саранчи?
Лекс. Вам же известно, Александр Сергеевич, что в наших степях возродилась саранча.
Пушкин. Ну так что же?
Лекс. Имею на руках предписание. Его сиятельства. На ваше имя.
Пушкин. Давайте!
Лекс осторожно протягивает Пушкину бумагу. Пушкин читает.
«Состоящему при мне коллежскому секретарю Пушкину. Поручается вам отправиться в уезды Херсонский, Елисаветградский и Александрийский, явиться в тамошние уездные присутствия и потребовать от них сведения: в каких местах саранча возродилась и какие средства употребляются к истреблению оной».
Пушкин отрывается от бумаги, яростно смотрит на Лекса. Тот растерянно отступает.
Лекс. Предписание-с. Огорчительное. Не соответствует вашему дару. Но, как говорится, против рожна не попрешь.
Пушкин. А ну вас… (Читает дальше.) «После сего имеете осмотреть важнейшие места, где саранча возродилась…» (Комкает бумагу.) Подлец ваш граф Михаил Семенович!
Лекс. Нельзя-с!
Пушкин. Чего нельзя?
Лекс. Так сильно выражаться, Александр Сергеевич.
Пушкин. Ну, хорошо – полуподлец! Это вам больше по душе?
Подходит Раевский. Пушкин протягивает ему бумагу.
Прочти. Воронцов издевается надо мной.
Раевский читает бумагу. Лекс кланяется и уходит.
(Кричит вслед Лексу.) Передайте графу Воронцову! Мне надоело зависеть от того, что у его сиятельства несварение желудка! И вообще мне надоело быть в подчинении у сановных холопов!
Лекс в ужасе исчезает. Все с недоумением смотрят на Пушкина. Воронцова встает, хочет подойти к Пушкину, Нарышкина ее удерживает.
Раевский (Пушкину). Ты лезешь в петлю.
Пушкин. И очень хорошо! (Расстегивает ворот сюртука, срывает галстук.) Он думает, что я коллежский секретарь! А я думаю, что я немного больше этого чина. (Вырывает у Раевского бумагу, читает.) «Состоящему при мне…» (Кричит.) Я состою не при нем! Болван! Я состою при России. (Быстро идет на веранду ресторации.)
Раевский идет следом за ним.
Христо! Принесите чернил. Скорее!
Хозяин торопливо ставит на стол чернильницу. Пушкин стоя что-то набрасывает на обороте приказа, потом перечитывает написанное и начинает смеяться. Швыряет бумагу на стол.
(Раевскому.) Не ходи за мной. Извинись за меня перед всеми. (Быстро уходит.)
Раевский (про себя). Ох, Саша, как ты занесся? (Берет брошенную Пушкиным бумагу, читает написанное, усмехается.)
Воронцова (зовет). Александр Николаевич!
Раевский спохватывается и выходит на пристань. Его окружают.
Воронцова (взволнованно). Что с ним? Страшно было смотреть на него.
Брунов. Бешеный темперамент!
Раевский. Вообще-то пустяки. Он получил не весьма приятное предписание от Михаила Семеновича. Пушкина отправляют на саранчу.
Туманский. Как?! Это чудовищно!
Воронцова. Ах, вот что! (Нарышкиной.) Пойдем, Ольга. Коляска, наверное, нас ждет.
Нарышкина. Что вы всполошились! Разве не знаете Пушкина? Он пробежит сейчас по солнцепеку десять верст и успокоится. Куда уходить? Мне тут так нравится!
Воронцова (Нарышкиной). Мне надо поговорить с мужем.
Нарышкина. Фу, глупости! Поедет на саранчу и вернется. От этого не умирают. Но раз ты так хочешь… пойдем!
Воронцова, Нарышкина и Туманский уходят. Брунов идет за ними, но Раевский его удерживает.
Раевский. Одну минуту. Хотите знать, как Пушкин ответил на приказ Воронцова? Это великолепно! Прямо блистательно! (Протягивает Брунову бумагу.)
Брунов (читает)
Полумилорд, полукупец,
Полуглупец, полуневежда,
Полуподлец, но есть надежда,
Что будет полным наконец.
