Хозяин телеги оказался пекарем из Деревеньки, который вез домой мешки с мукой. Он никогда не видел Хайди, но, как и все в Деревеньке, много слышал о девочке, что жила у Горного Дяди. Знавал он и родителей Хайди. Он живо смекнул, что это та самая девочка, о которой было столько разговоров. Его только немного удивило, что она так скоро вернулась домой. И он завел с Хайди беседу:
— А ты, часом, не та девочка, что жила наверху, у своего деда, Горного Дяди?
— Да.
— Выходит, плохо тебе в городе пришлось, коли ты в такую даль вернулась?
— Нет, мне совсем не было там плохо. Никому на свете не может быть так хорошо, как мне было во Франкфурте.
— Так какого лешего ты оттуда сбежала?
— Я не сбежала, мне позволил господин Зеземанн, иначе я бы не приехала.
— А чего ж ты все-таки вернулась, пусть даже тебе разрешили, а не осталась там, коли там так хорошо?
— Потому что мне ничего этого не надо, я хотела только назад в горы, к дедушке.
— Небось, как попадешь туда, по-другому заговоришь, — пробурчал пекарь. А самому себе он сказал: «Все-таки это странно, надо бы выяснить, что к чему».
Вслух он больше ничего не сказал и начал насвистывать. Хайди озиралась вокруг, и от волнения ее била дрожь, когда она видела знакомые деревья у дороги. Над ними высились зазубрины горы Фалькнисс, казалось, они приветствуют свою старую добрую подружку. И Хайди отвечала им. С каждым шагом лошади волнение девочки нарастало, она готова была спрыгнуть с телеги и бежать что есть сил, покуда не доберется до дому. Но она осталась тихо сидеть на телеге, и внутри у нее все дрожало.
И вот, едва часы в деревне пробили пять, они въехали в Деревеньку. Телегу тут же обступила толпа женщин и ребятишек, потому что чемодан и девочка сразу привлекли всеобщее внимание. Каждый хотел знать, откуда, куда и к кому едет девочка с чемоданом.
Когда пекарь ссадил Хайди с козел, она быстро пробормотала:
— Спасибо вам, дедушка потом заберет мой чемодан.
Она уже хотела бежать, но ее удержали и засыпали вопросами. Вопросы были самые разные. Но Хайди с таким испуганным лицом пробивалась сквозь толпу, что люди невольно расступились перед ней и дали дорогу.
— Смотрите, как она боится! Да и немудрено!
И люди принялись судачить о том, что Горный Дядя стал теперь еще свирепее, чем прежде, и вот уж больше года ни с кем даже словечком не перемолвился. А если кто ему на дороге попадается, то у него лицо такое, словно он готов этого встречного убить. Да будь у этой девчонки на всем свете хоть одна родная душа, она бы не вернулась в это змеиное гнездо.
Но тут в разговор вмешался пекарь и заявил, что он-то знает побольше других. И с таинственным видом поведал односельчанам о том, что какой-то господин довез девочку до Майенфельда и весьма дружелюбно с ней простился, а ему, нисколько не торгуясь, заплатил за провоз, да еще и на чай дал. И вообще, он с уверенностью может сказать, что в городе с девочкой вполне хорошо обращались, но она сама пожелала вернуться домой, к деду. Эта новость немало всех удивила и мгновенно облетела всю деревню, так что в тот вечер не было ни одного дома, где не говорилось бы о том, что Хайди по своей воле вернулась к Горному Дяде.
А Хайди побежала вверх по тропинке. Она мчалась во весь дух, лишь изредка останавливаясь, чтобы немножко передохнуть. Корзина была изрядно тяжелой, да и тропинка уходила вверх все круче. У Хайди была только одна мысль: сидит ли бабушка в своем уголке за прялкой? Хайди издали завидела прилепившийся к горе домишко Козьего Петера и пустилась бежать еще быстрее, а сердечко ее стучало все громче.
И вот она у цели! Ее бьет такая дрожь, что она даже дверь открыть не в силах. Но все-таки ей удалось справиться с собой. Еще мгновение — и она уже посреди маленькой комнаты. Девочка замерла, совершенно обессилев, и даже дышать не могла.
Но тут из угла донеслось:
— Ах ты Господи! Так всегда наша Хайди вбегала! Ох, только бы еще разок побыть с ней! Кто это тут?
— Это я, бабушка, это я! — вскричала Хайди, кинулась в угол и упала на колени перед бабушкой. Она схватила ее руки и прижалась к ним лицом. От радости слова застревали у нее в горле.
Бабушка сперва так изумилась, что тоже не могла и слова вымолвить. А потом провела рукой по курчавым волосам Хайди и проговорила:
— Да, да, это ее кудряшки, и голос ее. Ах, Боже праведный, благодарю Тебя за то, что мне привелось дожить до этого!
И из слепых ее глаз на руку Хайди закапали горячие слезы радости.
— Это ты, Хайди, это и впрямь наша Хайди, неужто ты опять здесь?
