Его лицо было так близко, что она видела, как в мрачной усмешке скривились его губы.
– Полагаю, вы правы. Это вы меня ударили, Луиза?
– Что я сделала?
– Ударили меня. Кирпичом, или совком, или еще какой-нибудь похожей «гадостью», как вы могли бы выразиться. Что бы там ни было, но меня вышибло из кресла. Я только что пришел в себя.
Луиза заерзала под его рукой, но он держал крепко.
– Я… Разумеется, я не делала ничего подобного! Как вы могли подумать про меня такое?
– Ну, когда мы ехали сюда на поезде, вы же сказали, что со временем Максимилиану Норвичу придется умереть. Я и подумал, что вы решили не тянуть с этим делом.
– Я же не собиралась по правде убивать вас, – обиженно фыркнула Луиза. – Я убью вымышленного человека. И никак не кирпичом или совком для угля. Мой супруг примет смерть, приличествующую его положению. Что-нибудь достойное. – Она еще не думала, как покончить с Максимилианом, исключила только железнодорожную катастрофу, несчастный случай в горах и посещение розария. Теперь, когда она встретила Чарлза Купера, ей казалось невозможным, чтобы его мог убить простой шип.
Он ослабил хватку, но лишь чуть-чуть.
– Очень хорошо. Полагаю, мне придется вам поверить.
– Конечно! Я никогда не лгу!
Он ничего не ответил, но молчание говорило о многом, слишком многом. Луиза решила, что в его рассуждениях есть зерно правды. Что было между ними, как не сплошное вранье?
– Но кто-то и вправду вас ударил?
– Да. Кажется, мне понадобится помощь. Вы переносите вид крови?
Кровь? Неужели он лежит тут, истекая кровью? Было слишком темно, чтобы узнать наверняка.
– Встаньте, прошу вас! – Но что, если он не в состоянии встать? – То есть вы можете подняться?
– Могу попытаться, – прохрипел Чарлз. – Вам бы зажечь какую-нибудь лампу.
Он разжал руку, и Луиза кое-как встала на ноги. Коробок спичек упал на пол вместе с книгами, но она отыскала его и подожгла фитиль лампы на столике возле камина. Чарлз по-прежнему лежал на полу, на его темных волосах виднелось еще более темное пятно запекшейся крови.
– О господи!
– Уверен, молитва – дело полезное, но я предпочел бы пластырь, что ли, – простонал он, с трудом поднимаясь на корточки. Не удержал равновесия и ухватился за кресло.
– Да! Конечно. Должно быть, в ванной что-нибудь найдется. Оставайтесь тут.
– Я не собираюсь пускаться в пляс. – Он привалился спиной к креслу. – Голова кружится.
– Я пошлю за доктором Фентрессом.
– Нет! – При звуках собственного голоса капитан поморщился. – Нет. Никаких докторов. Со мной все будет в порядке. Прежде чем вы уйдете, дайте мне чашку этого чертова чаю.
Дрожащими руками Луиза налила чашку чаю.
– Наверное, уже остыл.
– Не важно. – Он громко отхлебнул. Такого Максимилиан Норвич никогда не позволил бы себе, даже если бы его огрели кирпичом или совком. Максимилиан все делал с умеренностью и достоинством.
Но только не в спальне. Здесь он был дьявольски искусен. Зверь с лоснящейся кожей, изобретательный и неутомимый в своих чувственных аппетитах.
– Чай хорош. Благодарю вас.
Стоя над ним, Луиза застыла в нерешительности. В ней зрело какое-то новое, непонятное чувство. Простыня по-прежнему прикрывала его бедра, и торс смутно угадывался в тусклом свете лампы. Именно таким рисовала она в своем воображении Максимилиана, но Луизе хотелось изучить настоящего Чарлза получше. Бедняга, однако, истекал кровью. О господи.
– Я принесу бинты. И карболку.
Он поморщился, но ничего не сказал. Луиза вошла в их общую с Чарлзом ванную, освещенную по случаю ночного времени мерцающим светом стеклянной лампы. Луиза подкрутила фитиль и приступила к методичным поискам в ящиках длинного комода, который располагался под окнами. Она нашла куски мыла и губки, вышитые полотенца для рук, крем для лица, ватные шарики. Лишь добравшись до самого нижнего ящика, Луиза обнаружила набор для оказания первой медицинской помощи, с бинтами, ножницами и бутылочками темного стекла, снабженными ярлычками. Она мысленно воздала хвалу слугам, которые позаботились даже о таких вещах – все в этом ящике было новым и аккуратно уложенным. Наполнив маленький таз теплой водой, Луиза взяла несколько фланелевых салфеток с открытой полки возле ванны.
– А, ну прямо Флоренс. – Сидя возле кресла, Чарлз улыбнулся ей перекошенным ртом. Он уже встал и плотнее запахивал простыню на бедрах. Кровавый ручеек стекал по его шее.
– Это ужасно, – сказала она, поставив таз и разложив бинты на стойке возле камина. – Кто мог сделать с вами такое?
– Любой из ваших гостей, кого приглашали к обеду. Они мне все показались подозрительными, – ответил Чарлз куда более веселым тоном, нежели следовало бы.
– Они все разъехались по домам. Остались только домашние.
– Согласитесь, это еще хуже.
– Не смейтесь, Чарлз. Кто-то в Роузмонте пытался вас убить. – Луиза промокнула кровь на его голове влажной салфеткой и услышала судорожный, хриплый вздох.
– Вовсе нет. Смерть – дело окончательное. Вероятно, они намеревались просто напугать меня. Прогнать назад, в замок. Тогда они смогут запустить руки в ваши денежки.
Деньги. Луиза надеялась, что дело не в них. Человеческая жадность не ведала границ. Но у нее в голове как-то не укладывалось – чтобы тетя Грейс ударила по голове Максимилиана Норвича прежде, чем попыталась его подкупить завтра!
То есть уже сегодня. Время перевалило за полночь.
Тетя Грейс не испытывала нужды в деньгах – у нее полно собственных денег. Хью унаследует большое состояние, так что ему они тоже не нужны. Кроме того, Хью находится в Лондоне, а не бродит по Роузмонту посреди ночи.
Неужели это сделал кто-нибудь из слуг, возможно, с целью ограбления? Луиза оглядела комнату. Все ящики заперты, только книги валялись в беспорядке. Их сбросил сам Чарлз, когда метался в беспокойном сне.
– О-о.
– Простите. Полагаю, теперь рана чистая. Она глубокая, но не думаю, что нужно накладывать шов. Сидите смирно. Может быть, будет больно. – Его пальцы вонзились в подлокотник кресла, когда Луиза начала обрабатывать рану карболкой. Единственный признак того, что он вообще что-то ощущал, сидя в скованной неподвижности. Она налепила пластырь, в меру своего умения, надеясь, что он склеит короткие пряди волос.
– Вот так. Будете как новый.
– Вот только что делать с чертовой головной болью? Никогда не стоит опрометчиво шутить. Теперь у меня и впрямь голова раскалывается. – У него вдруг прорезался грубый акцент, свидетельство его происхождения. О господи! Она наедине с полуголым грубияном, в тускло освещенной спальне, но у нее нет желания отсюда бежать.
