Я привел всего лишь несколько примеров и не включил в перечень вопросы, заданные мне помощником окружного прокурора, с которым я до тех пор ни разу не встречался, – маленьким самодовольным человечком в золотых очках; его вопросы были такими нелепыми – вы бы мне не поверили. Он, в частности, дал понять, будто Ниро Вульф уже раскололся. Утверждать подобное в отношении Сола, Фреда или Орри – еще куда ни шло, обычное дело, рутина. Но сказать такое о Вульфе – глупее не придумаешь.
Что касается меня, то я не могу претендовать на рекорд в абсолютном молчании, хотя с трех часов пополудни в субботу и до одиннадцати часов утра в понедельник я выслушал по меньшей мере две тысячи вопросов от трех помощников окружного прокурора и Джо Мэрфи, начальника отдела по расследованию убийств при окружной прокуратуре. Причем его вопросы не имели ничего общего с убийством. Мэрфи хотел в точности знать, почему Вульфу и мне понадобилось в субботу так много времени, чтобы надеть пальто, и откуда «Газетт» оперативно получила сведения о нашем аресте, успев поместить их в вечернем выпуске.
Отвечать ему я отказывался с особым удовольствием, радуясь случаю натянуть ему нос и оказать брюнету с блондином маленькую услугу, а вот с другими было потруднее, и мои челюсти уже ныли, потому что постоянно приходилось их судорожно стискивать. Беда в том, что мне нравится быстро и находчиво отвечать, и представители правосудия это хорошо знали и старались изо всех сил вовлечь меня в разговор. Двое из них делали это довольно ловко. Отказ отвечать на вопросы вовсе не означает, что у вас есть выбор, а он предполагает абсолютное молчание, и об этом нужно постоянно помнить.
Из всех тюремных камер, в которых мне довелось спать, – включая и кутузку в Уайт-Плейнсе, в тридцати милях от города, – наихудшей оказалась в Нью-Йорке. Причем наихудшей во всех отношениях: скверное питание, грязь, дурной запах, беспокойные сокамерники, непомерные цены на все и вся – от газет до второго одеяла. С Вульфом я не виделся. Не стану распространяться о своих чувствах к нему в течение этих пятидесяти с небольшим часов; скажу только, что они были разными. Ему, безусловно, приходилось труднее, чем мне, но он сам полез на рожон. Я не воспользовался своим правом на один телефонный разговор и не позвонил Натаниэлю Паркеру, предполагая, что это сделает Вульф. Кроме того, Паркер, где бы он ни находился, наверняка читал воскресный номер «Таймс». Но где же он все-таки был сейчас, то есть в понедельник вечером около шести часов? Я сидел на своей койке и старался делать вид, что меня ничто не беспокоит. А проблема – по крайней мере одна из проблем – заключалась в том, что завтра день выборов, и судьи могут не быть на месте – еще одна причина для волнений. Опытный частный детектив обязан знать, работают ли судьи в день выборов, а я не имел ни малейшего представления. В довершение всех несчастий нужно было еще подвернуться этим выборам, а я лишен возможности проголосовать за Кэри. Мои размышления прервали шаги в коридоре, заскрипел поворачиваемый в замке ключ, и незнакомый мне охранник произнес:
– Вас требуют вниз, Гудвин. Мне кажется, вам лучше захватить с собой все ваши вещи.
Обширным багажом я не располагал. Рассовав по карманам кое-какие мелочи, я вышел. Заключенный в соседней камере что-то сказал, но я не обратил на него внимания. Охранник провел меня по коридору до двери со стальными засовами, толщиной с мое запястье, которые открывались с помощью ключа, и дальше к лифту. Пока мы ожидали, он заметил:
– Вы двести двадцать четвертый.
– Неужели? А я и не знал, что у меня есть номер.
– У вас его нет. Столько прошло через мои руки парней, снимки которых публиковали газеты.
– За сколько же лет?
– Двенадцать. Будет в январе.
– Спасибо за информацию. Значит, двести двадцать четвертый. Интересная у вас работа.
– Это вы назвали ее интересной. Для меня она – просто работа.
Лифт остановился перед нами.
В просторном помещении на первом этаже, куда мы проследовали, ярко горели все лампы. Натаниэль Паркер сидел на деревянном стуле возле большого письменного стола, за которым расположился чиновник в форме; другой чиновник в такой же форме стоял рядом. Когда я приблизился, Паркер встал, и мы обменялись рукопожатиями. Чиновник, который стоял, протянул мне карточку размером пять на восемь дюймов и, указывая на кучку предметов на столе, сказал:
– Если все в наличии, распишитесь в строке, отмеченной пунктиром. Ваше пальто там на стуле.
