Перебрасываясь уже незначительными замечаниями, бригадир востряковских бандит Вован и викарный епископ патриархии Артемий Екиманов, не торопясь, дообедали. Потом шикарная иномарка Вована домчала епископа до резиденции. А сам он порулил на Арбат ставить жирную точку в кровавой волоките, которой, оказывается, и не видно конца.
* * *
На Арбате, прежде чем отправиться в квартиру, ставшую моргом, Вован прихватил из машины к своему пистолету еще и запасную пушку, чтобы инсценировать взаимный расстрел в архимандритовом пристанище.
Бригадир, не спеша, обошел дом, убеждаясь, что стрельба Сверчка и Ракиты не привлекла ничьего внимания. Потом поднялся по лестнице и вошел в квартиру, по которой мамаем прошлась отъехавшая Мариша. Он посмотрел на вывернутые закрома, усмехнулся, подумав:
«Бабы с говном не расстанутся».
На прежнем месте, в проходе к спальне, лежал Сверчок. Его чубчик запекся в крови, вытекшей из дырок в голове.
«Еще один кент, ложанувшийся на мокрохвостой, — с презрением подумал бригадир. — Крым и рым прошел, а на свиданке с „трещиной“ пулю словил».
Вован был увлечен прелестями Маришки, но никогда бы не поменял своего дела на этакое безделье с «биксой», выяснение отношений и прочее. Он уже давно убедился в женской «бивневости» — слабоумии, продажности — и окрашивал воровские заповеди собственным цинизмом.
Присев над Сверчком, Вован рассмотрел две раны в его башке. Подобрал пистолет с глушителем убитого и проверил обойму: как раз нужные для расстрела Феогена две пули остались. Достал пистолет, захваченный им из «бардачка» машины. Из него якобы должен был отстреливаться архимандрит.
Но проблема была в том, что в голове Сверчка сидели две пули из пушки Ракиты, систему которой Вован не мог знать. Милицейская экспертиза могла установить принадлежность пуль другому типу оружия, нежели тот, что хотел вложить в руку мертвому Феогену Вован. Изменить эту ситуацию бригадир уже не мог, он понадеялся, что менты в такие дебри не полезут:
«Навалом у них ныне трупов. А тут сразу два солидняка-мертвяка: разыскиваемый убийца и поп из патриархии. Да станут ли доискиваться? Фартовей скинуть на очевидность — взаимно перестрелялись. А я им еще немножко помогу».
Он навинтил глушитель на ствол пистолета из «бардачка» «БМВ», предназначенного Феогену. Выстрелил из него в грудь Сверчку с расчетом на то, что одной этой пули на видном месте хватит экспертам при идентификации оружия. Потом выщелкнул из обоймы еще два патрона — по числу пуль, оставшихся в пустой и при жизни Сверчковой голове.
Вован вернулся в прихожую, поставил рядом с дверью стул, с которого удобно было бы вскочить при появлении хозяина, и стал ждать.
* * *
Как и все участники этих событий, архимандрит Феоген Шкуркин в тот день пережил много волнений.
С утра ему позвонил Белокрылов, сообщив, что в офисе не появится, потому как исчезает из Москвы на неопределенное время. Предупредил, что только Феоген будет знать — он отсиживается на своей даче в кооперативе «Роща» по Рублевке, где был коттедж и архимандрита. Генерал ядовито изложил, как Ракита, которого собирался пожалеть Феоген, расправился с Ониксом. Заключил же, что никаких денег Автандилу, Харчо, востряковским платить не собирается.
Из всех этих неприятностей Шкуркин извлек полезное. Раз выплата за «Покров» отпала, можно без напряжения приобрести для Мариши машину. С этой новостью Феоген вечером подъехал к своей арбатской квартире.
Когда архимандрит открыл дверь и шагнул в прихожую, складывая губы, чтобы весело поприветствовать возлюбленную, Вован ударил его рукояткой пистолета в голову. Феоген, теряя сознание, рухнул. Бригадир втащил обмякшее тело в гостиную.
Придя в себя, Шкуркин увидел сидевшего в кресле над ним человека с пистолетом, удлиненным глушителем, с весьма внушительным носом-клювом и лихими усами.
— Лежи как лежишь, — сказал Вован, прицелившись Феогену в бороду. — Привет тебе от епископа Артемия Екиманова. А я Вован из востряковской братвы.
Феоген оглянулся, разглядел труп Сверчка и судорожно сглотнул — к горлу подкатила рвота.
— Там кто? — переведя дыхание, спросил он.
— С востряковских паренек. Разборка тут была. Вишь, я и своего не пожалел. И тебя кончу, если не будешь мне отвечать как в школе.
— Можно мне немного приподняться? — робко произнес архимандрит.
— Только без дерготни.
Подволок свою тушу Феоген, оперся на локоть, лихорадочно соображая, и осведомился:
— Вы упомянули Артемия?
