Эта наша вечерняя трапеза заметно выделялась из всех, которые мне пришлось пережить до тех пор, – она доставила мне наименьшее удовольствие. Как мне представлялось, этот ужин мог быть последним. Тем не менее я в обычной манере держал нож и вилку, жевал и глотал пищу, выслушивал пространные рассуждения Вульфа о том, какое выражение было на лицах людей, стоявших в очереди к кабинам для голосования. К тому времени, когда мы перешли из столовой в кабинет и Фриц сервировал кофе, я все еще не придумал, с чего начать ультиматум, но данное обстоятельство меня не особенно смущало. По собственному опыту я знал, что лучше положиться на импровизацию и предоставить событиям развиваться произвольно.
В моей чашке еще оставалось немного кофе, когда у входной двери позвонили. Я вышел в коридор и заметил на ступеньках крыльца настоящее столпотворение. Подойдя поближе и разглядев лица непрошеных гостей, я вернулся в кабинет и доложил:
– Четверо из шестерых. Вилар, Джадд, Хан и Айго. Нет Акермана и Эркарта.
– Никто предварительно не позвонил?
– Никто.
– Пусть войдут.
Пока я их впускал и они раздевались в коридоре, я все старался угадать, с чем они пожаловали. По всем признакам они явились не просто предъявить ультиматум, ибо в кабинете Джадд сразу же занял красное кожаное кресло, а остальные расположились в желтых. И Джадд, не теряя времени, начал:
– По вашему внешнему виду не скажешь, что вы провели некоторое время в тюрьме.
– Мне приходилось сидеть и в более скверных тюрьмах, – заметил Вульф. – В Алжире.
– Неужели? Мне посчастливилось избежать тюремной камеры… Пока… Двое из нас рвались к вам еще утром, но мне хотелось сперва собрать побольше фактов, но не удалось. Их явно недостаточно. Быть может, вы в состоянии восполнить пробелы. Насколько я понял, вы и Гудвин категорически отказываетесь сотрудничать с полицией и окружным прокурором, как и ваши люди, которых вы наняли; нас расспрашивали о какой-то записке, якобы переданной кем-то из нас за ужином Бассетту. Потом произошло еще одно убийство, и полиция стала интересоваться: где мы находились утром в субботу, когда застрелили эту женщину. Вы отказались идти к окружному прокурору и, по-видимому, действительно не ходили; в конце концов вас забрали. Мы хотим знать, что происходит?
– Мне тоже хотелось бы это знать.
– Черт побери! – взорвался Айго. – Вы должны нам все рассказать.
– Сделаю с удовольствием. – Вульф обвел глазами присутствующих. – Я рад вашему приходу, джентльмены. Мистер Акерман и мистер Эркарт, вероятно, не желают ничего знать, и мне трудно их за это упрекнуть. Что касается записки, то Люси Дакос была, несомненно, в курсе, но она мертва. Очевидно, о записке знала также Мария Гарру, служанка, – она охотно подслушивает, – и обо всем сообщила полиции. Потому-то вас и потревожили, и это весьма прискорбно. Но я не сожалею о том, что разыскал вас и втянул в это дело, так как один из вас дал мне информацию, которая может оказаться полезной. Нет, неверно. Двое из вас сообщили мне кое-что, достойное внимания. Мистер Айго сказал мистеру Гудвину об одержимости мистера Бассетта – выражение мистера Айго, а мистер Хан в разговоре со мной заявил, что главная одержимость мистера Бассетта касалась его жены.
Когда я услышал эти слова, мне вдруг все стало ясно. Понимание взаимозависимостей наступило внезапно, как озарение, как вспышка молнии. Не предположение или подозрение, а именно четкое понимание всех фактов в их взаимосвязи.
Читатель, несомненно, уже давно догадался, в чем дело, и его, вероятно, удивляет, что мне потребовалось столько времени, чтобы разгадать шараду. Однако это еще не доказывает, что вы, читатель, сообразительнее меня. У вас все перед глазами в концентрированном виде, я же непосредственно участвовал в событиях, растянутых во времени. Возможно, я где-то преждевременно и оговорился, и намекнул, но я вовсе не собираюсь возвращаться назад и вносить в текст поправки, а пытаюсь четко излагать факты, не прибегая к недостойным уловкам.
