Это пестрое общество состояло наполовину из темнокожих египтян, наполовину из греков, но среди них находилось много израильтян и сирийцев, особенно между учеными и воинами.
Царскую чету встретили громкими возгласами и знаками почтения. Клеопатра улыбалась так ласково, как никогда, и милостиво кивала своим опахалом, но все-таки никого из присутствующих не почтила своим вниманием. Она искала Публия вблизи ложа, приготовленного для нее, потом между эллинами, египтянами, иудеями и послами, но не найдя его, обратилась с вопросом к камерарию [63]. Тот позвал сейчас же распорядителя, очень важного чиновника, на обязанности которого лежало заботиться о представителях чужеземных государств. Он уже стоял около царицы, ожидая случая передать Клеопатре поклон от Публия Сципиона и сообщить от его имени, что он вернулся в палатку, так как пришли послы из Рима.
— Это правда? — спросила царица, опустив свой взор и строго смотря на попечителя послов.
— Трехъярусный корабль из Брундизия [64] вчера пришел в гавань Эвноста [65], а час тому назад конный гонец привез письмо, но не обыкновенное, а с предписанием сената. Это я узнал по форме и печати.
— А коринфянин Лисий?
— Он ушел вместе с римлянином.
— Что ж, и ему сенат послал предписание? — насмешливо и с раздражением спросила царица, и, отвернувшись от попечителя без поклона, она, как бы ведя заседание, обратилась опять к камерарию:
— Царь Эвергет сидит среди египтян возле послов от храма из Верхнего Египта. Кажется, он говорит им речь, а они внимательно его слушают. Что говорит он и что это значит?
— Перед твоим приходом он сидел возле сирийцев и иудеев. Царь рассказывал им о том, что купцы и писатели, плававшие на юг, сообщили ему о странах возле тех озер, через которые протекает, вероятно, Нил. Он полагает, что открылись новые источники недалеко от начала священной реки, которая едва ли, как думали древние, вытекает из океана.
— А теперь узнай, что он там рассказывает египтянам! Камерарий побежал к ложу Эвергета. Царица в это время обменялась несколькими приветливыми словами с иудейским военачальником Ониа. Вернувшись, камерарий вполголоса сообщил ей, что царь разъясняет одно место из диалога «Тимей» Платона, в котором Салон прославляет мудрость жрецов Саиса. Царь говорил очень одушевленно, и египтяне слушали его со знаками одобрения.
Лицо Клеопатры омрачалось все более и более. Она закрылась веером, подозвала знаком Филометра и шепнула ему:
— Оставайся все время возле Эвергета. Мне подозрительно его особенное внимание к египтянам. Он старается заслужить их расположение, а если это чудовище захочет кому понравиться, то умеет быть и любезным, и привлекательным. Он мне испортил вечер, и я вас покидаю.
— До свидания, до завтра.
— Жалобу римлянина я выслушаю у себя на крыше, там всегда веет прохладный ветерок. Если ты желаешь при этом присутствовать, то я дам тебе знать. Но я хотела бы поговорить с ним одна. Он получил очень важное письмо из сената. Так до завтра!
XII
В то время как в большой галерее опорожнялись и наполнялись кубки и пирующие становились все веселее и шумнее, и в то время как Клеопатра раздраженно обвиняла всех своих прислужниц и подруг в неловкости и неумении, страдая от каждого неосторожного прикосновения и малейшего укола булавки, в это время Публий и друг его Лисий в сильном возбуждении ходили взад и вперед по шатру.
— Говори тише, — сказал коринфянин, — мне кажется, что каждая голова грифона на этой легкой стене нас видит и подслушивает.
— Я в этом и не сомневался.
— Когда я шел за камеями, навстречу мне из этой двери блеснул свет, но, вероятно, тот, кто к нам пробрался, был предупрежден. В тот момент, когда я подходил к шатру, свет погас, а факел у нашего входа совсем не был зажжен, но я все-таки успел рассмотреть в тонкой полоске света, что через дорогу прошмыгнуло что-то вроде черной ящерицы с блестящими пятнами — фигура мужчины в длинной одежде с золотыми украшениями. Ты знаешь, у меня хорошие глаза, и я готов поспорить на что угодно, что кошка, проскользнувшая к нам, это Эвлеус.
— Почему ты его не задержал? — с досадой спросил Публий.
— Потому что у нашей палатки было темно, хоть глаз выколи, а толстяк так же проворен, как жирный барсук, когда за ним гонятся собаки. Совы, летучие мыши и им подобные ночные твари отвратительны, а этот евнух, когда смеется, скалит зубы, как гиена…
— Этот Эвлеус, — перебил Публий, — вскоре узнает, что значит иметь дело с сыном моего отца.
— Но ты с самого начала обходился с ним не слишком снисходительно и вежливо, а это было не слишком благоразумно.
— Тут благоразумие, там благоразумие! — вспылил римлянин. — Он мошенник! Когда он держится в стороне, я в это не вмешиваюсь. Но вот уже несколько дней он преследует меня, чтобы подсматривать за каждым моим шагом, а со мной держит себя как равный. Но я ему покажу, что он ошибается! Он не может пожаловаться на мою скрытность; он знает, что я о нем думаю и что я намерен делать. Отвечать хитростью на его предательство мне было бы трудно, в искусстве коварства он меня, конечно же, превзошел. В открытой борьбе, которая ему незнакома и невыгодна, я преуспею гораздо больше. К тому же такая борьба больше в моем характере, чем всякая другая. Он хитер, проницателен и сейчас же сумел установить связь между обвинением, которым я ему угрожал, и свитком, данным мне в его присутствии отшельником Серапионом. Вот он лежит здесь. Взгляни только на него. Этот евнух и хитер, и бесчестен — два качества, которые, в сущности, противоречат друг другу, ибо кто действительно умен, тот не станет жить противозаконно. Посмотри, он развязал нитки, обвязывавшие свиток. Но у него не было времени завязать его опять! Он, верно, все прочел или только отрывками. Во всяком случае представляю себе его радость встретиться со своим собственным и точным изображением. Отшельник хорошо владеет пером и пишет сильными мазками и яркими красками. Если он прочел все до конца, то это избавляет меня от труда объяснять ему мои намерения. Если же ты его спугнул раньше времени, мне придется больше распространяться при обвинении. Так или иначе, это безразлично!
— Нет, конечно, нет! — вскричал грек. — В первом случае Эвлеус успеет принять меры и подкупить свидетелей. Такие важные письма я всегда бы позаботился спрятать или запечатать. Где у тебя предписание сената?
— В этом ящике, — ответил Публий, указав на одежды, под которыми было спрятано письмо.
— Можно узнать его содержание?
— Нет, теперь не время. Необходимо подумать о том, как поправить беду, которую ты натворил. Подумай только: такое прелестное, невинное создание, которое, по твоим же словам, напоминает тебе твою милую сестру, ты хочешь предоставить — кому? Этому свирепому варвару, этому чудовищу, каждое слово которого порочно, а удовольствие — что-нибудь чудовищное. Ведь Эвергет…
