Это событие чрезвычайно укрепило стремление неофитов вступить в святой орден тамплиеров. Они и не чаяли увидеть Папу хоть раз в жизни, а тут не только лицезрели Святого Отца, но и получили его личное благословение. Он не только помолился за них, но и удостоил чести носить свой собственный знак, какого нет ни у кого больше. С той поры, украшая свои белоснежные одежды красными крестами, всякий рыцарь заново преисполнялся гордостью за свою присягу тамплиера.
Пред ним уже был высокий образ, к которому надо стремиться – еще не завоеванный на бранном поле, но нарисованный пылким воображением Святого Бернара. Великий Магистр де Пейен не раз просил Бернара написать манифест о целях и добродетелях тамплиеров, чтобы пускать его в ход при ходатайствах о дарах и привлечении новобранцев.
В ответ Бернар грянул, «разя недруга пером вместо копья, коим не владею», трактатом «De laude novae militiae», старательно изыскивая в нем все новые и новые способы восхвалить тамплиеров, одновременно столь же дотошно уничижая каждый порок светских рыцарей. Он сотворил образ такого светоча добродетели, отваги, мастерства и самопожертвования, соответствовать которому не под силу ни одному из людей, но который помог поддержать обильный поток даров, изливающийся на орден.
Впрочем, время, проведенное тамплиерами в ожидании начала долгого похода, вовсе не было растрачено понапрасну. Новобранцам еще предстояло усвоить совершенно диковинную для них манеру поведения – мгновенное подчинение приказам без каких-либо расспросов. Они учились что ни день осматривать лошадей и снаряжение, и пренебрегавшие этим подвергались наказанию. Учились двигаться и сражаться рука об руку. Отходили ко сну и вскакивали с постелей, когда прикажут. А что послужит вознаграждением за прилежную учебу и дисциплину, стало ясно во время странствия, ждавшего их впереди.
Устав дожидаться французских крестоносцев, Конрад в мае 1147 года самостоятельно двинулся на восток во главе двадцатитысячной армии. С ним вместе выступили король Богемский и король Польский, а также его наследник герцог Фридрих Швабский вкупе с разномастной компанией германских дворян и епископов. По пути среди предводителей похода понемногу разгорелись зависть и раздоры, хотя при переходе через Венгрию еще обошлось без серьезных неприятностей, поскольку долгое странствие едва-едва началось. У них было вдоволь продуктов и в достатке денег на закупку припасов. Но когда они вступили на территорию Византийской империи, и то, и другое было уже на исходе.
Человеку, потерявшему голову от голода, зачастую нет никакого дела до того, кому принадлежит пища, и какой ценой она досталась. Рыская по окрестностям, германские солдаты брали съестные припасы везде, где только придется. А крестьян и торговцев, противившихся грабителям, нередко попросту убивали за несговорчивость. Вдобавок греки обнаружили, что благоразумнее держать женщин подальше от глаз вояк, все больше смахивавших на неуправляемое отребье.
Однажды, когда германцы похитили желанную провизию в городе Филиппополис и вроде бы поугомонились, местный жонглер надумал заработать пару грошей демонстрацией своего исключительного мастерства заезжим крестоносцам. Германцы же, ни разу в жизни не видевшие ничего подобного, в припадке суеверия вообразили, будто сие человеку не под силу, и, схватив фигляра, обвинили его в колдовстве. Поднявшаяся суматоха переросла в беспорядки, в ходе которых как-то ненароком дома посада сожгли дотла, а их жителям пришлось спасаться за стенами города.
Чтобы крестоносцы не бесчинствовали, император Мануил отправил присматривать за ними византийские войска, но против агрессивных германцев те были почти бессильны, так что жертвами мести византийцев почти наверняка становились отбившиеся от общей массы воины.
Однако же, когда один германский дворянин, занедужив и отстав от армии, был убит и ограблен греческими мародерами, Фридрих Швабский лично постарался воздать им по заслугам, спалив близлежащий православный монастырь и перебив всех монахов до последнего. В Константинополь германцы прибыли в сентябре, но там их ждал ничуть не более теплый прием, нежели на открытой местности. А император Мануил безуспешно попытался сразу же спровадить их в Анатолию.
