НОРМАЛЬНОЕ САМОЧУВСТВИЕ ВОЗВРАЩАЛОСЬ КО МНЕ ВСЕГО ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА СЛЕДУЮЩЕЙ ХИМИОТЕРАПИИ.
Лечение продолжалось. Незначительных побочных эффектов было как раз достаточно, чтобы они не давали мне вернуться к работе. Руководство нейрохирургического отделения сообщило мне о том, что я соответствую всем государственным и местным требованиям для окончания резидентуры. Церемония вручения дипломов была назначена на субботу, двумя неделями ранее предполагаемой даты родов Люси.
День церемонии настал. Я стоял в нашей комнате и одевался для выпускного, самого значительного события семилетнего пребывания в резидентуре, когда меня одолел сильнейший приступ тошноты. Эта тошнота была не похожа на обычное следствие химиотерапии: в таком случае она накатывала и отступала, словно волна. У меня же началась неконтролируемая зеленая рвота с меловым привкусом, отличным от желудочного сока. Эти рвотные массы были из глубины моего желудочно-кишечного тракта.
Тогда я понял, что не попаду на выпускной.
Мне требовались капельницы, чтобы предотвратить обезвоживание, поэтому Люси отвезла меня в отделение экстренной помощи. Вскоре рвота сменилась диареей. В больнице мы мило пообщались с резидентом Брэдом, которому я детально описал весь процесс своего лечения. Мы также обсудили достижения в области молекулярной терапии и препарат «Тарцева», который я принимал в форме таблеток. План был прост: продолжить внутривенное вливание жидкости, пока я не смогу пить самостоятельно. В тот вечер меня определили в палату. Однако, когда медсестра принесла список назначенных мне лекарств, «Тарцевы» там не оказалось. Я попросил ее позвать резидента, чтобы он исправил ошибку. Такое случается. В конце концов, я принимал дюжину лекарств, не упустить из виду ни одно из них было сложно.
Брэд появился далеко после полуночи.
– Мне сказали, у вас есть вопросы по поводу лекарств?
– Да, – ответил я. – «Тарцевы» нет в списке. Назначьте ее, пожалуйста.
– Я считаю, что вам пока не следует ее принимать.
– Почему?
– У вас значительно повышен уровень печеночных ферментов.
Я смутился. Уровень ферментов повышен у меня вот уже несколько месяцев. Если это его беспокоит, почему мы не обсудили вопрос заранее? В любом случае налицо была явная ошибка с его стороны.
– Эмма, мой онколог и ваш начальник, видела эти цифры, но «Тарцеву» не отменяла.
Резидентам постоянно приходится принимать самостоятельные решения без участия врача. Но сейчас, узнав о мнении Эммы, он, конечно, послушает меня.
– Но именно в ней скорее всего лежит причина ваших гастроэнтерологических проблем.
Мое недовольство росло. Как правило, упоминание о распоряжениях врача-начальника сводило на нет любые споры.
– Я принимал «Тарцеву» целый год без каких-либо проблем, – сказал я. – Вы считаете, что все это внезапно спровоцировала она, а не химиотерапия?
– Да, возможно.
Недовольство переросло в злость. Молокосос, всего два года назад закончивший факультет медицины, смеет со мной спорить? Одно дело, если бы он был прав, но ведь он нес полную чепуху.
– Я говорил вам днем, что без «Тарцевы» метастазы в моих костях активизируются, вызывая невыносимую боль? Я не хочу жаловаться, но мне доводилось ломать кости, и, знаете ли, боль от метастазов куда сильнее. По шкале интенсивности я оценил бы ее на 10 из 10. Если вы не вернете «Тарцеву», я скоро буду корчиться в муках.
– Ну, учитывая ее период полувыведения, этого не произойдет еще примерно сутки.
В глазах Брэда я видел, что для него я не пациент, а настоящая проблема.
– Послушайте, – продолжил он, – если бы вы сами не были врачом, этот разговор вообще не состоялся бы. Перестав принимать это лекарство, вы поймете, что именно оно и является причиной ваших болей.
Мне даже не верилось, что всего лишь сегодня днем мы с ним так дружелюбно болтали. Когда я сам был еще студентом, одна пациентка сказала мне, что всегда надевает самые дорогие носки перед походом к врачу: когда она будет сидеть на кушетке в халате и носках, врач сразу же поймет, что она человек уважаемый и относиться к ней нужно соответственно. (В этом, наверное, и заключалась проблема: я был в бесплатных больничных носках, которые подворовывал годами.)
– Тем не менее «Тарцева» – это особенный препарат, и мне нужно разрешение начальника, чтобы назначить его. Вы правда хотите, чтобы я будил Эмму только из-за этого? До утра вопрос подождать не может?
