На вокзальных галереях через Детлефа я познакомилась и с другими «работничками», с ребятами, которых поначалу сторонилась. Многие из них были совершенно уже убиты героином, и им приходилось непросто в деле. Все – старые нарки, которыми я так восхищалась раньше…
Детлеф говорил, что это его друзья. И добавлял, что нужно быть повнимательнее с этими друзьями. Эти нарки шатались там как потерянные, им позарез нужен был героин, и у них никогда не было денег. Этим друзьям и обмолвиться нельзя было, что у тебя есть деньги или порошок – не дай бог! Иначе ты рисковал быть избитым и ограбленным. Они кидали не только фраеров, но и друг друга при случае…
Ну, теперь мне было ясно, что же такое героиновая сцена, так пленившая меня раньше… Теперь я была практически в самом центре этой сцены.
Друзья Детлефа часто мне говорили: «Слушай, девушка, прыгай – ты ещё слишком молода. У тебя получиться! Тебе просто нужно расстаться с Детлефом. Он всё равно уже никогда не слезет. Не дурачься, брось Детлефа…» Нет, они явно были не в своем уме – бросить Детлефа! Я просто не могла себе этого представить. Если Детлеф уж так хотел сдохнуть, значит, и я хотела! Этого, правда, я им не говорила. Я говорила проще: «Кончай гнать! Мы же не сидим! Мы легко соскочим, если только захотим».
Так день за днем летело время. Наступила осень. Каждый день был похож на предыдущий. С двух до восьми я – на вокзале. Потом мы шли в «Теплицу» – дискотеку выше по Курфюрстендамм. Там была точка, где покупал Детлеф. Ещё более конченная, чем сцена в «Саунде». Я часто оставалась там до последнего автобуса – до двадцати минут первого. Я жила только теми субботами, когда мы спали с Детлефом… Эти ночи с ним с каждым разом нравились мне всё больше. Они были прекрасны – ну, если мы были не очень обколоты, конечно.
Пришёл декабрь. Становилось всё холоднее… Раньше я никогда не замерзала, любой мороз был мне нипочём. Теперь же я мёрзла постоянно. Я замечала, как силы покидают меня, я стала совсем слабенькой, меня шатало. В одну из суббот в начале декабря я, как обычно, проснулась в квартире Акселя, рядом с Детлефом. Было зверски холодно… Прямо перед моим носом стояла какая-то коробка. Вдруг надпись на коробке как дикая бросилась мне в глаза. Краски резко и пронзительно блеснули – глазам стало больно, да, там был красный, – цвет, который всегда пугал меня. От красного цвета меня бросало в холодный пот ещё под кислотой. Под героином красный был очень мягким цветом. Как и все другие цвета, красный под героином был мягок и нежен, словно под вуалью…
А теперь… Проклятье, теперь только агрессивный красный был на этой коробке.
Мой рот был полон слюны. Я постоянно сглатывала её, но она моментально появлялась всё снова и снова. Вдруг слюна исчезла, во рту стало очень клейко, горло пересохло. Я попробовала встать, чтобы выпить чего-нибудь. Встать не получилось…
Я тряслась от холода, но вдруг мне стало жарко и я стала обливаться потом. В панике я растолкала Детлефа и сказала: «Эй, эй – со мной тут что-то происходит!» Детлеф посмотрел мне в глаза и сказал: «Да у тебя зрачки как блюдца…» Он помолчал и прошептал: «Ну вот и ты готова…» Я только дрожала и всё повторяла шёпотом: «Так что, что же это со мной?» Детлеф сказал: «Ничего – ломает тебя…» Я подумала: «Ага, ну вот – это ломка… Тебя ломает, ты, старая фиксерша! Ну, что, не так, в общем-то, и ужасна эта ломка! И что это другие носятся с этой ломкой как с писаной торбой? В общем-то, ничего не болит, только трясёт немного, и цвета немного раздражают, и слюны полон рот, а так ничего, нормально…» Детлеф ничего не говорил. Он выковырял из своих карманов чек и аскорбиновую кислоту, достал ложку, приготовил на свече и дал мне готовую машину. Меня трясло, и я долго не могла попасть в вену… Наконец-то! Мне снова стало хорошо. Краски стали мягче, и слюна ушла. Со слюной ушли и проблемы, и я заснула рядом с Детлефом. Он тоже вмазался… Мы встали в полдень, и я спросила, сколько героина у нас ещё остаётся.
Он сказал: «Ясно, тебе ещё достанется сегодня до ухода».
