Алик молча покачал головой: вряд ли…
Разоблачение
Таврин в очередной раз взглянул на часы:
– Ого, пятый час. Скорее всего, сегодня уже не придет… Может, передумала… Хотя, если бы решила к кому другому обратиться, дала бы знать. Девчонка-то с виду обязательная. Да и документы мне оставила…
– Это вы о ком, Игорь Владимирович? – вмешался в разговор, который шеф вел сам с собой, Юрий Старшинов.
– Да о девчонке, которая у нас на прошлой неделе была. Помнишь, худенькая, симпатичная, с перепуганными глазами?
Старшинов пожал плечами и сложил крошечные губки сковородником:
– Нет, не помню. Мало, что ли, их здесь ходит?
Он демонстративно зевнул и тут же поймал на себе пристальный взгляд шефа.
– Ну, честное слово, не запомнил, Владимирыч! – натужно рассмеялся Старшинов, чем только усугубил ситуацию.
Таврин еще несколько секунд продолжал смотреть на подчиненного в упор, и, казалось, его серо-голубые глаза подергиваются льдом. Старшинов засуетился, поспешно придвинул к себе стопку лежавших на краю стола папок и стал открывать одну за другой, делая вид, будто ищет какой-то документ.
Майор поднялся из-за стола, натянул старенькую кожаную куртку и молча вышел из кухоньки-офиса. На улице он первым делом нашел в памяти сотового нужный номер и через несколько секунд по-свойски поприветствовал собеседника:
– Гриша, привет! Ты на дежурстве? Слушай, пробей-ка мне человечка. Уфимцева Ольга Николаевна, возраст двадцать два – двадцать пять. Москвичка, в столице живет давно, но в базе – правда, я ее не обновлял уж с год – почему-то нет, я смотрел… Да знаю я, знаю, что морока. Но это даже не для работы, считай, для меня лично… Слушай, оставь свои пошлые шутки! Да не психую я. Девчонке, может, реальная опасность угрожает. Что? А-а, ну да… Посмотри и в несчастных случаях. Да не знаю я, когда она пропала! Была у меня в среду, сегодня должны были встретиться снова, а она не пришла. Чего сам суечусь? Так ты же знаешь, у Пашки снова язва открылась, он сейчас в санатории, Силантьев за парализованной тещей в Краснодар улетел, к себе в Москву перевозить будет, а четвертый у меня зеленый совсем. Вот потому и сам. Ладно, жду отзвона.
Таврин осмотрелся вокруг. На душе было мутно и муторно. И осадок этот, противный, как болотная жижа, оставил состоявшийся четверть часа назад короткий разговор со Старшиновым. Майор попытался найти суетливому поведению подчиненного оправдание: «Юрке просто понравилась эта девчонка – вот и все, а ты сразу… Может, даже попытался знакомство продолжить, а она его отшила…»
– Ну точно! – вслух обрадовался Таврин.
Дальше монолог опять пошел во «внутреннем режиме»: «Ведь едва она ушла, он куда-то ломанулся. Сказал, кофе закончился, а я потом только что початую банку обнаружил. И вид у него, когда он с банкой «Нескафе» вернулся, встрепанный был. Догнал ее, телефончик попросил, а она фыркнула. Вот он и злится…»
На сердце у Таврина сразу стало легче. Насвистывая мотивчик песенки, с которой на «Евровидении» представлял Россию Дима Билан, майор перебежал трамвайные пути и, купив бутылку холодного чая и пару пирожков с ветчиной и сыром, то ли пообедал, то ли поужинал, прислонившись спиной к огромному тополю.
На следующий день, во вторник, уезжая с утра по делам, он попросил Юрия: если появится Уфимцева, немедленно отзвониться ему на сотовый. Попенял себя за то, что в первый визит Ольги не подписал с ней договор: «Была б сейчас бумажка, в сто раз легче со всякими архивными крысами и милицейско-прокурорскими бюрократами было б разговаривать. А то всякая блоха в мундире начинает закону учить: «А на каком основании мы должны вам предоставить документы? Какое отношение вы имеете к делу Дегтярева и что это за вновь открывшиеся обстоятельства?»
Утром в среду Таврин проснулся с мыслью, что Уфимцевой уже наверняка нет в живых. Придя на работу, он первым делом стал звонить подполковнику Пиманову из МУРа. Однако стационарный телефон друга Гриши ответил длинными гудками, а мобильный известил, что хозяин недоступен. Потомившись от невозможности немедленно начать действовать, майор пошел перекусить в кафе-стекляшку, что располагалось наискосок от его конторы. Легко взобрался на высокий барный стул и заказал себе большую чашку кофе и пару бутербродов с сыром и колбасой. Таврин дожевывал последний кусок, когда дверь стекляшки открылась и на пороге возникла личность мужского пола и вида странного и крайне неопрятного. Воздух в кафешке мгновенно пропитался запахом пота, нафталина и еще какой-то гадости, которую обычно источает годами лежавшая в сундуке одежда. Источником «антикварного» амбре убойной силы, вероятно, были плюшевый женский салоп и войлочная шляпа с побитыми молью до состояния кружев полями. Головной убор был кое-как пристроен на серую гриву давно немытых, спутанных волос.