Все было в целости и сохранности – перочинный нож, набор ключей, пустой бумажник – деньги я заранее переложил в карман. Поскольку я продолжал хранить полное молчание, то, прежде чем подписывать, я убедился, что карточка не содержит ничего несовместимого с занятой мной позицией. Мое пальто пахло чем-то отвратительным, а от меня исходил еще более скверный запах, но поднимать из-за этого бучу не стоило. Затем я и Паркер покинули помещение. Чиновник за письменным столом в течение всей процедуры не вымолвил ни слова; Паркер, впрочем, тоже все время хранил молчание. Лишь когда мы вышли на улицу, он заметил:
– Сейчас поймать такси невозможно. Я приехал на своей машине, она за углом.
– За углом есть также и бар, – заявил я. Мой голос звучал несколько странно, будто заржавел и нуждался в смазке. – Мне бы хотелось немного поговорить с вами, но не тогда, когда вы за рулем.
Бар был полон, но при нашем появлении какая-то парочка освободила отдельную кабину у стены, и мы поспешили воспользоваться подвернувшейся благоприятной возможностью. Паркер заказал себе водку со льдом, а когда я попросил принести мне двойной виски и большой стакан молока, он удивленно поднял брови.
– Молоко для желудка, а виски для нервов, – объяснил я. – Сколько на этот раз?
– Тридцать тысяч за Вульфа и столько же за вас. Коггин очень настаивал на пятидесяти тысячах; по его словам, вы замешаны в убийстве и отказываетесь отвечать на вопросы. Уверял, что против вас будет выдвинуто новое обвинение: сговор с целью помешать правосудию. То была ошибка с его стороны, и судья Карп напомнил ему о недопустимости выступать в суде с угрозами.
– А где Вульф?
– Дома. Отвез его час назад. Мне нужно в точности знать ситуацию.
– Она простая. Совершено три убийства, и мы отказываемся отвечать на любые вопросы.
– Черт возьми, это мне известно. Но не больше. Никогда прежде не видел Вульфа таким не похожим на себя. Он фактически отказывается отвечать даже на мои вопросы. Надеюсь, что вы расскажете мне, в чем дело. Само собой, конфиденциально. Ведь я ваш адвокат.
Официант принес наши напитки. Отхлебнув молока, я затем перешел на виски и сделал подряд три больших глотка.
– Готов сообщить вам все, известное мне, – заявил я. – На это потребуется полтора часа. Но я не в состоянии объяснить вам, почему мы забились в нору… Сам не ведаю. Вульф отказывается отвечать и на мои вопросы. Мы можем передать полиции и окружному прокурору практически все, чем располагаем, и все-таки продолжать наше расследование. Как вам известно, этот фокус мы проделывали уже тысячи раз. Но он уперся; он как-то сказал Роуману Вилару… Между прочим, вы знаете, кто он?
– Да. Вульф посвятил меня хоть в это.
– Так вот, Вульф сказал ему, что ищет удовлетворения своему самолюбию. Подумать только! Ему придется заплатить за удовольствие нашими лицензиями. Конечно…
– Действие ваших лицензий временно приостановлено.
– Если мы окажемся за решеткой, они нам не понадобятся. Где Сол, Фред и Орри?
– В данный момент они в тюрьме. Вызволю их под залог завтра. Судья Карп обещал провести заседание и решить этот вопрос. Вы в самом деле не знаете, почему Вульф забаррикадировался?
– Нет, не знаю. Вы мой адвокат?
– Да, конечно.
– Тогда я могу сообщить вам некоторые факты в конфиденциальном порядке. У вас есть час времени?
– Нет, но тем не менее давайте выкладывайте.
Я снова отхлебнул молока, потом виски.
– Сперва, однако, один вопрос. Рассказывая вам все начистоту, я невольно буду говорить вам также о вещах, о которых ваш другой клиент предпочитает умалчивать. Не возникает ли здесь конфликт интересов? Быть может, мне следует взять другого адвоката?
– Нет нужды, если, конечно, вы не хотите найти более компетентного правоведа. Вульфу известно, что я представляю и ваши интересы. Вы можете сообщить мне все, что пожелаете. Раз он не возражает против возможного конфликта интересов, то дело за вами. Разумеется, если вы настаиваете на другом адвокате…
– Отнюдь. Спасибо. Вы для меня самый лучший защитник. Подумать только, какое совпадение! Вульфу оно придется по вкусу. В Вашингтоне судят пять человек – Халдемана, Эрлихмана, Митчелла, Мардиана и Паркинсона, – обвиняемых в сговоре с целью помешать правосудию. И здесь у нас пятерым – Вульфу, Гудвину, Пензеру, Даркину и Кэтеру – предъявлено аналогичное обвинение. Быть может, именно к этому стремился Вульф. И я чрезвычайно рад, что являюсь одним из участников спектакля. Ну, а теперь мои конфиденциальные сведения.
