Родственник прикинул: оказалось, что все то, что он ранее проиграл, в мгновение ока полностью вернулось. И стал втайне думать, что выиграть еще несколько тысяч было бы тоже очень хорошо; опять стал играть, но кости уже стали хуже и хуже. Удивился, встал, посмотрел в пояс – талисман, оказывается, уже исчез.
Сильно перепугался и перестал играть. Забрал деньги, пришел в храм. Оказалось, по общей раскладке, что за вычетом долга Ханю и того, что он проиграл в самом конце, как раз выходит то, что он имел до игры. Обнаружив это, со стыдом стал извиняться перед Ханем за свой грех – потерю амулета.
– Он уже здесь, – сказал с улыбкой Хань, – я ведь крепко наказал тебе не жадничать, а ты не изволил, сударь, слушаться. Вот я и убрал его.
Послесловие рассказчика
Историк этих необыкновенных вещей сказал бы при этом следующее:
То, что в нашей поднебесной повергает ниц и уничтожает семьи, не знает более быстрого способа, нежели азартная игра. То, что в нашей поднебесной разрушает добродетель, точно так же не знает более сильного средства, чем азартная игра. Войти в нее – это как бы погрузиться в море фантома: где дно – ты ведь не знаешь.
В самом деле, люди торговые, люди сельские – и те и другие имеют свое основное дело. Люди, как их называют, «од и историй»[49] тем более дорожат, так сказать, «полудюймом тени»[50]. Да, тащить на себе соху или, как говорят, «хватать поперек книгу»[51] – несомненно, самый правильный путь к основанию своего дома. Однако и так называемая «чистая» беседа за вином[52] – в умеренном количестве – тоже дело хорошее: оно сообщит полет и даст опору вдохновению.
А ты, игрок, якшаешься, связываешься с порочными друзьями и все ночи напролет, не отрываясь, как в бесконечной ленте, сидишь за игрой. Выворачивая мошну, вытряхивая короб, ты вешаешь золото на небе опасных утесов, ломких вершин. Крича чет, выкрикивая нечет, ты ищешь чуда у блудящей и глупой кости. Вертясь, кружась возле этих пяти деревяшек[53], ты мнишь себя шествующим среди круглых жемчужин. Держа в руке несколько костяшек, ты напоминаешь человека с круглым веером.
Влево кинешь взгляд на других, вправо заглянешь к себе – просмотришь до дыр, будь хоть дьявольские зрачки. Наружу обьявляешь себя слабым, а тайком действуешь, как силач, истрачиваясь до конца на чертовские, сатанинские уловки.
У ворот твоих ждет гость, а ты все еще любовно жмешься у притона. Над домом твоим вздымаются дым и пламя, а ты остаешься погруженным, влипшим в свой поднос. Забываешь о еде, разрушаешь сон, надолго втягиваешься и становишься маньяком. Язык лопнул, потрескались губы, посмотреть на тебя – ты словно черт!
Когда же все твои войска окончательно будут биты, горящие глаза твои напрасно всматриваются… Глядишь на игру – и вдруг рев и стенания твои рвутся густой, густой струей.
Взглянешь на дно своей мошны: связки монет[54] исчезли – и, как пепел, мертвеет стужей сердце крупной личности.
И вот, вытянув шею, бродишь, блуждаешь, весь полный сознания беспомощности пустых своих рук. Понуря голову, в тяжком унынии возвращаешься домой уже в глухую ночь…
К счастью, тот, кто будет тебя ругать, спит, и ты боишься разбудить собаку – как бы не залаяла. На горе, в желудке, давно уже пустующем, голод: посмей-ка ворчать, что похлебка вся!
Однако ты уже продал детей, заложил землю и все еще надеешься на «возвращение жемчужин в залив Хэ». И вдруг нежданно-негаданно, прежде чем огонь спалит бровинку, окажется, что ты все время ловил луну в реке Цан[55].
Теперь, после того как ты потерпел аварию, – дай, думаешь, рассужу, как и что, – оказывается, ты уже стал низкого разбора… Спроси-ка у игроков, кто из них наиболее пристрастился, – они хором выдвинут из своей среды беспорточного господина. Самое же скверное – это когда, затрудняясь терпеть в животе своем дупло, ты отдаешься в гнездо свирепых громил…
И вот, почесав в голове, не зная, что предпринять, ты дойдешь до мольбы о помощи к коробке с духами[56].
О, горе тебе! Разрушаешь свое доброе начало, губишь свое честное поведение, уничтожаешь имущество и теряешь сам себя…
Что, как не азарт, является путем ко всему этому?
ДЕВИЦА ИЗ ЧАНЧЖИ
У Чэнь Хуаньлэ, человека из Чанчжи, что в Лу, была дочь, умная и красивая.
Какой-то даос, проходя за подаянием, бросил на нее косой взгляд и ушел. С этих пор он, со своей чашкой в руке, каждый день подходит к их дому.
