Мне пришлось попотеть, я корчил гримасы и вел непрерывные переговоры с наблюдателями, обсуждая с ними суть своих затруднений. В конце концов, мои старания были вознаграждены. Разумеется, больше всего помогли гримасы. Я наложил несколько швов на расширенное паховое кольцо и стянул его, затем, убедившись, что края сошлись как следует, надежно закрепил швы. Несколько швов пришлось наложить и на кожу. Теперь осталось только ввести антибиотик и операция будет закончена.
— Поросенок проспит несколько часов, а вам, Клод, — обратился я к владельцу животного, — придется устроить его где-нибудь в прохладном укромном местечке. Только не подпускайте к нему других поросят.
— Думаете, малыш выкарабкается?
— Не сомневайтесь! — отозвался Ас, прежде чем я успел открыть рот. — Сам док вам это гарантирует. Правда, док?
— Нет, сэр, — возразил я. — Это живая свинья, а не чугунная вафельница.
— А в чем разница? — спросил один из зрителей, которые к этому моменту чувствовали себя настоящими экспертами в свиной хирургии.
— Вы сходите-ка в человеческую больницу и попросите, чтобы доктор Пол или какой-нибудь другой врач прооперировал вас по поводу грыжи. Если он гарантирует, что вы выживете, тогда я гарантирую, что выживет эта свинья, если изначально она была совершенно здорова.
Мои слова вызвали целую дискуссию о правомерности сравнения «свинячьей» операции с человеческой, причем некоторые утверждали, что хирургия есть хирургия, тогда как другие полагали, что оперировать человека гораздо сложнее. Я заявил, что оперировать человека намного проще.
— Почему это? — поинтересовался кто-то.
— Вы когда-нибудь слышали, чтобы доктору медицины приходилось гоняться за пациентом, накидывать на него аркан, связывать, насильно давать наркоз, работать без операционной сестры да еще и при свете фар?
— Ваша правда, док, вы нас убедили, — раздался голос одного из моих клиентов, стоявшего в толпе.
— Это все равно что сравнивать яблоки с апельсинами, — подытожил я. — Представьте только, как доктор Пол гоняется за Бобом по шоссе, пытаясь накинуть ему на шею аркан, чтобы вправить грыжу.
Смех и споры еще продолжались, но народ начал расходиться. Вероятно, многие из них отправились в парикмахерскую — местный клуб интересных встреч, — чтобы там продолжить дискуссию, а главное, поведать о происшедшем тем, кто пропустил все эти столь яркие и знаменательные события.
Вечером того же дня мне позвонил Клод.
— Док, помните поросенка, которому сегодня вправляли кишки? Вы сказали, что он проспит довольно долго?
— Ой, нет, — подумал я, — поросенок издох, и теперь Клод потребует вернуть ему те жалкие гроши, которые заплатил мне за его «ремонт».
— Вы хотите сказать, что он все еще спит?
— Ну нет, не успел я доехать до дома, как он начал расхаживать по кузову. Сейчас малец у себя в загородке и уже сует нос в кормушку — хочет есть.
— Что ж, это хорошо, что он так быстро встал на ноги. На мой взгляд, все идет как надо.
— Так вот почему я звоню, — простодушно продолжал Клод, — по правде говоря, этот поросенок принадлежит моей жене, это она просила меня позвонить и спросить у вас кое-что.
— Что же?
— Она спрашивает, не повредит ли ему небольшой кусочек арбуза. Я-то знаю, вы велели кормить его понемножку, — все это он произнес извиняющимся тоном.
— Ну разумеется, не повредит, — ответил я, стараясь не рассмеяться. — Только не добавляйте соли и не позволяйте ему съедать корку. От этого у него может разболеться живот и швы разойдутся.
— Понял! Никакой соли и не давать корки. Спасибо, док.
Шесть месяцев спустя Клод заехал в клинику и оставил два пакета свиной ветчины. Качество ее было отменным, а вот запах… Ян сказала, что ветчина отдает ее любимыми арбузами.
Мы с Клодом стали настоящими друзьями. Он держал большое стадо коров, но никогда не знал точного количества голов, поскольку животные постоянно разбредались по лесам, покрывавшим его обширные угодья. Еще Клод владел участком первосортного строевого леса, и, постепенно вырубая его, расплачивался за землю. В нашем сосновом краю люди, разбирающиеся в древесине и умеющие оценивать лес на корню, могут зарабатывать большие деньги.
Бригады лесорубов постоянно околачивались то возле дома Клода, то около свинарника, изгородь которого была полуразрушена, а свиньи разгуливали, где хотели. После инцидента с поросенком мой друг зарекся от любых видов самодеятельной хирургии, теперь холостить и прививать поросят он приглашал меня.