Я сказала: «Хорошо, но мне же нужно ещё на завтрашнее утро».
Детлеф: «У меня столько нет. И у меня нет никакого желания тащиться на вокзал сегодня… Воскресенье – там нечего искать!» Меня обуяла паника и ярость одновременно, я аж взвизгнула: «Чувак, ты не понимаешь что ли?! Если я не смогу завтра утром вмазаться, меня закумарит, – как мне в школу-то идти?» Детлеф: «Так я тебе всегда говорил об этом! Ну а теперь всё – поздняк метаться!» Всё-таки мы поплелись на вокзал… У меня было много времени на подумать.
Первая ломка, смотри-ка! Теперь я полностью зависела от героина и от Детлефа. Я зависела от Детлефа… От Детлефа… Это неожиданно испугало меня. Ха, но это уже не любовь, если один полностью зависит от другого! Что будет, если Детлеф, скажем, не даст мне героина вечером? Я буду клянчить и унижаться? Я знала, что фиксеры как милостыню выпрашивали героин, если их ломало. На коленях выпрашивали…
Они унижались и позволяли себя унижать. Полные ничтожества! Нет уж, я не стану унижаться! Даже перед Детлефом. Если он заставит меня попрошайничать – всё кончено между нами! Я ещё никогда ни о чём не просила!
Детлеф нашёл в конце концов какого-то фраера, и я терпеливо ждала, когда он там вернётся. Чего говорить – я ждала бы вечно, пока Детлеф не принесёт мне героина на утро!
В тот день я была угрюма и подозрительна. Я стояла на вокзале, в уголку, и тихо говорила сама с собой. Я говорила себе: «Итак, Кристина, ты добилась всего, чего собственно и хотела… Но разве ты так себе это представляла? Нет, нет! Но ты же хотела этого? Ты же всегда так восхищалась этими старыми игловыми! Ну вот – теперь ты одна их них! Поздравь себя! Теперь ты не салага и не пионер. И тебе уже не надо делать круглые глаза, когда кто-то говорит о ломках. Теперь уже никто не может тебя обосрать, мол – маленькая девочка… Ты сама обосралась – маленькая девочка!» Я всё никак не могла собраться с мозгами. Мысли о грядущей долботе не выходили из головы. Я вспомнила о том, как нравилось мне раньше доканывать переламывающихся фиксеров… Я же не знала, каково им приходится! Я только видела, что они были совершенно без сил, очень обидчивы и ранимы. Ломающийся игловой никогда не отваживался сопротивляться – в такие нули они превращались… И я часто утоляла свою жажду власти, обламывая их по-всякому. Когда у них это начиналось, их можно было ломать просто об колено. Нужно было только методично бить по их слабому месту, растравлять их раны, и нервы у них не выдерживали!
Только ломаясь, они отдавали себе отчёт в том, какие же они всё-таки убогие уроды.
Всему наркоманскому жеманству в один час приходил конец – выше других они себя уже не ставили… Но это только если их кумарило – а так нет!
Я сказала себе: ну вот теперь-то они тебя отомстят, они просто прикончат тебя.
Они-то поймут, что ты попала, они поймут, что тебя ломает… Да ты всё это знала заранее! Смешно даже, что только сегодня тебя это так испугало…
Ну ладно, это самоедство ничего не давало, и мне надо было поговорить с кем-то…
Я могла бы подойти к любому из игловых на вокзале, но вместо этого забилась в какой-то угол около почты. Я же и без того знала всё, что они мне скажут, потому что часто слышала все эти разглагольствования, ещё когда меня это не касалось: «Да брось ты, не принимай так близко к сердцу, старик! Давай дальше! Всё будет нормально. Ерунда, но если хочешь, конечно, можешь и слезть! Есть же валерон на рынке…» Детлеф тоже выдавал весь этот бред, если речь шла о героине.
Единственным человеком, с кем я могла бы поговорить, была моя мама. Но, нет: я и представить себе этого не могла! Как я могу с ней так поступить, думала я, она любит тебя, да и ты любишь её на свой лад. Её просто удар хватит, если ты ей что-то подобное расскажешь! Да и чем она тебе поможет? Ну, запрет в квартире, или сдаст, не дай бог, в клинику! Да и клиника ведь не поможет… Против своей воли никто ещё не слез, а ты-то уж тем более не слезешь. Ты заупрямишься, свалишь из клиники и пойдешь в разнос. Нет, это только навредит делу…
