Около полудня, когда в чистом августовском небе сияло солнце, торжественная процессия направилась к собору Вознесения, главному златоглавому храму нашего Староникольска, дабы там состоялся обряд венчания. Народу на улицах было великое множество. Для простых горожан Ирупов устраивал гуляния и бесплатную раздачу подарков.
Евгения вместе с отцом и матерью ехала в открытой золоченой карете, запряженной восемнадцатью белыми лошадьми. Невеста, в то утро удивительно привлекательная, лучилась счастьем, а бесценное колье герцогини Кентской привлекало всеобщее внимание своим огромным розовым бриллиантом.
Жених вместе с родней ждал ее у церкви. Они по красному ковру прошествовали в храм. Мне удалось занять место в соборе и наблюдать за всей процедурой венчания. Около половины второго Евгения Ирупова стала княгиней Евгенией Шаховской. Я даже немного всплакнула.
Под переливы колоколов молодожены появились из церкви. Народ ликовал, раздавалась торжественная музыка. Под руку Федор и Евгения уселись в карету и направились к княжескому дворцу, где и должно было пройти основное торжество и прием по случаю венчания.
Я забежала к себе домой, чтобы убедиться – с Карлушей все в порядке. Мой малыш спал здоровым послеобеденным сном, экономка, как обычно, вязала чулок для своих внуков. Мне не очень хотелось идти во дворец к Староникольским на праздник, но игнорировать это событие я не имела права. Поэтому, немного отдохнув и переодевшись, я ближе к вечеру направилась на торжество.
У меня было приглашение, над которым я сама и трудилась, через ворота пропускали далеко не всех. Меня встретила госпожа Ирупова, облаченная в платье голубого атласа и безвкусно-аляповатый сапфировый гарнитур. Над ее головой, увенчанной сложной витиеватой прической, более напоминавшей Пизанскую башню, гордо реяло пять или шесть страусиных перьев.
Она, прижимая к абсолютно сухим глазам платочек, гундосо проговорила:
– Ох, Елена Карловна, какой же для меня это шок! Моя единственная дочь, моя единственная и горячо любимая Женечка!
– Не плачьте, Ольга Тихоновна, – прервала я ее. Я же знала, что госпожа Ирупова заботится только об одной особе – о себе самой, и чувства других ее совершенно не волнуют. Свадьба дочери была для нее не более чем возможностью продемонстрировать новый немыслимый наряд.
Прием был в самом разгаре. Стол был отменным. Я, испытывая зверский голод, накинулась на яства. Однако! Откуда в военное время Ирупов достал такие деликатесы? Здесь же, в чайниках, замаскированный под кофе или чай, находился алкоголь. В стране царил сухой закон, но Ирупов не знал никаких законов.
Сад был декорирован цветами, фонтаны, взмывая вверх, придавали всему происходящему особый византийский шик.
– Пир во время чумы, – услышала я чью-то реплику.
Обернувшись, я заметила странного молодого человека, который, в отличие от других гостей, стоял как столб, ничего не поглощая. Его глаза горели ненавистью. Интересно, подумала я, каким образом ему удалось попасть сюда? Он не похож ни на одного из приглашенных – он не был крупным банкиром, представителем аристократического рода или звездой синематографа.
– Все это скоро закончится, – произнес он, обращаясь ко мне. – Вы это поняли?
Я не смогла ничего ответить, так как жевала, и кусок вкуснейшего сливового пирожного, отломившись, шмякнулся мне под ноги. Молодой человек с презрением оглядел меня, хмыкнул и смешался с разноцветной толпой.
Немного подкрепившись, я отправилась поздравлять новобрачных, которые находились под белоснежным тентом. Евгения, уже сменившая наряд, по-прежнему удивляла гостей своим бесценным ожерельем. Федор, новоиспеченный супруг, выглядел смущенным и утомленным.
Программа была запланирована насыщенная. Банкет, затем танцы, наконец, вечером фейерверк. Темное небо Староникольска осветили радужные всполохи. Я мечтательно подумала, что и сама бы не отказалась от подобной свадьбы.
Ирупов, с которым я беседовала, облегченно вздохнул:
– Надо же, уважаемая Елена Карловна, все позади. Этот день закончился…
– Еще нет, – проскрипел старый князь Святогорский, сидевший в кресле, которое толкал его сын. Феликс-старший выглядел на редкость здоровым и полнокровным. Облаченный во фрак, он то и дело словесно щипал сына, намекая на его связь с Анной Радзивилл. Актриса, одетая в фисташковое платье и украшенная бриллиантами, была где-то неподалеку. О романе Феликса-младшего и дивы синематографа судачил весь Староникольск.
