Клетки были заполнены раствором, который не поддавался анализу, будто состоял из какого-нибудь первичного вещества – неделимого, неанализируемого и… Кое-что Антон все-таки выяснил – оно горело. Точнее, исчезало, стоило температуре подняться до двухсот семидесяти трех градусов.
Вещество, из которого была сделана черная гончая, имело смысл отправить на какой-нибудь коллайдер, чтобы выбить результат. Для этого пришлось бы построить коллайдер прямо здесь. Дальше пятидесяти метров от Периметра любая московская тварь просто переставала существовать. Даже падший Охотник не смог преодолеть этой черты.
Человеку свойственно во всем сомневаться. И это не плохо – плохо, что некоторые пытаются сомневаться с помощью рук и ног.
Антону повезло – он был почти в пяти метрах от капсулы с останками черной гончей, когда со стороны Периметра к лаборатории подошла милая девушка и уже совсем было покорила сержанта, прежде чем как-то странно вывернула руку, будто пытаясь что-то вытащить из-под слишком большого, будто с мужского плеча свитера…
Секта «Московский фронт» долго готовилась к операции. Вероятно, перспектива обладания созданием падших казалась им более важной, чем жизнь трех десятков товарищей. Даже после активации взрывного устройства спецназовцы довольно долго сопротивлялись десяткам сектантов, вооруженных хорошо и не жалеющих патронов.
Таманцы не вмешались. Они знали, чем все кончится. Сектанты пронесли капсулу с останками темной гончей несколько десятков метров, прежде чем оказалось, что результат их операции – большая стеклянная посудина.
Стрельцов даже не стал свидетелем. Ударная волна вызвала соприкосновение его черепа со спектрофотометром, что привело к тому, что все время диверсии он лежал тихо и, что еще важнее, незаметно.
Уже вернувшись в Петербург, Антону пришлось доказывать, что он в «Московском фронте» не состоял. Правда, расследование по этому делу длилось недолго – и о Стрельцове достаточно быстро забыли.
Со странным единодушием за сектантов взялись спецслужбы Европы, Балтийской и Центральной республик, и через две недели секты не стало.
В каком-то смысле диверсия оказалась более эффективной, чем планировали сектанты. Финансирование лаборатории было прекращено, а Антон Стрельцов, пусть и выпущенный из-под колпака Комитета, обнаружил, что не то чтобы он не нужен никому… Просто нет никого, кто бы в принципе занимался чем-то, что имеет отношение к биохимии, если не брать в расчет ставку патологоанатома в городском госпитале.
Можно было вернуться в приют, для бывших воспитанников там всегда находилось дело, можно было идти на биржу труда. Антон выбрал драфт.
Последние сбережения, щедро приправленные долгами, ушли на вечер в пабе. Компания в пятнадцать человек собралась обозначить тот факт, что Антон и Лена отныне вместе в радости и печали.
Обошлись без церемонии, штампа в паспорте, колец и свадебного платья. И без медового месяца. Утром Антон уже ехал на экспрессе в Кубинку, чтобы успеть к двенадцати на открытие очередного драфта.
Арена, как прозвали здание драфта, была построена по чертежам Купца – падшего из первой шестерки. И больше всего она действительно напоминало стадион. Круглая площадь, попасть на которую можно через единственные ворота, окруженная одноэтажным кольцом офисов, у каждого – отдельный вход с внутренней стороны. У Купца было специфическое чувство юмора – офисов насчитывалось шестьсот шестьдесят шесть.
Раз в месяц открывались ворота Арены, и тысячи желающих устремлялись навстречу судьбе. Падшим не нужны были ни документы, ни компьютеры. Драфт работал с надежностью силы притяжения, не завися ни от политики, ни от экономики, и каждый пришедший на него получал свой жребий. Ничего особенного – адрес в Москве. Ни даты, ни времени. Если ходоку повезет, его будет ждать один из падших. Казалось бы, система не должна работать, однако же, если ходок возвращался из Москвы, он возвращался с товаром.
Не успевали закрыться ворота Арены, а в Сети уже публиковали список счастливчиков, букмекеры принимали ставки, заказчики принимали решения – кого нанять. Ходок – ремесло на грани права – в Москве законы не работают, все, что происходит в бывшей столице, – личное дело того, с кем это произошло, на форумах гуляют байки одна страшнее другой. А фамилии ходоков-профессионалов знают все, телефоны, почта – все в доступе.
Стрельцову повезло: ко времени его первого драфта журналистам ходоки стали уже неинтересны. Смерть в Москве стала статистикой. Обереги – еще одним товаром класса люкс.
