Константин Георгиевич Паустовский
Собрание сочинений в восьми томах
Том 7. Пьесы, рассказы, сказки 1941-1966
Пьесы
Поручик Лермонтов
(Сцены из жизни Лермонтова)
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Лермонтов Михаил Юрьевич.
Одоевский, поэт, декабрист, сосланный в солдаты на Кавказ после многолетней сибирской каторги.
Жерве, драгун, капитан, товарищ Лермонтова.
Столыпин (Монго), ближайший друг и родственник Лермонтова.
Мусина-Пушкина, графиня, молодая светская красавица.
Арсеньева Елизавета Алексеевна, бабушка Лермонтова.
Бенкендорф, начальник Третьего отделения.
Мария Николаевна, великая княгиня, дочь Николая I.
Барант, сын французского посланника.
Белинский Виссарион Григорьевич.
Пушкина Наталия Николаевна, вдова Пушкина.
Мартынов, убийца Лермонтова.
Военный лекарь.
Вяземский, поэт, друг Пушкина.
Воронцова-Дашкова, княгиня, эксцентричная светская женщина.
Васильчиков, близкий ко двору молодой человек, сын николаевского сановника.
Соллогуб, писатель, приближенный великой княгини Марии Николаевны.
Екатерина Карамзина, вдова писателя Карамзина.
Софья Карамзина, дочь писателя Карамзина.
Александр Тургенев, друг Пушкина.
Дашенька, приживалка бабушки Лермонтова.
Жандармский полковник с рукой на перевязи.
Часовой.
Комендант арестного дома.
Генерал, начальник отряда в Чечне.
Глебов, секундант Лермонтова во время дуэли с Мартыновым.
Духанщик.
Спившийся чиновник.
Офицер-кавалергард, друг Васильчикова.
Пожилой улан. Корнет.
Седой капитан.
Светские дамы, сановные старики и старухи, маски, зурначи, грузинские крестьяне, муши, пленные горцы, солдаты, слуги.
Действие происходит в 1838–1841 годах.
Действие первое
Картина первая
Тифлис. Духан. Ветхий балкон духана висит на сваях на/г Курой. Внизу шумит река.
Осеннее утро. Солнце. Легкие тени. С балкона видны окраины Тифлиса – нагромождение старых домов, пыльных кровель, деревянных лестниц. Над ними далеко в небе сверкает, как глыба ломаного льда, вершина Казбека.
В духане почти нет посетителей. Два старых зурнача играют в кости. За дальним столиком спит помятый человек в рваной чиновничьей фуражке. Седой военный лекарь в расстегнутом пыльном сюртуке допивает вино.
Духанщик – маленький и унылый – нервно щелкает на огромных счетах. Он все время ошибается, сердито сбрасывает счеты и начинает считать сначала.
Лекарь. Сколько же с меня? Да ты, я вижу, никак не сочтешь, азиат?
Духанщик. Зачем кричишь на меня, дорогой?
Лекарь. Эх ты, купец-мученик. Битый час щелкаешь, ни до чего еще не дощелкался.
За дверью духана слышны мужские голоса, громкий смех, звон шпор. Дверь распахивается. Входят Лермонтов, Жерве и Одоевский. Лермонтов и Жерве одеты по-походному. Одоевский в солдатской шинели.
Духанщик пугается. Лекарь застегивает сюртук. Пьяный чиновник подымает голову. Зурначи оглядываются на вошедших и застывают с костями в руках. Только после первых слов Лермонтова они успокаиваются и с треском продолжают игру.
Лермонтов. Это духан для извозчиков?
Духанщик. Зачем для извозчиков? Всякий человек сюда заходит – берет вино, харчо, лоби.
Лермонтов. А офицеры?
Духанщик (разводит руками и виновато смеется). Какой офицер зайдет в такой бедный духан, дорогой!
Лермонтов. Вот и чудесно! (Одоевскому.) Здесь мы выпьем вина и простимся, Саша. Никто тебя с нами не увидит.
Одоевский (осматривается). Трущоба изрядная.
Жерве. Самое безопасное место на тифлисском майдане. (Духанщику.) Тащи вина и всякой белиберды. Понимаешь? Только живо. Нас дожидаются почтовые лошади.
