она будет плакать. И я всегда буду знать, что виноват.
Только столь яркая картина – отчаяние – и придала сил. Я поднялся на ноги, добрел ощупью до стола, но вместо пластика пальцы в темноте нащупали нечто холодное. Металлическое.
Клещи.
Ирландец бросил их валяться тут.
Эй, наблюдатель? Ты же еще тут? Тогда смотри. Потому что я, не собираюсь этого допустить, слышишь? Не собираюсь. Я – хороший человек. Поступлю правильно, черт побери, как мужчина. Я. Хороший. Человек. Смотри, наблюдатель!
Не осознавая толком, что делаю, я подхватил инструмент и одним сильным ударом опустил инструмент ОТулу на плечо, сбоку, отбросив того от двери в промежуточный отсек, ведущий к внешнему люку. И похоже, удар оказался силен. Тот упал на пол, заорав от боли и ярости, и с пола вскочил уже не человек – продукт миллионов лет эволюции, выживающий зачастую только за счет собственной агрессии.
Одним прыжком он оказался рядом, замедлилось время, огромный кулак приближался к моему лицу, будто в замедленной съемке, крик из глотки растянулся одной длинной низкой воющей нотой… Мне уже явственно чудился хруст костей, когда сломается нос, и влажный густой шлепок, когда плоть нанесет удар по плоти.
Но внезапно удар прошел мимо, а ОТул, матерясь, пролетел по инерции мимо и с грохотом впечатался в стену отсека. Огромное сильное тело обмякло, и теперь все мы плыли в воздухе. В фейерверке из мелких капель красной крови, горящей в аварийном свете осколками огромного рубина.
А потом все залил слепящий свет, так что слезы потекли из глаз – это включилось разом заглохшее оборудование. Корабль заворчал, как огромный просыпающийся зверь, заворочался, задрожали переборки… И Бездна выплюнула нас в реальный мир.
– У нас полчаса до приземления, – тихо и чуть угрожающе проговорил ОТулл, – так вот – половина команды – спятили. Проф тоже сошел с ума и чуть не выпрыгнул в люк за остальными, поэтому мы и привязали его к кровати, накачав успокоительным. Точка. Ничего другого не было.
– Но…
– А мораль свою засунь подальше.
– Иначе нас всех ждет печальная участь, – пожал плечами Флегматик.
– Но почему – он? – тоскливо протянул я, пытаясь безуспешно отогнать от себя видение морщинистого лица, доброго, строгого, уставшего, радостного – всякого. – Почему ты выбрал его?
Уже не помню, как именно у меня оказался снимок дочери ученого, и я с ужасом думал, что всерьез собираюсь подойти к ней. Жизнь старого друга и учителя спасена, но не репутация. «Сошел с ума и чуть не выпрыгнул». В научной карьере это приговор. Так или иначе, это будет последний полет для Профа. Боже! Черная ирония в том, что старик единственный, кто остался в своем уме в Бездне. Только он. И нужно бы понять, в чем уникальность его реакции, изучить, и это помогло бы в следующих путешествиях. Но теперь это будет невозможно, ОТул и Флегматик не позволят.
– Почему? – соизволил-таки ответить техник. – Потому что ты еще пожить не успел, идиот малолетний. А Флегматик – просто мужик хороший. Короче, – он чуть потряс меня за плечо, – ты спал в каюте, ничего не видел. Понятно? И прекрати уже зависать! Все живы остались, между прочим.
– Не все.
– Все, кого ты помнишь и знаешь.
Потом все вправду было как во сне – визг обшивки, облизываемой невыносимым жаром, перегрузки, скручивающие тело, привкус рвоты во рту и кровь из разбитой брови – кто-то не убрал ту самую чашку с единорогом. Ее короткий полет окончился встречей с моим лицом, впрочем, не причинив серьезного вреда.
Дальше сознание могло воспринимать происходящее только короткими вспышками. Вот нас вытаскивали чуть не на руках, сверкали вспышки камер, хлопали ладони, кто-то радостно кричал. Госпиталь. Обследования. Белый потолок, зеленые стены, датчики на груди и игла капельницы, проткнувшая запястье. Запах больницы и запах цветов, перемешанный в гремучую смесь. Так пахнет подвиг – цветы и лекарства.
Молодая девушка в стильных очках – как вы чувствуете себя психологически? Красивая, милая в общении, но от того, что я скажу, будет зависеть вся дальнейшая карьера. Это все – тест. А она продолжает, частит. То ли новенькая, то ли специальный психологический момент. Как вам ваши компаньоны? Как бы вы оценили их действия? Насколько комфортно вам было работать вчетвером?
На этом месте я закрыл глаза, больше всего желая спросить о Профессоре, но не зная, как это правильно сделать. И что уже успели наговорить Флегматик и ОТул.
И вот только потом до меня дошло.
– П-простите? – переспросить – выиграть драгоценные секунды на формулировку «правильного» ответа.
– Насколько комфортно работалось вам с господами Стравински, Ферро и Ли?
– Кто это такие? – ляпнул было я, на миг растерявшись, но быстро спохватился. – Шутка-шутка. Все хорошо. Никаких проблем.
– Вы хотите как-то отметить кого-то из них?
– Нет, все отлично делали свою работу.
– И конфликтов не было?
– Нет, – твердо ответил я, чувствуя, что окончательно перестаю понимать, что происходит.
Я улыбался ей так, что скулы сводило. Я пытался быть обаятельным и милым, взъерошивал рукой челку, смотрел ей в глаза и рассыпался в шутливых комплиментах. Только бы она не догадалась, что я понятия не имею, кто вообще такие эти Стравински, Ферро и Ли. А еще я всеми силами пытался выспросить про других, тех, от кого осталась только кружка, монета, фото в портмоне, да клетчатый платок. Намеками, шутками, осторожно. И ничего.
Вообще ничего. Пустота.
Я изо всех сил изображал, что мне хочется продолжить общение с симпатичной девушкой, но вроде как устал слишком. Косил, словом, под озабоченного придурка. Успешно, надо полагать. Прощаясь, она улыбнулась совсем непрофессионально, и пообещала еще заглянуть.
Только когда захлопнулась дверь, я обессиленно откинулся на хрустящие от чистоты подушки, и спина была мокрая от пота. А еще через полчаса явился мрачный ОТул. Техник кутался в дурацкий больничный халат, больше похожий на атрибут дорогого отеля.
– Устроился?
– Ага.
Ирландец сел на край кресла и криво ухмыльнулся, не глядя мне в глаза.
– Страховка тут и правда шикарная – проверили каждую клетку тела. Знаешь, раньше, когда у меня что-то прихватывало, я испытывал не только физическую боль, но и боль от будущего ценника в лечебнице. Ха.
– Не то слово, – я отвечал нехотя, желая только, чтоб ОТул сказал уже, зачем пришел, и убирался.
Знаешь, наблюдатель, я всегда буду помнить лицо ирландца, залитое красным светом, когда он тащил Профа к выходу. Это невозможно забыть. Все зависит от того, что именно хранить в себе. Одно воспоминание поддержит в вас жизнь в самые мрачные времена,