Первым жребием Антона оказался Романов переулок – место силы падшего Воронина. Ходка была удачной. Стрельцов даже смог позволить себе свадебный подарок. Слабенький оберег «ведьмина слеза», действующий всего несколько дней, совсем недорогой для ходока и стоящий за пределами Москвы, даже после полной разрядки, как приличное жемчужное ожерелье.
Антон был на драфте еще пять раз, больше нужды не было. Заказчики находились легко, а список падших-контрагентов Антон предпочитал не расширять. До поры до времени все текло по накатанной. Москва умеет выбирать удачливых. Сейчас в «мерседесе» Воронина Антон почему-то снова вспомнил, как заходил в первый раз на Арену, как ждал своей очереди в окошке. Если бы он не стал ходоком… В каком-то смысле это был легкий путь. В конечном счете, ходок должен делать только то, что заложено в генетику любой земной твари – выживать. Остальное – приложится.
Глава одиннадцатая
Долг
Важно, чтобы пациент хорошо понимал: боль – это не причина и даже не следствие, боль – это сигнал тревоги его организма. А разве правильно не слышать сигнал тревоги?
Записки анестезиолога– Ты быстро, Антоха… У вас там в Питере все нормально? Я уже думал, придется мне с другими торговцами контакты налаживать. А я трудно привыкаю. Ты же знаешь… Наверное, случилось что?
Воронин впервые оказался так рядом – пусть у шестисотого и широкие сиденья, это все равно ближе, чем рукопожатие через стол. Светлый льняной костюм, светлые туфли, широкополая шляпа, брошенная сзади. Воронин всегда одевался так, будто жил в жаркий пик лета и не в Москве. Где-нибудь на широте Бали или Гоа. Глядя на его вечный загар, в это верилось. Пахло от Воронина тоже чем-то экзотическим и пряным, вероятно, чем-то экваториальным. Пробковый шлем ему точно пошел бы, и не «мерс», а какой-нибудь «Лендровер Дефендер». К торговцам Воронин привыкал действительно тяжело. Антон как-то посмотрел статистику драфтов – количество выживших из тех, кому выпало навестить Воронина, – не зашкаливало. Даже на фоне других падших. Трудно притереться, если не даешь контрагенту шанса увидеться еще раз.
Антон попытался избавиться от невеселых мыслей единственным известным ему способом – сразу приступив к делу. Вероятно, он был бы не настолько активен, но адреналин все еще плескался в крови:
– Господин Воронин, мой клиент заказал «Крыло ангела» – оберег девятого уровня.
– Девятый уровень? Почему не десятый?
– Бывает и такой?
– Бывает. И двенадцатый бывает, только это как экватор – большой, а не продается. Я доступен?
– Заказчику экватор не нужен, ему оберег нужен.
– Может себе позволить?
– Надеюсь.
– Лучшая сделка в твоей жизни! Угадал? Антон, сколько ты берешь, процентов пятьдесят?
– Пока хватает.
– За бензин хоть доплачивают?
– И за бензин тоже.
– В оба конца?
– Обычно я возвращаюсь. За это и платят.
– Но ведь можешь и не вернуться. Рано или поздно – все остаются здесь, да, Антоха?
«Мерс» гнал по Москве, по идеально пригнанным камням брусчатки. Падшие предпочитали камень асфальту. Падшие могли позволить себе любые предпочтения. Тысячи приезжали на Центральный вокзал. Тысячи были готовы мостить дороги, красить, вывозить мусор, стоять у прилавков и на панели, нажимать кнопки и давить на рычаги. Каждый день, каждый час.
Три спецвокзала, три подземных терминала на глубине пятьдесят-семьдесят метров, три осколка Периметра – на юге, севере и востоке, каждый за десяток километров от кордона таманцев. Все те же минные поля, пропускная система и неразговорчивые бойцы генерала Парыпина.
Когда-то был четвертый вокзал – Западный, в Одинцово. Спецгруппа «Моссад» пыталась проникнуть в Москву через него. Вся операция заняла две минуты, все шло по писаному, пока весь вокзал не погрузился во что-то, что, судя по съемкам камер спецназовцев, больше всего напоминало густую черную смолу, которая заполнила все помещения терминала достаточно быстро, чтобы не успели уйти, и достаточно медленно, чтобы наблюдатели на всю жизнь запомнили, что такое умирать в муках. Смола, игнорируя законы притяжения, сначала залила все входы и выходы, а потом уже занялась «моссадовцами». По очереди. Черное вещество потихоньку прибывало, и средний его уровень в терминале достигал всего сантиметров десять, когда утонул первый из бойцов, попав в свой персональный колодец. Смола просто потекла вверх, обволакивая, пока не накрыла с головой. Каждый из них тонул в этом веществе, хотя вокруг было еще полно воздуха. И каждый из еще живых знал, что с ним произойдет. Они пытались друг другу помочь. Один застрелился.