Увидев нового клиента, стоявшая за барной стойкой пухленькая девушка, только что мило щебетавшая с делавшим заказ парнем, истошно завопила:
– А ну вон отсюда!!! Пошел, я сказала!!!
Шествовавший к стойке мужичок сбавил шаг, но разворачиваться не спешил.
– Мужчины, выставьте его отсюда! – взмолилась барменша-«пампушка». – Он у нас позавчера был, так одной девушке даже плохо стало, на улицу чуть не на руках вынесли.
Таврин, соскользнув с высокого стула, взял уже было старика за рукав салопа, но слова о девушке, которую пришлось выносить на свежий воздух, его насторожили.
– Когда это было? – уточнил он у «пампушки», не выпуская рукав бомжа из цепких пальцев.
– Что?
– Когда он у вас был и девушке дурно стало?
– В понедельник. Утром.
– Да что ты врешь-то? – вдруг подал голос косматый. – И не от меня совсем она чуть богу душу не отдала, а из-за твоей бурды, которую ты вместо сока подаешь! А может, от порошка, который ей тот парень всыпал. Я сам видел.
Таврин резко развернул старика лицом к себе:
– Ну-ка, дядя, давай поподробней, чего ты видел? Девушку опиши и парня того.
– Какой я тебе дядя! – зло выдернул свой рукав из пальцев Таврина бомж. – «Дядя»! Да я, может, моложе тебя.
– Хорошо, хорошо, извини. Хочешь, товарищем тебя звать буду? Или господином. Только давай не тяни, рассказывай.
– Денег дашь – расскажу.
– Смотря что расскажешь.
Бомж, сделав вид, что потерял к собеседнику интерес, отвернулся. Таврин встряхнул его и опять развернул к себе.
– Ну что мне, патрульную службу вызвать? – раздумчиво произнес он.
– Да ладно уж. Обойдемся. Ну девчонка молодая, красивая, только глаза тоскливые, будто сто лет прожила и счастья ни дня не видела. Волосы длинные, блестящие, цвет – вот как у нее, – старик ткнул пальцем в барменшу-шатенку, – только посветлее. Пальто в елочку, шарф красный. А денег все-таки дай, не жмись.
– Не красный, а оранжевый, – сердито поправила его «пампушка» и, смягчившись, добавила: – А все остальное – правильно.
– А парень? – спросил Таврин, уже обращаясь к обоим, и, достав из кармана несколько мятых десятирублевок, сунул их в протянутую бомжом ладонь:
– На, пожрать себе купишь.
– А выпить?
– На выпить не подаю.
– А что парень? Парень обыкновенный, – тем временем рассказывала девушка. – Я бы даже сказала: никакой. Среднего роста, крепкий такой, а лицо… Убейте, не могу вспомнить… ну что-то тоже совсем незаметное.
– Точно, – поддержал девчонку бомж. – Морда у него мелкая какая-то, недоделанная.
– То есть?
– Ну и нос, и глаза, и губенки маленькие, и как будто только намеченные. Недоделанный какой-то.
– И ты видел, как парень что-то сыпал девчонке в чашку?
– Не в чашку, а в стакан с соком. Он с подносом к ней шел, а потом у него телефон тренькнул, он остановился и стал как будто разговаривать, а сам в это время из пакетика…
– Почему «как будто»? – уточнил Таврин.
– Да потому что не говорил он ничего. Просто трубку к уху прижал и молчал все время. А потом, когда уж все высыпал, громко так сказал: «Ну пока!» Взял поднос – и к ней пошел.
– Показывай, где он стоял, где она сидела и где ты в это время был.
– Она вон за тем столиком у окошка, он вот тут. – «Товарищ» сделал несколько шагов влево и ткнул грязным пальцем в блестящую столешницу. – К ней-то он спиной встал, а ко мне лицом. Я вон за той кадкой с цветком пристроился. Купил на лотке пирожков с капустой и кефир, ну и пришел сюда позавтракать. Что ж я, собака какая бродячая, чтобы на улице пищу употреблять. Проскользнул я, значит, за кадку и пристроился на подоконнике. Ем себе и наблюдаю. Мне все хорошо видно, а меня незаметно: ни парень этот, ни вот она, горластая, – косматый двинул подбородком в сторону барменши, – меня не углядели. Это уж когда я за кофием направился, она орать начала.
– Еще бы! – с вызовом вскинула голову барменша. – Я помоечный запах давно учуяла, только никак понять не могла, откуда он… А тут смотрю, парень девчонку под руки из-за стола выводит, она бледная вся, руки как плети висят, и в ту же секунду вот этот возле стойки нарисовался.