Людовик VII выступил в поход с пятнадцатитысячным войском примерно через месяц после Конрада. Жена – Элеонора Аквитанская, приходившаяся князю Раймунду Антиохийскому племянницей, сопровождала Людовика, вместе с ней жены французских дворян, а за ними вслед целое сонмище маркитантов и прочего народа, следующего за воинскими обозами. Французский прецептор Эврар де Бар занял место во главе своего полка рыцарей-тамплиеров. Как и Конрад, французы без проблем пересекли Венгрию, но в Византии тоже страдали от нехватки провианта и враждебности местных жителей, воспламененной прошедшими здесь ранее германцами. К счастью, французские командиры куда лучше контролировали подчиненных, а дисциплинированные тамплиеры были крепкой опорой порядка. В конечном итоге Людовик VII выслал Магистра тамплиеров послом к императору Мануилу в Константинополь.
Что до упомянутого монарха, он не желал и слышать ни о той, ни о другой армии, стремясь поскорее сбыть их с рук. В прошлом году, воюя с вторгшимися в пределы империи турками, он лично вел войска в бой и теперь сетовал, что при вести о приближении крестоносцев вынужден был прервать кампанию, побоявшись оставить столицу на произвол судьбы после их прибытия. Чтобы оставить поле боя, он скрепя сердце пошел на перемирие и мирные договоры с правителями ряда турецких городов-государств, и эти полюбовные договоры с неверными не могли не насторожить крестоносцев, узнавших о них. Более того, Мануил имел все основания опасаться, что Рожер II Сицилийский готов в любой момент двинуться войной на Византию – что тот и сделал еще до исхода лета. Но более всего император боялся, что общая угроза католического нашествия сплотит турецкую знать, которую Мануил всячески стравливал между собой – где подкупом, где обманом, где оговором.
Так что он вздохнул с облегчением, переправив Конрада вместе с его германцами через Босфор перед самым подходом Людовика VII. Хотя император советовал путешествовать более долгой дорогой вдоль побережья, находившегося в руках византийцев, избегая коротких путей в глубине суши, через турецкие горы, где они будут постоянно подвергаться опасности, Конрад все же предпочел короткий путь через турецкие земли, и Мануил, неохотно согласившись, дал германцам отряд проводников.
В Никее Конрад решил отчасти последовать совету Мануила, поставив Отто Фрайзингена во главе воинского конвоя, чтобы тот сопроводил мирных паломников и обозников по длинному, но безопасному пути вдоль моря, а сам с большей частью армии двинулся прямиком через сушу.
Армия выступила 25 октября, и очень скоро солдаты выяснили, что лишены всякой возможности поживиться съестным, и познали пытку вечной нехваткой воды. Но им еще только предстояло узнать горькую цену небрежения такими мерами безопасности, как походные заставы. После десятидневного перехода они вышли к речушке Батис близ Дорилея – едва ли не ручейку, но никогда еще при виде воды истомленные жаждой германцы не испытывали такого восторга. Рыцари торопливо спешились, чтобы напиться и напоить лошадей, и вскоре вся германская армия растянулась по обоим берегам, расседлав коней и расслабившись, радуясь возможности утолить жажду и дать отдых телу.
Войско сельджуков, скрытно следовавшее за ними по пятам, только и ждало подходящего момента, чтобы нанести удар – и теперь он настал. На ошеломленных, утративших бдительность германцев обрушивалась волна за волной легкая турецкая кавалерия. Каждая волна конных лучников осыпала людей и лошадей тучами стрел, и, казалось, несть им числа. Собрать рассеянных германских воинов было невозможно, и многие сложили головы там, где стояли. Вслед за лучниками в атаку устремились турецкие всадники с бритвенно-острыми саблями. Сражение затянулось не на один час. Наконец, под вечер личная охрана Конрада смогла пробиться из долины на дорогу в Никею – с ним и несколькими рыцарями, сумевшими оседлать коней, чтобы заслонить короля собой. Из каждых пяти германских крестоносцев четыре остались на поле бойни, вместе со всем их имуществом. Раненых воодушевленные победой турки добивали, а добыча была столь обильна, что заполнила все рынки вплоть до самой Персии. Пока уцелевшие пробивались обратно в Никею, турецкие всадники полетели стрелой, чтобы возвестить о своей великой победе. Получив свежее доказательство, что закованные в броню франки не так уж непобедимы, весь исламский мир воспрянул духом.
Когда армия Людовика VII, покинув Константинополь, вступила в Анатолию, испытывая нехватку в воде и провизии, удерживать ратников в повиновении стало затруднительно. Безупречную дисциплину соблюдали только рыцари-тамплиеры, и потому король просил их Магистра откомандировать по тамплиеру в каждое подразделение армии, повелев всем слушаться их советов и выполнять их приказания. Поначалу тамплиеры упивались этой новой для европейских армий ролью военной полиции, еще более отдалившись от своей исконной задачи патрулирования дорог, и действуя как единое воинское формирование.