Лермонтов, Жерве и Одоевский садятся за столик около перил. Растерявшийся духанщик торопливо подает вино, зелень, сыр. Пьяный чиновник пересаживается поближе к столику Лермонтова и снова засыпает.
Одоевский (Лермонтову). Ну что ж, Миша, выпьем за твое освобождение, за Петербург.
Лермонтов. Ничего, Саша. Бог даст, и ты скоро вернешься в Россию.
Одоевский. Что меня утешать! Буду ли я усерден по службе, или буду я нерадив, – все равно не видать мне больше России. Государь не помиловал почти никого из участников декабрьского мятежа.
Жерве. Да, жди от него – дожидайся!
Одоевский. Оставь мне что-нибудь на память, Миша. Быть может, никогда и не свидимся.
Лермонтов. Я бы тебе оставил последние стихи, да совестно – больно они неприглядные.
Одоевский. Покажи!
Лермонтов достает из кармана листок, протягивает Одоевскому. Одоевский читает. Жерве заглядывает через плечо Одоевского.
Жерве. «Серебряный Кавказ»! Как сказано! Ты мне объясни, Мишель, почему после твоих стихов я вижу все как будто снова?
Лермонтов (отбирает стихи у Одоевского). Брось читать, Саша. Ты поэт и прекрасно видишь, что они плохие. (Комкает листок со стихами.)
Одоевский. Отдай стихи сейчас же. Они великолепны.
Лермонтов. Я сам знаю им цену. (Рвет стихи.)
Жерве вскакивает и хватает Лермонтова за руку.
Жерве. Не смей!
Лермонтов (вырывается). Пусти, Жерве! (Встает и бросает разорванные стихи за перила.)
Ветер подхватывает обрывки бумаги и уносит в Куру.
Одоевский. Это безбожно! Жерве. Честное слово, я готов вызвать тебя, Мишель, к барьеру за этот дурацкий поступок!
Лермонтов хохочет. Все происшедшее вызывает некоторое смятение в духане. Духанщик подбирает с пола несколько не унесенных ветром листков и подает их Лермонтову. Листки перехватывает Жерве.
Лекарь (он слегка пьян). Драгуны! Драчуны! (Наливает вино в стакан.) Не имею чести вас знать, молодые люди, но позвольте мне, старику, выпить за вас. Люблю горячих людей. (Пьет.) Не успели войти– и тотчас же у вас схватка из-за письма. (Встает и подходит к столику Лермонтова.)
Лермонтов пододвигает ему стул, лекарь садится.
Наверняка письмо какой-нибудь красавицы княгини.
Лермонтов (неохотно). Нет… Так… Неудачные стихи.
Лекарь. Да… Стихи. Вот вы небось смотрите на меня и думаете: старый корешок, армейская затычка, закис на Кавказе и ни о чем не волнуется сердцем, ни о чем не имеет понятия. А между тем, представьте себе, люблю всякую поэтичность. Даже Пушкина случалось читать. Да и видел я его однажды в холодной сакле по дороге в Арзрум. Замечательный был человек.
Жерве (лукаво). Чем же он был замечательный?
Лекарь. Э-э, да разве вам втолкуешь! Не взыщите, но у вас одна мазурка свистит в голове. На то вам и молодость.
Лермонтов. Да… Вам повезло, признаться, больше, чем мне. Я его не видал.
Лекарь (не слушает Лермонтова). Возвышенный был человек… Да вот не уберегли… убили… Узнал я об этом, и даже дрогнуло сердце, – неужто, думаю, не найдется отомстителя? Неужто совсем оскудела смельчаками Россия? Однако, рассказывают, нашлась благородная душа, некий гусар (говорит таинственно) Лермонтов. Он вступился за убитого Пушкина, и, говорят, сослали его за это на Кавказ, на боевую линию, подставили под черкесские пули.
Лермонтов встает и подходит к перилам балкона. Он явно взволнован.
Лермонтов. Что это так сильно блестит на горизонте?
Лекарь. Это Казбек. Вижу я, что не по душе вам мой разговор, господин прапорщик.
Лермонтов. Нет… почему… Но все же не будем говорить об этом.
Лекарь (задираясь). Это по
