А потом Иратова оставили. Просто надоел компании один и тот же распорядок дня.
Что же родители? Мать, безусловно, страдала оттого, что с сыном происходит неописуемый кошмар, пыталась в отделение милиции обратиться, но в ответ получила такой заряд сыновьей злобы, после которого только плакала, прикладывая к лицу Арсения свинцовые примочки.
Для Иратова это была первая наука в жизни, из которой он вынес главное: нужно быть хитрее и мастеровитей, никогда не ломаться и не сознаваться…
Старшеклассник поменял тактику и играл теперь в карты только со взрослыми. Летом – на Водном стадионе, где купались и загорали лоховатые москвичи, заглатывающие ящиками припасенное жигулевское пиво, осенью – в парке Горького за столиками с простым отдыхающим людом. С дворового времени он уже не старался выигрывать за одним столом помногу, вовремя уходил, чтобы не заподозрили.
К концу десятого класса Иратов накопил приличную сумму, на которую можно было купить три двухкомнатные кооперативные квартиры.
В парке Горького, ранней осенью, в чешском пивном баре «Пльзень», за его столик подсели двое мужчин. Взрослые, оба с серыми лицами и синими от наколок руками. Один, который побольше, отхлебнул из кружки пива, продемонстрировав отсутствие двух передних зубов, второй хоть и был с зубами, но нос имел лилового оттенка.
– Катаешь? – осклабился беззубый.
– Что? – не понял Иратов.
– Смотри, Лиловый, умный! Так катаешь? В карты играешь?
– Ну, играю…
– Не нукай, не запряг! Так давай иди играть!
– Не, – отказался Иратов. – Я играю только тогда, когда хочу!
– Смотри, Лиловый, да он главный по парку!
Лиловому шутить не хотелось, уже неделю стреляло в ухе, и ничего от боли не помогало. Ни компресс, ни капли. Пробовал даже водку заливать, но стало еще больнее.
– Слышь, Якут, – заговорил Лиловый, – мы все про тебя знаем! Уже месяц, как срисовали…
– А можно портретик? – попросил Иратов.
– Шутник, однако…
В руке беззубого блеснула сталь финского ножа, незаметно прорезавшего новенькую куртку Арсения и проткнувшего кожу. Струйка крови потекла в джинсы. Он чувствовал ее длинный и горячий след.
– Мы тоже любим шутить, – признался беззубый. – Но не в рабочее время. Слушай внимательно, паря. Мы не босота какая-нибудь, мы смотрящие по парку. Платить будешь каждую неделю половину от рывка. Вот Лиловому будешь приносить в бильярдную!
– А что так много? – удивился Иратов, зажимая кровоточащий бок.
– Такая такса для залетных!
– Уйду в другое место! – пригрозил школьник.
– На Водном там у нас кто?
– Жора Водник и Кеша Менгель… – припомнил Лиловый.
– Там тебе совсем жопа, шкет, – предсказал беззубый. – Знаешь, кем был доктор Менгеле?
Иратов отпил пива из кружки и, пожав плечами, признался, что никакого доктора Менгеле не знает.
– Это такой фашистский доктор был во время войны, – прояснил историю беззубый. – Он опыты ставил на пленных. Так вот по сравнению с Кешей немецкий доктор просто сявка! Вы что, в школе не учили?
– Слушай, пацан, ты от уха никаких средств не знаешь? – спросил Лиловый. – А то такая стрельба в голове, будто Октябрьская революция!
– Я не доктор. Не знаю.
– Ты не лепила – ты катала! – заржал тот, придерживая от тряски ухо.
Посидели.
– Подумал? – Лиловый допил пиво, икнул, закусил соленой корочкой черного хлеба и почти ласково поглядел на Иратова.
– Да не разбираюсь я в ушах! Честно!
– О половине подумал?
– Чего ж так много? – покраснел от злости Иратов. – Работа моя, бабки мои и риски! Всюду менты, да и лохи отмудохают – мало не покажется!
– Знаешь, сколько хороших людей по зонам чалятся? Думаешь, там как у мамы кормят?
– Общак?
– Знаешь… – с удовлетворением произнес Лиловый, но в ухе стрельнуло пушкой, и лицо уголовника искривилось в гримасе боли.
– В общем, так, – резюмировал беззубый. – От ментов мы тебя прикроем, если какой кипеж с лохами – отобьем, во всех шашлычках хаваешь бесплатно. Так что половина не зазорно! Если на Водный потянет, маякнешь, а мы Кешу Менгеля оповестим о нашем договоре.
– Ладно, – кивнул Иратов, – согласен, так как отступать некуда – за нами Москва.
– Вот и переговорам конец! – улыбнулся Лиловый через боль. Стороны ударили по рукам.
Синие тотчас исчезли из чешского бара, будто в мультике. Раз – и Хоттабыча нет! В этом случае – Хоттабыча и Омара Юсуфа, его брата.
Стоя под душем, смывая засохшую кровь, Иратов думал о недалеком будущем. Ему совсем не хотелось ходить под уголовниками, и с Менгелем встречаться желания не было вовсе. Надо было придумать что-то другое. А пока половина так половина! Черт с ними!.. Иратов поклялся отражению в зеркале, что обязательно будет жить на Западе, в достатке и без блатных харь!
…Окончил Иратов школу без троек, но к концу июня никаких мыслей о выборе профессии так и не появилось. Перебраны были все институты.
– Может, в мясо-молочный? – переживала мать. В те времена в мясо-молочный шли только абсолютные дегенераты, так как там по конкурсу был вечный недобор. – Тоже образование… И учиться там не надо, говорят, и одного раза в неделю приходить достаточно…
– Давай уж сразу на токаря в техникум! Или на клоуна в цирковое! Никулиным стану или Шуйдиным!
– Никулиным было бы хорошо… Как он сыграл в «Когда деревья были большими»!
После бесплодных разговоров мать уходила в комнату плакать, а Иратов сматывался из дому, чтобы развеять пряными радостями свою молодую жизнь.
Уже год, как молодой человек приметил кафе «Лира» на углу Тверской. Народу там было не то чтобы много, но весь контингент – из зажиточных. Простых работяг не пускали. На дверях служил кудрявый швейцар по кличке Артемон. Фарца, спекулянты, дети цеховиков и другой непростой народец гуляли в «Лире», спуская огромные по тем временам деньги. У Иратова с наличностью все было в порядке, всегда пачка полусотенных во внутреннем кармане пиджака, он не скупился на себя, да и любил угощать симпатичных девиц фирменным коктейлем «Шампань-коблер». В один из вечеров к нему приклеились девчонки-подружки – студентки-мархистки, обе хорошенькие, как мороженое с розочкой. Грудки, попки – все на месте. Веселые, напоенные коктейлями, будущие архитекторши строили глазки черноволосому красавцу, а потом, захмелев, и вовсе затащили Иратова в общагу, где научили щедрого юношу любви а-ля труа, да с прибамбасами. Иратов со своей внешностью девственником не был с восьмого класса, но здесь голову снесло напрочь. Девицы предлагали и исполняли такое, о чем он и помыслить не мог. Комсомолка была на вкус сладкой, а волейболистка – с легкой кислинкой. Сам парень оказался не только записным красавцем, но и силы любовной имел достаточный запас. Научаясь новым постельным фокусам легко и задорно, продержался почти до утра и под яичницу с любительской колбасой посетовал подругам на то, что нет в нем призвания – никчемное существо он, а потому загремит в армию в осенний призыв.