За несколько дней до кастрации он начинал кормить молодняк в единственном добротном стойле сарая, постепенно приучая их к новой обстановке. В день «икс» я прибывал на ферму ранним утром, обычно меня там поджидали от тридцати до шестидесяти поросят. Получив на завтрак необычно скудную порцию еды, они начинали догадываться, что их ждет какой-то сюрприз, причем скорее всего неприятный. Стоило взглянуть поверх стенки загона на их настороженные мордочки и подергивающиеся пятачки, как становилось ясно — они не в восторге от меня и от того, что их ожидает. Самые смышленые уже принялись искать лазейку, намереваясь удрать, однако их попытки поддеть пятачком нижнюю доску или вскарабкаться по стенке успехом не увенчались.
Процедура всегда проходила одинаково, помощников у меня было трое — один хватал поросят, второй определял пол, третий обрабатывал репеллентом от мух, а я производил вакцинацию и кастрацию. Ловец хватал одного из поросят, второй громко оповещал нас о половой принадлежности добычи. Прививки полагались каждому животному, но если это была дама, ее возвращали ловцу, чтобы тот выпустил хрюшку в коридор сарая. Если же нам попадался самец, его переворачивали вверх ногами, брюхом ко мне, и я выполнял операцию, занимавшую около пяти секунд. После этого участок кожи вокруг разреза мазали репеллентом. Клод не признавал моих новомодных лекарственных спреев, предпочитая использовать дизельное топливо.
— Нельзя обрабатывать свиней дизельным топливом, Клод, — заявил я в один прекрасный день. — От него бывает раздражение на коже.
— А я буду! Всю жизнь им пользуюсь. И потом, неизвестно, что намешано в этом вашем спрее. Он пахнет недостаточно противно, чтобы отпугивать мух от шва.
После этого разговора Клод добровольно назначил себя борцом с мухами. Обычно он отправлялся в тракторный ангар, брал пустую канистру из-под масла и наливал в нее дизельное топливо. Затем находил крепкую палку подходящих размеров и обматывал ее конец старой тряпкой или дырявым носком. С этим импровизированным тампоном он брался за дело сам, не доверяя посторонним выполнения столь ответственной процедуры.
Если присутствовали соседи, а чаще всего так и бывало, то они, удобно устроившись на изгороди, обрушивали на тех, кто ловил, вакцинировал и кастрировал свиней, град критических замечаний, после чего принимались хвастаться собственным скотом, по их словам, значительно превосходившим своими достоинствами свиней Клода. Вдобавок они утверждали, что каждый из них способен дать фору и тому ветеринару, который возится в стойле, т. е. мне. Если в этот знаменательный день среди публики находился Боб Дженкинс, ему назначали няньку — специального человека, который должен был при первых же признаках приближающегося обморока обезопасить Боба от падения на вилы, транспортер для навоза или другие опасные инструменты, брошенные возле сарая.
Со стороны кастрация свиней могла показаться довольно веселым занятием, впрочем, чаще всего так оно и бывало, за исключением одной неприятной детали — оглушительного шума. Любая свинья, почувствовав прикосновение постороннего, считает себя обязанной испускать оглушительный визг. В окружении визжащих свиней разговаривать практически невозможно. Вы видите, как шевелятся губы вашего собеседника, и при желании можете даже читать по ним, хотя такой способ общения не слишком надежен. Обычно свиновод и без слов понимает, что собирается сказать напарник, особенно в тот момент, когда начинает визжать очередной поросенок. Другим источником звуков служит отряд свиней-мамаш, собирающихся у ворот сарая, чтобы оглушительным хрюканьем выразить свое негодование по поводу того, что вытворяют с их отпрысками.
Собаки, неизменно принимавшие участие в процедуре, тоже добавляли шума, припав носами к щелям в заборе, постоянно тявкали и грызлись, не оставляя безуспешных попыток проникнуть внутрь. На одну из них по имени Дьюк постоянно кричал Клод, правда, из-за нечеткой дикции у него выходило Ньюк, а не Дьюк.
— Домой, Ньюк! — то и дело вопил он мне в правое ухо, поскольку его роль борца с мухами требовала как раз такой позиции. Убежден, именно визг поросят и вопли Клода стали основной причиной, по которой я теперь глуховат на правое ухо. Миссис Клод не принимала участия в кампании. Она оставалась дома, готовила чай и периодически выносила его к коричному дереву, поблизости от которого и происходили основные события. Об окончании работы можно было судить по наступлению благословенной тишины. Мы наслаждались крепким ледяным чаем, хотя в ушах все еще стоял гул, а когда кто-нибудь начинал говорить, его голос доносился словно издалека.