Случилось один раз, что от Чэней вышел слепой. Даос нагнал его и пошел вместе, спросив его, зачем он сюда приходил. Слепой сказал, что он зашел к Чэням выяснить определяющуюся судьбу[57].
– Я слышал, – сказал даос, – что в их доме есть девица. Мой родственник хочет искать случая посвататься и породниться, но дело в том, что он не знает, сколько ей лет и как расположены ее знаки[58].
Слепой рассказал ему; даос попрощался и отошел.
Через несколько дней после этого девица вышивала у себя в комнате. Вдруг она почувствовала, как ноги стали неметь, деревенеть. Вот уже дошло до лядвий, дальше, выше – дошло до поясницы, до живота. Миг – и в полном обмороке свалилась на пол.
Прошло, наверное, не меньше четверти часа, прежде чем она, еле сознавая что-либо, все же могла встать. Пошла искать мать, чтоб рассказать ей. Выйдя за двери, смотрит: среди широких, необьятных черных волн, как нить, вьется дорожка… В ужасе попятилась она обратно, а уже двери, постройки и весь дом были затоплены и исчезли в черной воде. Смотрит дальше: на дороге прохожих очень мало, и только медленно идет перед ней даос. Девица издали поплелась за ним, рассчитывая, что раз он из одних с ней мест, то что-нибудь ей расскажет.
Пройдя несколько ли, вдруг она видит какой-то деревянный дом. Присмотрелась – да это ее же родной дом.
– Как, – вскричала она в крайнем изумлении, – я такую даль бежала, неслась, а нахожусь в своей деревне? Как это я все время была в таком омрачении?
Радостно вошла домой. Отец с матерью еще не вернулись. Опять, как и раньше, прошла в свою комнату: оказывается, вышитые башмаки по-прежнему лежат на постели.
Теперь она сама почувствовала, что от этого стремительного бега она пришла в крайнее изнеможение. Подошла к кровати и села отдохнуть. Даос схватил ее и прижался. Девица хотела закричать, но видит, что онемела и не может подать голоса.
Даос быстро достал острый нож и вырезал ей сердце. И вот девица чувствует, как ее душа взлетела, вспорхнула, отошла от своей оболочки и так осталась. Посмотрела на все стороны: комната и дом исчезли совершенно… Но появилась какая-то обвалившаяся глыба скалы, накрывающая ее, как шляпой.
Взглянула на даоса. Он взял кровь ее сердца и кропил на деревянную куклу. Вслед за этим он сложил пальцы и стал творить заклятие. Девица почувствовала, что теперь деревянный человек с ней сливается.
– С этих пор, – приказывал повелительно даос, – ты будешь слушаться и служить мне, куда ни пошлю. Не сметь сопротивляться и делать не то, что надо!
С этими словами он взял ее и стал с собой носить.
У Чэней пропала дочь, и весь дом был в тревоге и смятении. Стали искать. Дошли до гор Нютоу и там только узнали от поселян, что, по слухам, под горой лежит какая-то мертвая девица с вырезанным сердцем. Чэнь помчался туда, осмотрел труп – да, действительно, это его дочь. Весь в слезах, он обратился с жалобой к местному начальнику. Тот велел связать людей, живших под горой, и дать им по нескольку палок. Однако в конце концов никаких улик и нитей не добился, так что велел временно всех их задержать до тех пор, пока не будет произведено дознание.
Даос отошел на несколько ли и уселся у дороги под ивой.
– Послушай, – обратился он вдруг к деве, – сегодня я посылаю тебя на первую службу. Ты пойдешь подслушивать, как в городе будут разбирать уголовное дело. Когда пойдешь туда, то тебе придется укрыться наверху, в теплой комнате. Если только заметишь, что чиновник взял печать, сейчас же убегай. Хорошенько запомни, не забудь! Даю тебе срок такой: пойдешь в час чэнь (7-9 утра), придешь в сы (9-11 утра же). Если опоздаешь на четверть часа, я возьму иглу и уколю твое сердце, чтобы причинить тебе живую боль. Опоздаешь на две четверти, уколю двумя иглами. Если ж на три четверти часа опоздаешь, я доведу твою душу до полного уничтожения.
Слыша это, дева в испуге и ужасе тряслась всеми конечностями, затем вспорхнула, как ветер, и полетела.
Мгновение – и она была уже в канцелярии правителя. Там, как было ей сказано, она улеглась наверху. Как раз в это время поселяне с подножия горы на коленях были расставлены под возвышением камеры. Допрос еще не производился, но чиновнику случайно пришлось взять печать[59] для скрепления официальной бумаги. Дева не успела скрыться, как печать была уже вынута из чехла. И вот она почувствовала, что тело ее тяжелеет и мякнет. Бумажные рамы потолка как будто уже не могут ее выдержать и с шумом захрустели. Вся камера посмотрела туда удивленными глазами. Чиновник велел еще раз поднять печать, – зашумело, как в первый раз. Подняли в третий раз – дева свалилась вниз головой на пол. Все в камере это слышали. Чиновник встал и, обратись к деве, сказал тоном заклинания:
