мне рявкнул: «Кругом марш!»
На второй день, в послеобеденный отдых дневальный по роте закричал: «Трудников к взводному!» Я быстро встал с нар и вижу перед собою ротного и рядом с ним Сальникова. «В чем ваша жалоба?» — спросил ротный. Я изложил обстоятельства жалобы. Он молча слушал и, когда я закончил, сказал: «Десять часов под ружье». Как кипятком ошпарило меня такое несправедливое решение ротного. Это значило, что после занятий, во время послеобеденного отдыха я должен отстоять пять суток по два часа с винтовкой на плече, вещевым мешком с полной выкладкой, по стойке «смирно», не шевелясь. Такое шемякинское решение[84] возмутило и оскорбило во мне лучшие чувства о духе единства армии.
Но я продолжал верить, что если не здесь, то там, на фронте найду товарищеские, человечные взаимоотношения, где дух патриотизма роднит всех и объединяет в единую семью. И я решил проситься на фронт, а если откажут, то просто сбежать с маршевой частью, идущей на фронт. Тогда я не знал, что за редким исключением у людей, имеющих власть, развиваются чаще звериные инстинкты, чем человеческие.
А пока что я отбывал в послеобеденный отдых наказание и, конечно, очень трудно было бы точно и полностью выстоять столбом, когда через час начинало деревенеть все тело. Но так как из начальства никто не захотел наблюдать за выполнением наказания, то приказали дневальному ставить меня под ружье и снимать, то есть своему же собрату солдату. И он, свой собрат, снимал меня не через два часа, а через полчаса стояния, а в наряде отмечал, что отстоял полностью два часа.
Вот с этого момента я начал раскаиваться в добровольном поступлении на службу в армию, но назад возврата не было, да уж и мой год начали призывать. Вскоре неожиданно пришло распоряжение направить всех вольноопределяющихся в Горийскую школу прапорщиков, в том числе и меня. Так и остался я в долгу перед местным начальством, не отстояв еще шесть часов под ружьем.
В Горийской военной школе отношение начальства к нам резко изменилось. Называть стали на «вы», так как здесь нас готовили на младших офицеров — прапорщиков. В Горийскую школу приезжал ко мне с фронта повидаться брат Александр уже в чине поручика. Тогда ни он, ни я не знали, что это последнее наше свидание, что потом пройдут многие десятки лет, и мы не сможем встретиться. Я уже говорил, что волею судьбы брат попал в плен и обосновался в Югославии, там обзавелся семьей и по настоящее время здравствует на своей второй родине, и теперь я говорю: «Да здравствует космополитизм! — место человека на Земле должно быть повсюду без границ!»
Восторженность к защите Родины исчезла, и об этом писал Тане, она сочувствовала и писала, что в ад дорога широка и из него узка. Энтузиазм, патриотизм и прочие хорошие слова потеряли свое значение. Но назад возврата нет. Хочешь или не хочешь, а лямку тянуть надо, в угоду власти и всеобщей принудительной стадности. Вначале письма получал часто, но с отъездом в действующую Кавказскую армию переписка становилась реже. Письма шли подолгу, Таня писала в каждом письме то, что пишет влюбленная девушка, — о бесконечной любви, преданной и зовущей к неизведанному счастью, — отчего еще сильнее создавалось отвращение к войне и службе, а [появлялись мысли] о Тане, тоска о ней становилась еще сильнее и милее. Из дома каждое письмо было почти одинаковое — печаль и скорбь о нас, пятерых сыновьях, да и то, что пока всех бог хранит.
По окончании Горийской школы прапорщиков я получил назначение в формирующийся полк в Александрополе[85], но вскоре перевели в этапно-транспортный отдел Кавказского фронта, где получил назначение командиром военного конного транспорта по снабжению фронта боеприпасами и продовольствием. В течение двух лет транспорт следовал за фронтом, в направлении Эрзерума, Байбурта, Трапезунда[86], затем Джульфы[87] и озера Урмия[88]. Два-три раза приезжал в длительные командировки в Тифлис для пополнения транспорта и, отдавая дань молодости, флиртовал в Александрополе с девушкой Марусей, армянкой, а в Тифлисе с грузинкой Миной Джоржадзе. Но зная, что меня ждет Таня, — флирт был несерьезный.
Война на Турецком фронте шла с неизменным успехом русских войск. Население оккупированных нами районов, обобранное вначале турецкими реквизициями, а потом русскими, относилось к нам сдержанно-враждебно, замкнуто по житейской мудрости: «Не все ли равно, чья палка бьет». Своя или чужая — одинаково больно и оскорбительно. Палка и кнут интернациональны!
Когда первый раз пошли в поход с транспортом, то Эрзерум был уже взят нашими войсками, и мы догнали фронт за Байбуртом и включились в снабжение фронта. В пути следования в Эрзеруме имели двухдневный отдых. Осмотрел Эрзерум, как и в большинстве азиатских городов дома и ограды глинобитные, кучи мусора и навоза на кривых улицах города. Крепостные валы, рвы и форты вокруг города, заметны разрушения при взятии нашими войсками. Железных дорог нигде не было, и редко встречались шоссейные, кажется, одна и была Эрзерум — Байбурт — Трапезунд, а поэтому вся наша и турецкая армия снабжались колесным, а в горах конно-вьючным транспортом, и в небольшом количестве автомобилями, где можно было проехать. Наши саперы по мере продвижения наших войск строили шоссейные дороги.
Как-то в Байбурте я ехал, как и всегда, верхом на лошади и случайно встретился с братом жены моего двоюродного брата Мусатова Вани, с Крючковым Андреем, с которым раза два встречался в Старотопном. Проезжая городом Байбуртом, увидел навстречь идущего солдата — унтер-офицера. Лицо его показалось мне знакомым. Остановился и спрашиваю — какой губернии, волости и села — он точно ответил, откуда родиной и я, но меня он не узнал, а когда я назвал себя, и он тут же признал меня: «Ну вот где нам пришлось встретиться». Пригласил его к себе в часть, что в двадцати верстах от Байбурта, а он работал писарем в какой-то стоявшей в Байбурте части. Написал записку его командиру, чтоб он отпустил как моего родственника повидаться со мною. На следующий день приехал Андрюша ко мне и два дня гостил у меня, и только потом, через много лет мы встретились на свадьбе Мусатова Шуры в Старотопном, когда он работал бухгалтером в ресторане «Националь» в Смурове, а я уже работал врачом.