– До окончания этого дня еще пара часов, – продолжил князь. – И всякое может случиться, не так ли?
– Ничего не случится, – сказал совершенно спокойным тоном Ирупов. – Князь, я премного благодарен вам за то, что вы предоставили в мое распоряжение ваши чудесные сады.
– Сады Семирамиды, – произнес Святогорский. – Правда, говорят, вавилонская царица была больше вавилонской блудницей… Ваша дочурка просто великолепна, Адриан. А колье, это что-то уникальное. Скажите, за сколько вы его приобрели в Лондоне? Говорят, не меньше чем за миллион английских фунтов? Неужели не пожалели для вашей Евгении? Ну да, она же теперь княгиня Шаховская…
Внезапно к Ирупову бегом приблизился один из слуг и, даже не извинившись, буквально оттащил его в сторону и что-то зашептал на ухо. Адриан Николаевич смертельно побледнел.
– Прошу прощения, – сдавленно произнес он и исчез вслед за слугой.
Наше небольшое общество, состоявшее из двух Святогорских, Анны Радзивилл, нескольких почетных граждан Староникольска и меня, было удивлено. Что могло произойти?
– Надо же, все-таки что-то случилось, – с довольным видом заметил старый князь. – Что, украли ожерелье?
Я в страхе оглянулась. По неизвестной причине мне стало очень страшно. Что-то произошло. Вдруг мне пришло в голову, что я давно не видела новоиспеченных супругов – князя и княгиню Шаховских. Куда они делись, что с ними произошло?
– Так, так, – продолжал старый князь. – Что же все-таки случилось? Я не понимаю!
Никто не понимал. Я видела вдалеке Ирупова, который теперь более походил на свою тень, чем на самого себя. Извинившись, я бросила прекрасное общество и направилась к Адриану Николаевичу. Он, казалось, даже не заметил меня.
– Могу ли я чем-то помочь? – произнесла я участливо.
Ирупов взглянул на меня, и я поразилась – такой отсутствующий был его взгляд. И помимо этого… Взгляд был полон боли и ужаса. Я никогда не видела промышленника таким растерянным.
– Адриан Николаевич, – я взяла его за руку, – прошу вас, не молчите, что случилось?
Он ничего не отвечал, на глазах у него я заметила слезы. Небывалое дело, Ирупов, которого все считали бездушным, как портмоне, набитое кредитками, плакал! Значит, произошло нечто подлинно ужасное!
– Все кончено, все кончено, – зашептал он быстро-быстро. – Елена Карловна, все конечно!
– Да что такое? – воскликнула я громко.
Мой возглас привлек внимание нескольких гостей, которые продолжали веселиться – пили, ели, разговаривали. Ирупов выделялся на их фоне. Нет, выделялся – это не то слово. Я даже не могу описать выражение, которое мне удалось разглядеть на его лице.
– Все кончено, – в который раз повторил он и бросился прочь, куда-то по направлению к оранжереям. Я незамедлительно отправилась вслед за ним.
По пути мне попалась мадам Ирупова, матушка Евгении, которая, схватив меня за запястье, пронзительным шепотом произнесла:
– Дорогая Елена Карловна, в чем дело? Куда вы спешите? Я ничего не понимаю, – в ее тоне было недовольство. – Почему мой супруг бросил гостей, я что, одна должна появляться перед всеми сразу?
– Прошу вас, не сейчас, – мне с трудом удалось высвободиться из ее цепких объятий. Я поняла, что случилось нечто непоправимое, но что именно? Ирупов бы никогда не позволил вести себя подобным образом. Более выдержанного человека, чем Адриан Николаевич, я не знала.
Я проследовала вслед за ним к оранжереям. Уже сгустилась тьма, которая обволакивала все вокруг. Я подошла к небольшой группке людей. Ирупов, опустившись на колени, что-то говорил ласковым тоном.
Мое появление не привлекло ничьего внимания. Странно, мелькнула у меня мысль, почему Евгения Ирупова, точнее, теперь княгиня Шаховская лежит на траве. Ей стало плохо! Ну конечно же, этим и объясняется странное поведение ее отца.
– Женечка, моя крошка, поднимайся, – говорил Ирупов, прижав к себе голову дочери. Евгения не шевелилась.
– Адриан Николаевич, – сказал один из собравшихся, – это не поможет, оставьте ее, нам ничего нельзя трогать.
Ирупов обернулся, и я поразилась – его лицо было искажено гримасой. Он прокричал:
– Что вы понимаете, моей девочке стало плохо, я не могу ее оставить!
И вслед за этим он разразился рыданиями. Я окаменела. Если Евгении стало плохо, что неудивительно, день был ужасно напряженным, то почему такая гипертрофированная реакция со стороны ее отца?