Наш разговор явно подошел к концу.
Пойти навстречу моим требованиям значило для него добавить еще один пункт в список дел: совершить унизительный звонок начальнику, в котором ему придется признать свою ошибку. Он дежурил в ночную смену. В резидентуре большинство работают по сменам. Любопытно, что, работая таким образом, врачи становятся слегка менее ответственными: если отложить какое-то дело на несколько часов, справляться с ним придется другому человеку.
– Обычно я принимаю «Тарцеву» в 5.00, – продолжил я. – И мы оба понимаем, что фраза «подождать до утра» означает, что решать эту проблему придется уже другому врачу во время утреннего обхода. Я прав?
– Ладно, мне все с вами понятно, – сказал он и вышел из палаты.
Утром я узнал, что лекарство он так и не назначил.
Я ЗАПИСЫВАЛ ДЕТАЛИ МОЕГО ТЕКУЩЕГО САМОЧУВСТВИЯ И С ПОМОЩЬЮ ЛЮСИ СОБИРАЛ ВСЕХ ВРАЧЕЙ, ЧТОБЫ ОНИ ОЗНАКОМИЛИСЬ С МОИМИ ЗАПИСЯМИ.
Ко мне заскочила Эмма и сказала, что все уладит. Она пожелала мне скорейшего выздоровления и извинилась, что ее не будет в городе неделю. В течение дня мне стало хуже, диарея стремительно усиливалась. Мне ставили капельницы с жидкостью, но они действовали недостаточно быстро. Почки начали отказывать. Во рту стало настолько сухо, что я не мог ни говорить, ни глотать. Анализы показали, что концентрация ионов натрия в моей крови была практически несовместима с жизнью. Меня срочно перевели в отделение интенсивной терапии. Части нёба и гортани пересохли из-за обезвоживания. Я был в агонии, то приходя в сознание, то снова впадая в забытье. Тем временем вокруг меня собрался целый пантеон специалистов: реаниматологи, нефрологи, гастроэнтерологи, эндокринологи, инфекционисты, нейрохирурги, онкологи и отоларингологи. Люси, находившаяся на тридцать восьмой неделе беременности, сидела у моей койки весь день, а затем пряталась в моем бывшем кабинете всего в нескольких шагах от отделения интенсивной терапии. Оттуда она приходила ко мне и ночью. Они с моим отцом тоже участвовали в консилиуме.
Приходя в сознание, я слышал вокруг себя какофонию голосов и понимал, что собравшиеся врачи вряд ли придут к единому мнению. Нефрологи спорили с реаниматологами, реаниматологи – с эндокринологами, эндокринологи – с онкологами, онкологи – с гастроэнтерологами. Я чувствовал ответственность за свое здоровье: когда я был в состоянии, то записывал детали моего текущего самочувствия и с помощью Люси собирал всех врачей, чтобы они все ознакомились с моими записями.
Позднее, находясь в полудреме, я слышал, как Люси и отец обсуждают мое состояние с каждой командой специалистов по отдельности. По нашему мнению, правильнее всего было продолжать вливать мне жидкость, пока последствия химиотерапии не сойдут на нет. Однако каждая команда врачей настаивала на своем и пыталась назначить мне тесты, которые не были ни необходимыми, ни безопасными. Бесконечные анализы, снимки, лекарства – я начал терять связь со временем и всем, что происходит вокруг. Я просил, чтобы мне все объяснили, но предложения казались мне бессвязными, а голоса далекими. На середине речи врача я погружался в черноту и терял сознание. Я так мечтал о том, чтобы Эмма была здесь, на дежурстве.
Внезапно она появилась в моей палате.
– Вы уже вернулись? – спросил я.
– Вы провели в отделении интенсивной терапии чуть больше недели. Но не переживайте, вам уже лучше. Большинство ваших анализов близки к норме. Совсем скоро вас выпишут.
Как я позднее узнал, она поддерживала связь с окружавшими меня врачами по электронной почте.
– Помните, как вы предложили мне довериться вам как врачу и просто быть пациентом? – спросил я. – Мне кажется, это хорошая идея. Я читал немало научной и художественной литературы, пытаясь найти свое место, но так его и не нашел.
– Честно говоря, я не думаю, что литература способна вам помочь в этом, – ответила она.
Теперь Эмма была капитаном корабля, неся с собой покой в больничный хаос. Мне на ум пришли строки Т.С. Элиота:
Дамьята[75]: Лодка веселоИскусной руке моряка отвечала,В море спокойно, и сердце веселоМогло бы ответить на зов и послушно забитьсяПод властной рукой[76].
Я откинулся на подушку и закрыл глаза. Погрузившись в темноту забытья, я наконец расслабился.
