— Лишь одно может спасти нас от гнева короля Франции, — сказала она ему. — Знаешь ли ты, что это?
Гоше мрачно кивнул.
— Все будет так, как вы пожелаете, благородная королева. Назовите только средство. Вы предпочитаете железо или огонь?
— То, что не оставляет следов. Сейчас я тебе покажу…
Из крохотной шкатулки, спрятанной в большом ларце, Изабелла достала пакетик, перевязанный серебряной нитью, и протянула его Гоше.
— Это яд, убивающий без пощады и почти мгновенно. Отправляйся в лагерь, проберись в шатер короля и, улучив момент, подсыпь ему в питье или в пищу этот порошок.
Гоше Кривой взял пакетик с ядом и, поклонившись, удалился. Ближе к вечеру он пробрался в королевский лагерь, где встретился со своим кузеном — главным помощником во всех его темных делишках. Они разделили яд на две части в надежде, что хотя бы одному из них удастся осуществить задуманное убийство.
Но Людовика охраняли надежно: любовь и уважение подданных служили ему лучшей защитой, чем вооруженная до зубов армия. Двое злодеев привлекли к себе внимание, когда пытались подобраться к королевскому шатру. Их схватили и нашли при них яд. Пытка развязала им язык: они признались, что были посланы Изабеллой Ангулемской, приказавшей убить короля Франции.
Через некоторое время Людовик IX нанес такое сокрушительное поражение мятежникам у стен крепости Сент, что Лузиньян посчитал за лучшее сдаться. Не обращая внимания на вопли и мольбы Изабеллы, которую пришлось запереть в спальне, чтобы она не убила и его, он попросил своего друга Пьера де Дре, графа Бретонского, ходатайствовать за него перед королем.
Людовик принял посланника в походном шатре.
— Мой повелитель, — сказал Пьер де Дре, — ваш вассал граф де ла Марш раскаивается в совершенном против вас преступлении и предает себя не правосудию вашему, а только милосердию.
Король, прозванный «святым», не был злопамятен. Он простил Лузиньяна, приказав ему сдать все свои крепости королевским войскам и принести новую присягу в верности графу Альфонсу де Пуатье, своему законному сюзерену. Сверх того, на публичной церемонии присяги должна была засвидетельствовать свою покорность и графиня-королева, виновная в оскорблении величества.
— Никогда она на это не согласится! — со стоном вымолвил Гуго, узнав об условиях примирения. — Она скорее умрет…
— Тогда скажите ей, что смерть не заставит себя ждать, — сурово произнес Пьер де Дре. — Король по-прежнему держит в темнице двух мерзавцев, которым она поручила отравить его и которые в любой момент готовы под присягой подтвердить ее вину. Если графиню не устраивают эти условия — согласитесь, весьма мягкие для подданной, замыслившей убийство своего сюзерена, — пусть гибнет от руки палача! Неужели Изабелла предпочтет позорную казнь на эшафоте?
— Что ж, — вздохнул несчастный супруг, — я поговорю с ней.
1 августа 1242 года военный лагерь Людовика IX расположился на дивном прибрежном лугу недалеко от города Понс. На зеленой траве были расстелены ковры, палатки покрыты нарядными гобеленами, бесчисленные знамена сверкали на солнце, а голову короля украшала корона с золотыми лилиями. Через мгновение должны были появиться мятежные вассалы, которым предстояло дать новый обет в верности и изъявить свою полную покорность.
И вот они, сгорая от стыда, поочередно преклоняли колени перед королем. Никто из них не смел поднять голову, однако король одним своим словом возвращал им уважение к себе и желание жить, ибо был подлинным христианином и понимал, сколь тягостно для человеческой гордыни признаваться в ошибке и молить о прощении. Между тем собравшаяся на поляне толпа ожидала не этих знатных сеньоров и даже не великого Лузиньяна, который вместе с двумя своими сыновьями присягнул последним.
Наконец появилась и графиня-королева. Ненависть и тщеславие толкнули ее на преступление, теперь же наступил час расплаты. В длинном платье из черной шерсти, без всяких украшений, распустив волосы, прикрытые траурной вуалью, она медленно вышла на поляну.
Мгновенно воцарилась полная тишина. Держась очень прямо, Изабелла двигалась к трону короля, словно бы направляемая невидимой рукой. Лицо ее было смертельно бледным, зеленые глаза полыхали лихорадочным огнем. Казалось, в ней не осталось ничего от прежнего изящества и величия — потускнела даже красота, неизменно покорявшая мужчин. Теперь это была раздавленная поражением женщина, отчаянно молившая бога о смерти, которая могла бы освободить ее от неизбежного унижения.
Но небеса не вняли этой мольбе. Шаг… второй… третий… ужасный миг становился все ближе. В мертвом молчании Изабелла Ангулемская остановилась у подножия трона и склонила голову. Внезапно ноги у нее подкосились, и она тяжело упала на колени перед тем, кого хотела убить.
Однако ни один звук не вырвался из ее посиневших уст. Раздавленная необходимостью пойти наперекор своей безумной гордыне, Изабелла оказалась не в силах произнести обет верности. Захлебываясь от рыданий, она закрыла лицо дрожащими руками.
Неожиданно король поднялся и сошел со ступенек трона. Побежденная королева почувствовала, как он берет ее руки в свои, а затем услышала мягкий, полный жалости голос:
— Нет такого греха, который нельзя было бы простить, мадам, если сердце преисполнено подлинной муки. Кузина, ваша скорбь тронула мою душу. Поднимитесь и займите место среди дам. Они утешат вас в вашей горести, ибо я не хочу, чтобы здесь были победители и побежденные — все мы принадлежим одному королевству и покорно склоняемся перед одним лишь господом.
Ошеломленная Изабелла не верила своим ушам. Она думала, что ее встретят с холодным и насмешливым презрением — быть может, даже подвергнут тюремному заключению… Она подняла голову, и впервые взор ее, устремленный на короля, не был затуманен ненавистью. Голубые глаза Людовика сияли небесным светом, и он улыбался ей.
— Разве вы не знаете, что падшие мира сего возвысятся в мире ином? Будем отныне жить в мире, дорогая кузина, и забудем прошлое.
Однако Изабелла забыть не могла. Уязвленное сердце откликнулось на величие и жалость короля Людовика, но не простило тем, кто обрек ее на эту жалость.
Считая себя обманутой и преданной, Изабелла не замедлила это показать. Когда вечером Гуго де Лузи-ньян пришел к ней, чтобы спросить, угодно ли ей будет утром вернуться в Ангулем, она отвела взгляд и сухо произнесла:
— Я никогда не вернусь в Ангулем. Здесь мы расстанемся навсегда, Гуго!
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что больше не желаю видеть никого из тех, кто был свидетелем моего позора. И хочу обрести убежище, где мне придется склонять колени перед единственным сюзереном, власть которого я признаю. Единственное место, где королева Англии может обрести душевный покой и уважение к самой себе, — это аббатство Фонтевро.