Постараюсь воспроизвести остальную часть разговора, но за точность не ручаюсь. Я сидел на своем месте, как обычно, и слушал, о чем говорили, но одновременно мне нужно было принять решение, которое не могло ждать, пока они уйдут. Вульф отказался поделиться своими знаниями даже со мной, но почему, черт возьми? В чем причина? С ответом на этот вопрос можно подождать, а вот решение не терпело отлагательства. Вопрос заключался в том, следовало ли дать понять Вульфу, что мне теперь известна разгадка? Но, как я обнаружил, опять повторялась старая история, случавшаяся уже тысячу раз: я только делал вид, что ищу решения, в действительности его уже приняло мое подсознание. Другого названия для этого процесса у меня нет. Итак, я не стану просвещать Вульфа. Если ему вздумалось затеять подобную игру – ну что ж, я не возражаю. Во всякой игре участвуют по меньшей мере двое, и еще посмотрим, кто первым из нас допустит промах.
Между тем беседа продолжалась, но я уже отказался от своих первоначальных намерений. И хотя я обещал познакомить читателя с заключительной частью разговора Вульфа с нашими гостями, мне придется все-таки смошенничать. Если бы кто-то из них сказал что-нибудь существенное, способное изменить сложившуюся у меня общую картину преступления или добавить к ней дополнительные штрихи, то я бы непременно доложил, но этого не произошло. Вульф попытался подбить Хана и Айго вновь заговорить о миссис Бассетт, но безуспешно. По всей видимости, они решили, что лучше ее оставить в покое. Ведь они пришли, горя желанием выяснить причины, побудившие Вульфа втянуть их в эту кашу, и, кроме того, им хотелось – особенно Джадду и Вилару – побольше узнать о Пьере Дакосе, нашедшем свою смерть в доме Вульфа, когда никого, кроме нас, здесь не было, и, конечно, расспросить поподробнее о Люсиль Дакос. В один из моментов мне показалось, что Вульф сейчас встанет и уйдет, но он все-таки удержался, остался сидеть и позволил им излить душу. Затем он высказал свое сожаление по поводу причиненных полицией неудобств, заверил в ценности представленной ими информации и выразил надежду, что они, быть может, присовокупят что-нибудь еще, полезное для дела. Но они не присовокупили. Теперь, поняв все до конца, я мог это утверждать со всей ответственностью.
Было почти десять часов вечера, когда я, выпустив посетителей, вернулся в кабинет. По дороге я принял еще одно решение. К себе в спальню Вульф отправится не раньше чем через час, а если он со мной заговорит, я едва ли смогу контролировать свой голос и выражение лица. Поэтому, не садясь за стол, я заметил:
– Поспешив, я, наверное, успею на последний тайм хоккейного матча, если, конечно, я вам не нужен.
Вульф не возражал и взял в руки книгу. Я вышел в коридор и надел пальто. На улице вовсю гулял ветер, будто выискивал, кого бы отхлестать по щекам. Подняв воротник пальто, я зашагал к ближайшему магазинчику на углу Восьмой авеню. Внутри я вошел в телефонную будку и набрал известный мне номер.
– Алло?
– С вами говорит президент Национальной лиги по реформированию тюрем. Не смогли бы вы уделить мне полчаса, чтобы побеседовать о наших целях и задачах?
– А вы побрились и вымылись?
– Никак нет. Я – главное вещественное доказательство истинного положения в наших местах заключения.
– Хорошо. Приходите сейчас, но воспользуйтесь служебным входом.
В это время ночью на поиски такси может потребоваться одна минута или целый час. Но мне повезло. Не успел я выйти из магазинчика, как увидел проезжающее мимо свободное такси.
Мне также повезло, что Лили оказалась дома и одна. Она сидела за роялем; вероятно, разбирала прелюдию Шопена. Это не просто предположение. Я могу судить по выражению ее глаз, по тону голоса, который приобретает певучие интонации, вибрирует, но сама Лили этого не замечает. Она предложила мне пройти в небольшую, но очень уютную рабочую комнату и вскоре пришла с подносом, на котором стояли бутылка шампанского и два бокала.
– Я поставила его в холодильник, когда ты позвонил, – сказала она. – Оно должно быть теперь в самый раз… Было очень скверно?
– Не совсем. Я сидел на койке, закрыв глаза, и воображал, что нахожусь перед камином на твоей загородной вилле, а ты хлопочешь в кухне, поджаривая бифштекс. А бокал для Мими? – спросил я, откупоривая бутылку.
– Она ушла в кино. Насколько плохи ваши дела?
– Если бы я знал. Мы выйдем, полагаю, из передряги живыми, но не спрашивай о наших шансах.
Удалив пробку, я разлил шампанское по бокалам. Потом открыл дверь, ведущую на веранду, и выставил бутылку на холод.
– За здоровье всех нас, – проговорила Лили. Мы чокнулись и выпили.
– Говоря о шансах. Если цветочные магазины были бы открыты, я бы принес тебе тысячу роз. В свое время я поставил тысячу против одного, что Дореми никогда не пожалеет о том, что назвала тебе Бенджамина Айго. Теперь я уверен в своем проигрыше и должен перед тобой извиниться.
