.
И тут Петька почему-то вспомнил малыша, который стоял и плакал около булочной. Петька вспомнил его огромный рот и слезы, бегущие по щекам.
Петька сжал кулаки.
«Не зареву! Ни за что не зареву! Неужели у меня тоже такой вид, когда я реву? — подумал он и покосился на Тому. — Нет, больше никогда в жизни не буду реветь!»