Позвольте! Но если это дойдет до графа? (Смотрит на Раевского.) Хорошо. Я буду молчать.
Раевский (смотрит на Брунова). Все равно. Каждое слово Пушкина доходит до ушей его сиятельства. Брунов. Вы убеждены?
Раевский. Совершенно. А этот листок я могу оставить вам. На память. Вернее, чтобы вы не полагались только на свою память. Пушкинские стихи требуют дословной передачи. К тому же – автограф!
Брунов. Благодарю вас.
Брунов пожимает руку Раевскому. Раевский отдергивает руку и быстро уходит/«Поберегись, барин!» – кричат грузчики и бегут мимо Брунова с тюками товаров на спинах. Брунов отскакивает в сторону, тщательно складывает бумагу и прячет в карман.
Картина вторая
Коридор в одесском театре. Идет спектакль. Двери в ложи закрыты. Из зала доносятся звуки оркестра. Широкое окно в конце коридора распахнуто. За ним – теплая ночь. Низко над морем висит багровая луна. Свечи в настенных канделябрах мигают от ветра.
На широком подоконнике сидят Пушкин и Туманский. Оба во фраках. Рядом с ними стоит Вигель. Пушкин что-то вполголоса рассказывает. Туманский прыскает и прикрывает рот рукой. Вигель приседает от смеха. Подходит старый капельдинер.
Капельдинер (умоляюще). Помилосердствуйте, господа! Ложа его сиятельства рядом. Во время представления в зале надобно сидеть. А не здесь.
Вигель (машет на капельдинера рукой). Ступай, ступай! Душно нам в зале.
Туманский (сквозь смех). О господи! Нет, Александр Сергеевич, не сносить вам головы. Писали бы лучше своего «Евгения Онегина». Право!
Пушкин. Проклятый роман. Без точности, без плана. Течет, как жизнь.
Туманский. Не понимаю.
Пушкин. Милый, я и сам не понимаю. Льется жизнь – льется роман. Я хочу включить в него все свои мысли. А они у меня, как известно, скачут.
Вигель. Всегда вы так! Смеетесь над собой. А работаете с упоением. Я видел. Подглядел в замочную скважину. Да-с! (Туманскому.) Валяется на диване, царапает на каких-то клочках. И то нахмурится, то засвистит, то захохочет, как безумный. Над своими собственными строчками.
Пушкин (оборачивается, смотрит на ночное море, повторяет слова Вигеля). Всегда я так! Всегда я так! Пустое! Вы лучше послушайте, как тянет акацией.
Вигель. А поездка на саранчу вам оказалась на пользу, Александр Сергеевич. Повеселели.
Пушкин. Кстати!.. Это можно положить на музыку? Или нет? (Начинает читать, соблюдая неясный напев.)
И чувствую, в очах родились слезы вновь,
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прошлых лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман…
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Капельдинер снова подходит, но, услышав голос. Пушкина, останавливается, слушает, потом тихо удаляется.
Вигель. Вы способны заставить даже меня восторгаться стихами…
Пушкин. «Волнуйся подо мной, угрюмый океан…» Да… Мне просто весело! Вот и все! На днях поплыву в Крым, в Юрзуф.
Туманский. Вы получили приглашение от графа?
Пушкин. Нет, от графини.
Вигель. Этого недостаточно. Граф должен скрепить его своим изысканным голосом. И благосклонным жестом. Но, милый мой Александр Сергеевич…
Пушкин. Что «но»?..
Вигель. До него, кажется, дошли какие-то едкие ваши стишки. Насчет его персоны.
Пушкин. Не может быть! Они известны только моим друзьям.
Вигель. От сотворения мира так повелось, что нет худших клеветников, как закадычные дружки.
Пушкин. Я прошу вас, Филипп Филиппович, оставить намеки. Говорите прямо: кого вы держите на примете?
Вигель (вздыхает). Я, грешный, могу ошибиться. Сами разберетесь. При вашей проницательности.
Из зала доносится глухой шум рукоплесканий. Двери из лож в