— Да, да, бабушка, это я! — твердила Хайди. — Только не плачь, это и вправду я, я теперь каждый день буду приходить к тебе и никогда больше не уеду. А тебе, бабушка, теперь долго не придется есть черствый черный хлеб, смотри, бабушка, это я тебе привезла, ты видишь?
И Хайди, одну за другой, вынула из корзины все двенадцать булок и сложила их в передник бабушки.
— Ах, деточка моя, деточка, что за благословенное дитя! — причитала бабушка, покуда Хайди выкладывала ей на колени свои дары. — Что это за благодать ты привезла с собой? Но самая большая благодать — это твой приезд, ты сама, моя хорошая!
Старушка снова и снова гладила Хайди по голове, по горячей щеке и все твердила:
— Скажи еще словечко, хоть одно словечко, чтобы мне снова тебя услышать!
И Хайди поведала бабушке, как ужасно она боялась, что бабушка умерла и уже не попробует белых булок, а Хайди никогда, никогда ее больше не увидит.
Тут в комнату вошла Бригитта, мать Петера. От удивления она сперва застыла на месте, а потом воскликнула:
— Надо же, чудо-то какое! Сама Хайди! Да как такое может быть?
Хайди вскочила, протянула Бригитте руку, а та все не могла наглядеться на девочку. Она осмотрела ее со всех сторон и сказала:
— Ах, мама, если б ты могла видеть, какое дивное платье на нашей Хайди! И вообще ее не узнать! А шляпка, что лежит на столе, тоже твоя? Ну и шляпка, с настоящим пером, красота-то какая! Надень-ка ее, уж больно мне охота поглядеть, какая ты в ней!
— Нет, не хочу, — твердо ответила Хайди. — Можешь взять ее себе, мне она больше не нужна, у меня своя есть!
И Хайди вытащила красный узелок, достала оттуда свою старую мятую шляпу. За время путешествия она еще больше помялась, но Хайди это ничуть не беспокоило. Она не забыла, как дедушка крикнул на прощание, что не желает видеть ее в шляпе с пером. Вот почему Хайди так берегла свою шляпу, ведь она постоянно думала о возвращении домой, к деду.
Но Бригитта заявила, что нельзя быть такой дурой, что шляпка просто загляденье и она ни за что ее не возьмет. Ее ведь можно продать, например, учительской дочке в Деревеньке, и получить за нее кучу денег, если уж сама Хайди не хочет такую красоту носить. Но Хайди была тверда в своих намерениях и потихоньку сунула шляпку в угол, за спину бабушки, где ее не сразу можно приметить. Затем Хайди стащила с себя красивое платье и поверх рубашки и нижней юбки повязала свой красный платок. Взяв бабушку за руку, она сказала:
— А сейчас мне пора домой, к дедушке, но завтра я опять к тебе приду. Доброй ночи, бабушка!
— Да, деточка, приходи завтра, непременно приходи! — взмолилась бабушка, пожимая руку Хайди. Она все не хотела отпускать ее.
— А отчего это ты сняла свое платье, такое красивое? — поинтересовалась Бригитта.
— Я ведь иду к дедушке, а он может меня в этом платье и не узнать, ты ведь тоже не сразу меня в нем признала.
Бригитта вышла за дверь вместе с Хайди и таинственно зашептала:
— Уж платье-то ты могла бы и не снимать, как-нибудь он бы тебя признал, но ты поосторожнее с ним. Петер говорит, что Горный Дядя вконец озлился, ни с кем и словом не перемолвится.
— Доброй ночи! — пробормотала Хайди и с корзиной в руке полезла в гору.
Вечернее солнце освещало зеленые пастбища и заливало своим светом снежное поле на вершине Кезапланы. Хайди то и дело оборачивалась, так как высокие горы были у нее за спиной. И вот красное сияние легло на зеленую траву у ее ног, она обернулась… Подумать только, всю эту красоту она видит наяву, а не в воспоминаниях или во сне — пылающие скалы вонзались в небо, белый снег горел, словно объятый пламенем, а в небе пылали красно-розовые облака. Трава на пастбище стала золотой, долина внизу тонула в золотистой дымке. Хайди безмолвно стояла среди всей этой красоты, и по щекам ее текли светлые слезы радости. Она молитвенно сложила руки, подняла глаза к небу и громко, во весь голос, начала благодарить Господа за то, что Он вновь привел ее домой и за то, что здесь так красиво, даже еще красивее, чем помнилось ей, а еще за то, что эта красота снова принадлежит ей. Хайди была так счастлива, так переполнена восторгом, что не находила слов, чтобы излить свою благодарность Богу. Лишь когда алый свет начал меркнуть, Хайди смогла двинуться дальше. Тут уж она припустилась бегом, и вскоре глазам ее открылись верхушки знакомых елей над крышей, затем сама крыша, и вот, наконец, она видит всю хижину целиком. На лавке возле хижины сидит дед, покуривая свою трубку, а верхушки елей шумят на вечернем ветру. Хайди рванулась вперед, и Горный Дядя не успел даже толком ничего понять, как она вдруг кинулась ему на шею и, уронив свою корзину, крепко обняла старика. От волнения она ничего не могла сказать, только все повторяла:
