В ходе двухдневного (15–16 апреля) сражения войска Суворова форсировали Адду и разгромили корпус Шерера. Французы потеряли около двух тысяч человек убитыми, пять тысяч пленными и 27 орудий.
15 апреля Шерер был смещен, и командование принял Моро. Все его попытки сосредоточить французские войска у Треццо и Кассано в целях оказания сопротивления войскам Суворова были безуспешны.
Суворов писал: «Адда — Рубикон. Мы ее перешли на грудях неприятеля, при Кассано (как здесь называют); слабейшею колонною разбили его армию, что отворило нам путь в Милан».
«Французы быстро отступали на Павию и чрез Милан на Буфалору; но их опережали вести о происшедшем разгроме. В столице Цисальпийской республики, Милане, произошло страшное смятение; члены Цисальпийской директории, Французы, их приверженцы и вообще горячие республиканцы, бросились бежать в Турин, под покровительством отступавших французских войск. Хотя для путевых сборов беглецы имели лишь несколько часов времени, следовательно не могли забрать с собою слишком много тяжестей, однако транспорт все-таки образовался такой большой, что сильно затруднил движение французской колонны, следовавшей на Турин. Как только Французы вышли из Милана, оставив в цитадели 2400 гарнизона, а в городе больше 400 больных и раненых, — появились казаки, в числе нескольких сотен. Найдя городские ворота запертыми, они стали их отбивать и потом ворвались в улицы. Здесь встретили они французских офицеров и солдат, которые вышли из цитадели или не успели еще туда войти; произошло несколько мелких схваток и забрано больше 30 пленных. Затем, очистив город от Французов, казаки окружили цитадель и таким образом провели ночь. Появление казаков произвело народное восстание; противники Французов бросились истреблять всякие наружные знаки и эмблемы республиканского правления и преследовать тех из выдающихся республиканских деятелей, которые не выехали из города. Казакам же пришлось оберегать и защищать преследуемых…
Рано утром 18 числа, в Светлое Христово Воскресенье, громадные толпы повалили за город, с духовенством во главе, которому предшествовали кресты и хоругви. Австрийские войска уже двигались к городу; встреча произошла на дороге. Суворов слез с коня, подошел к архиепископу, принял благословение, приложился к распятию, поцеловал руку архипастыря и сказал несколько слов, приличных случаю. Продолжая путь в сопровождении войск и возвращавшегося вместе с ними народа, Суворов был встречен у городских ворот Меласом, причем произошел комический случай: видя, что фельдмаршал хочет его обнять, Мелас потянулся к нему с лошади, но потерял равновесие и свалился наземь. Вступление в город было еще торжественнее загородной встречи….
Суворову оказан был в Милане совершенно такой же блестящий, шумный прием, как три года назад Бонапарту, и конечно, значительная доля восторженно встречавших и приветствовавших состояла в обоих случаях из одних и тех же людей. Тогда возбудительно действовали увлечение утопией, фанатизм свободы, равенства и братства; теперь — религиозный фанатизм и разочарование, как последствие не сбывшихся чрезмерных надежд и ожиданий»[61].
Суворову представили трех сдавшихся французских генералов во главе с Серюрье. Последний заметил, что Суворов действовал весьма рискованно. Фельдмаршал с иронией ответил: «Что делать… Мы, русские, без правил и без тактики: я еще из лучших». Прощаясь с Серюрье, Суворов сказал, что надеется встретиться с ним в Париже.
В Милане Суворов объявил Цизальпинскую республику низложенной и учредил временное правление, до приезда австрийских властей.
Фактически вся власть в Ломбардии перешла в руки австрийского генерала Маласа. Тот сразу же завел в Милане австрийские полицейские порядки, обезоружил и распустил народную гвардию, запретил ношение цизальпинского военного мундира, ввел в обращение билеты венского банка и др.
Между тем Павел I прислал к Суворову своего среднего сына — двадцатилетнего Константина. Целью этого было показать оболтусу боевые действия и навешать десяток орденов.
«Неудобство присутствия Константина Павловича Суворов ощутил в самом скором времени. Великий князь ехал в армию под именем графа Романова. В Вене он был принят самым блестящим образом и пробыл там около двух недель, в продолжение которых не прерывалась цепь парадов и смотров, а также всякого рода празднеств. Не раз торопил его Дерфельден, говоря, что знает хорошо Суворова; что фельдмаршал, начав военные действия, поведет их безостановочно, и великий князь рискует ничего не застать. Вырвавшись наконец из Вены, Константин Павлович приехал 24 апреля в Верону»[62].
Отношение итальянцев к Суворову и к русской армии зависело исключительно от их политических симпатий. Вот хороший пример: «Затем началось постепенное очищение французского берега; жители Басиньяны, несколько часов назад встречавшие Русских приветственными кликами, теперь стреляли по ним из окон. За недосугом они остались не наказанными, и Русские, преследуемые Французами, мало-помалу перебрались на остров. Но тут постигла их новая беда: крестьяне, состоявшие при паромной переправе, перерезали канат и скрылись, а паром унесло течением. Прошло немало времени, пока его поймали, исправили и пустили в дело для перевозки раненых. Суматоха на острове была ужасная, особенно у переправы; лошадь великого князя чего-то испугалась и занесла его в реку, но казак Пантелеев вовремя бросился на помощь и вывел его на берег. Всю ночь производилась перевозка на пароме раненых; всю ночь Русские держались на острове под огнем французских орудий и отражали неоднократные попытки неприятеля перейти в брод через рукав реки. Надо удивляться, как Французы не догадались удвоить, утроить силу своего огня; тогда ни один человек не мог бы спастись с острова, тем более, что войска стали переправляться на свою сторону когда уже рассвело.
Несчастное дело при Басиньяне стоило Русским больших потерь; убитых, раненых и попавшихся в плен насчитано почти 70 офицеров (один генерал) и до 1200 нижних чинов; кроме того в руках Французов осталось 2 русских орудия, завязшие на пашне. У неприятеля выбыло из строя до 600 человек, в том числе один генерал»[63].
15 марта жители Турина впустили в город союзные войска. Через несколько дней сдалась и цитадель города.
По взятии Турина Суворов объявил о восстановлении «прежнего порядка вещей», то есть власти сардинского короля. «Меры эти возбудили в Вене крайнее неудовольствие, и Австрийский император счел нужным обратиться к главнокомандующему с новым рескриптом. Он писал, что в землях, занятых союзными войсками по праву завоевания, не может быть признаваемо иной власти, кроме его, императора Австрийского; что поэтому все, относящееся до гражданского управления и части политической, должно быть предоставлено распоряжениям Венского кабинета; наконец, что пьемонтские солдаты должны быть призываемы не под знамена Сардинского короля, а на службу Австрийского императора, ибо долгая война требует покрытия потери людей способами чужих областей, отнятых от неприятеля»[64]. Австрийские власти умышленно начали срывать поставки продовольствия русской армии. «Затруднения и беспорядки в снабжении армии продовольствием возрастали по дням; магазинов было мало, и войска на походе кормились большею частью реквизиционным способом, а лошади — подножным кормом. Хлеб, доходивший временами до солдат чрез посредство австрийских комиссаров, сплошь да рядом был дурно испечен, из порченой муки, мясо не свежее, вино, разбавленное водой, так что русские войска, не избалованные и не взыскательные, жаловались»[65]. В переводе с русского нецензурного языка на нормальный «реквизиционный способ» означает массовый грабеж мирного населения.
Сам Суворов был противником грабежей, по крайней мере, на словах, но сделать ничего не мог, а, скорей всего, не хотел.
«Нельзя отрицать, что русские войска, десятки лет воспитывавшиеся в борьбе преимущественно с Турками и Татарами, отличались известною долею распущенности, тем более, что обычай узаконил в них понятие о праве на добычу. Но в Италии и обстановка войны, и присмотр за войсками были уже не те, что в Турции или Польше. Бывали случаи грабительства, и в начале быть может не редкие, но это были случаи, а не система. При движении от Адды к Милану, Суворов заметил несколько русских солдат на отлете, велел их схватить и тут же, на походе, прогнать сквозь строй. Затем, после выступления из Милана, при устройстве переправы через По, австрийский понтонерный офицер донес о притеснениях, делаемых Русскими местным жителям и, как видно, жалоба эта была не первая. Суворов велел сообщить Розенбергу, чтобы грабежи солдат непременно были прекращены; приказал разыскать, кто ограбил подателя жалобы и найденного наказать, а полковому командиру заплатить обиженному, что причитается. Но жалобы продолжались, и потому спустя несколько дней был отдан приказ. Объявлялось, что за все подобные беспорядки отвечает генерал-гевальдигер, который должен иметь своих помощников в хвосте каждой колонны, при взводе драгун и десятке казаков. „Суд короткий“, говорится в приказе: „старший в полку или в батальоне прикажет обиженному все сполна возвратить, а ежели чего не достает, то заплатить обиженному на месте из своего кармана; мародера — шпицрутенами по силе его преступления, тем больше, ежели обиженного на лицо не будет“. Суворов обращается и прямо к Розенбергу: „Андрей Григорьевич, Бога ради учредите лучший порядок; бесчеловечие и общий вред впредь падают на особу вашего высокопревосходительства“»[66]. Князь Петр Багратион, узнав о том, что в соседнюю часть австрийцы везут обоз с печеным хлебом, велел обоз отбить и отдать своим солдатам.