— Ага, я ему помогаю. Но не будем сразу во многие дела вдаваться. Где Белокрылов?
Почуял Феоген, что, ответив на вопрос, может быть больше не нужным усатому палачу.
«Как этот Вован потом себя поведет? Неужели Артемий мог приказать меня убить?»
Деланно вздохнул Шкуркин.
— Сам от генерала известий жду. Странное дело: сегодня он не вышел на работу. Звонил ему домой, никто не отвечает.
— Да? — смерил его испытывающим взглядом Вован. — Твой пес, и тебе не отзвонился?
— Почему вы, Вован, считаете будто Леонтий Александрович у меня на ошейнике? Ну, помогал мне, вот как вы Артемию помогаете.
— Другие у вас с ним дела. Что за команду Белокрыл сколотил?
Феоген понял: хоть на этот вопрос надо отвечать.
— Действительно, есть у генерала знакомые из бывших офицеров спецслужб.
— Например, мужик со сросшимися бровями, который на «Покров» старшим ходил, — подсказал Вован.
— Его зовут Ракита.
— Сколько всего бойцов?
— Человек десять, я думаю.
Бригадир достал папиросы, закурил.
— Ты поменьше думай. О счетчике, что я на вас с Белокрылом за «Покров» включил, он тебе базарил?
— Да.
— Манда! — крикнул Вован. — Где бабки?
При упоминании о деньгах сразу вспотел Феоген, выдавил:
— Заплатим, все заплатим. Не беспокойтесь.
Перекатил во рту дымящуюся папиросу Вован, привстал и с размаху ударил ботинком Феогена между ног.
— А-а-а! — взвыл тот, хватаясь за изувеченную мошонку.
— Платить немедля будешь, — процедил бригадир.
В квартире у Феогена было два тайника, набитых долларами и драгоценностями. Дрыгаясь от адской боли между ног, он решил отдать один из них.
— Отодвиньте в спальне кровать, — пробормотал Шкуркин, — под ней три паркетины у изголовья. Снимите их, возьмите сколько надо.
Вован снова оглушил его по голове и пошел в спальню. Там он увидел кровать, уже отодвинутую Маришей. Заветные паркетины были вытащены, пустотой зиял тайник.
Бригадир вернулся, пнул Феогена ногой в бок. Тот разлепил глаза.
— Хана тому тайничку, — сказал Вован. — Маришка его прибрала.
— Что-о!
— То самое. Подставили мы тебе Маришку. Она о всех твоих делах нам докладывала. А сегодня съехала. Конец вашей семейной жизни.
Феоген схватился лапами за голову и стал кататься по полу.
— Слышь, ты, — окликнул Вован. — Платить надо.
— Что? Да ведь эта тварь все забрала! У вас все мои деньги.
— Не, те деньги Маришке на булавки. А ты сейчас должен мне за «Покров» и по счетчику отдать.
Кряхтя, присел Феоген, изображая крайнюю муку.
— Больше ничего нет.
— Будто бы? — прищурился Вован, разгладив усы.
Он разбежался и страшным ударом ноги врезал архимандриту в лицо. Кровь хлынула у того из сломанного носа, Феоген упал, растянувшись во всю длину.
Вован сходил в ванную, набрал там в тазик холодной воды, вернулся и облил ею Феогена. Мокрый Шкуркин, отплевываясь, приподнялся и сел.
— Могучий ты поп, — одобрил его востряковский.
— Господи, помилуй мя! — закричал архимандрит, стал плакать и креститься.
Зажигая новую папироску, Вован заметил:
— Ты по сану должен терпеть. Но вот когда за бабки мученичество принимают, не уважаю. Чего ты за мошну как за мошонку держишься, козел в рясе? На том свете этого не поймут.
— Богом клянусь, нет у меня больше сбережений, — пролепетал архимандрит.
— Клясться, козел, тебе тоже не положено. — Бригадир навел пистолет ему в лоб. — Тогда прощай. Я тебя кончаю, а потом квартирку твою все равно подробно проверю. Раз был один тайник, то должен быть и другой.
— Есть! Есть! — вскинул руки Феоген.
— Где?
Архимандрит поднял дрожащие пальцы и указал на ковер, висящий на стене.
— Приподнимите его, снимите плинтус, за ним впадина.
Вован прошагал туда, сорвал ковер. Достал нож, стал отдирать плинтус. Наконец увидел за ним узкий проем. Ударил по нему каблуком — алебастровый порожек рассыпался. Внутри лежали пачки долларов и драгоценности, обернутые в целлофан.
Полюбовался ими бригадир и вернулся к скрюченному Феогену.
— Добро, как говорит твой лучший друг епископ Артемий. Вижу я, что в полное соображение ты вошел. Теперь уж чего тебе терять? Бабок и цацек, которые обожаешь, ты лишился. Сдавай мне Белокрыла и разойдемся.
