– И на этот раз ты не ошибаешься?
– Нет, нет… Тогда мне показалось… Но теперь я точно вспомнил…
– Вот ты и попался, Пьетро! Маринео был одет в служебный костюм! Значит, ты не мог видеть его выходившим из комнаты Джозефины! Давай, признавайся, пока дело еще не зашло слишком далеко!
Пьетро открывал и закрывал рот, не издавая ни единого звука. Он попытался было что-то сказать, но не сумел и разрыдался.
– Ну что, скажешь ли ты, наконец, правду?
– Я… я не… видел Фортунато в тот вечер… Но я слышал, как Джозефина назначила ему свидание…
– И до этого побежал к ней уговаривать не принимать твоего соперника?
– Когда я пришел, она уже была мертва… Ужасно… Я едва не закричал от страха… и удрал оттуда…
– Ты опять лжешь, Пьетро… Когда ты пришел, она была в полном здравии… Ты стал умолять ее не принимать Фортунато… Ты говорил ей опять о своей любви, а она начала над тобой смеяться, и тогда ты сдавил ей горло, чтобы она замолчала, но сделал это чересчур сильно! Разве не так, малыш?
– Нет! нет! нет! Она уже была мертва…
– А как ты рассчитываешь меня в этом убедить, если ты лжешь с самого начала? Ну что же, теперь ты займешь место Фортунато в его камере.
– Я не виноват!
– Это еще нужно доказать… Уведите его, Кони!
Возвращение Фортунато в "Ла Каза Гранде" вызвало у людей различную реакцию. Так, если донна Империя, ее брат Ансельмо, Рэдстоки и Мери Джейн были этому необычайно рады, то Пампарато говорили всем, что они стали жертвами величайшей во все времена несправедливости, а Людовико поклялся в том, что, если Фортунато попадется ему в руки, то он без лишних слов перережет ему горло. Альбертина заявляла, что они живут в самые постыдные времена и что комиссар Прицци продался за деньги, которые донна Империя и ее муж наворовали за время своей службы в гостинице. Директор придерживался абсолютного нейтралитета и предостерегал тех и других от высказываний, из-за которых можно угодить на скамью подсудимых. А Тэсс Джиллингхем страдала, не разделяя ни радости клана Маринео, ни гнева клана Пампарато. Она не могла поверить в виновность человека, которого она любила, и решила пойти сказать ему об этом.
В камере Пьетро Лачи незаметно для себя начал менять свое отношение к Джозефине Пампарато, которая так часто унижала его при жизни, и, умерев, могла стать для пего причиной потери свободы. Он начал постепенно понимать, что, словно ненормальный, вопреки здравому смыслу, сходил с ума по девице, единственной заботой которой было выгодно выскочить замуж. Пьетро пришлось признаться, что он вел себя крайне глупо, и он начал испытывать угрызения совести за свой поступок по отношению к этому несчастному Фортунато, который раньше сумел разобраться в Джозефине.
Он как раз был занят размышлениями об этом, когда ему объявили о том, что с ним хочет поговорить мисс Джиллингхем. Поначалу он хотел отказаться от свидания, но в тюрьме он ощущал себя таким одиноким и покинутым всеми, что согласился на встречу с той, которую до этого считал прилипалой, путавшейся у него под ногами.
Англичанка не стала тратить времени на пустые разговоры.
– Я уже знаю о том, что вы оговорили своего друга, дарлинг. Это некрасиво с вашей стороны. Уверена, что выйдя отсюда, вы извинитесь перед Фортунато и сделаете все, чтобы опять стать его другом.
Он встряхнул головой.
– Не знаю, как мне удастся выйти. Они думают, что это я убил Джозефину.
– Они заблуждаются.
– Откуда вы знаете?
– Да потому, что я люблю вас, а убийцу я никогда не сумела бы полюбить! Я спасу вас от всех этих дураков, Пьетро, и мы уедем вместе в Англию!
Сердце Пьетро Лачи не выдержало, и он бросился Тэсс в объятия. На глазах у полицейского Леонардо Пантелетти они обменялись первым поцелуем.
Держа Сьюзэн за руку, Фортунато говорил с ее родителями в их номере.
– Значит, вас отпустили, мистер Маринео?
– Им пришлось признать то, что я невиновен. Нисколько не сомневаюсь, что ваше вмешательство во многом повлияло на решение комиссара Прицци…
– Готов разделить ваше мнение.
– … и хотел бы поблагодарить вас за это.
Генри легко махнул рукой.
– Да, да, мистер Рэдсток! Я хотел бы, чтобы вы знали, как я вам благодарен за вашу смелость и находчивость… Конечно же, если вам двадцать пять лет тому назад удалось найти достойный выход из куда более трудной ситуации, то моя история показалась вам совершенно простой!
– Для меня имеет значение не это, молодой человек, а восстановление справедливости. Хочу быть с вами откровенным до конца. Я приехал сюда, не испытывая никакого чувства любви ни к вашей стране, ни к ее обитателям. Признаюсь, что с тех пор, как мы живем в "Ла Каза Гранде", мое мнение и мнение моей жены несколько изменилось к лучшему. Даже вы сами, мой мальчик, предстали передо мной в новом свете и кажетесь мне намного симпатичнее.
– Блатодарю вас, сэр!
– Итак, вы желаете взять в жены нашу дочь Сьюзэн?
– Для меня это самое большое желание.
– А что об этом думают ваши родители?
– Моя мать согласна.
– Таким образом, вас ничто не удерживает в Италии?
– Ничто.
– И для вас не существует никаких препятствий переехать жить к нам?
– Никаких.
– А как вы думаете, сможете ли вы жить в Англии?
– Повсюду, где будет Сьюзэн, мне будет хорошо.
Люси незаметно обронила несколько слезинок. То были слезы восторга и сожаления одновременно: она не могла припомнить, чтобы ей приходилось слышать такие же слова от Генри, когда он просил ее руки.
– А вы, Сьюзэн, согласны ли вы выйти замуж за этого парня?
– О да, дедди!
Рэдсток обернулся к жене.
– Ну, дорогая, как вы считаете, что мы должны решить?
– Это решать только вам одному, Генри.
Все они находились в состоянии полного счастья, как вдруг дверь в комнату резко распахнулась перед разъяренным Людовико, которого Альбертина пыталась удержать за полы пиджака, тогда как дон Паскуале испуганно кричал за ее спиной, словно курица, напуганная появлением сокола. Несмотря на врожденное спокойствие, Генри был поначалу этим ошарашен, но потом все же довольно быстро пришел в себя и спросил:
– А вам, повар, что здесь угодно?
С одной стороны, Людовико не понимал английского, а с другой, он видел перед собой только одного Фортунато.
– Ма ке! Так вот ты где! Никогда бы не мог подумать! И ты еще смеешь ходить там, где пролитая тобою кровь взывает к мести!
Вмешался Рэдсток.
– Выйдите отсюда, человек с кухни, иначе я вышвырну вас вон!
Пампарато грубо оттолкнул его в сторону и проревел:
– Молись, если ты веришь в Бога, Фортунато, сейчас я тебя убью!
Директор взмолился перед шеф-поваром:
– Подумайте о престиже нашего заведения, Пампарато!
– Это бойня, а не заведение!
Генри снял пиджак и хлопнул Людовико по плечу. Тот обернулся и увидел перед собой пожилого англичанина, принявшего боксерскую стойку согласно правилам, разработанным еще лордом Квинсберри. Удивленный итальянец спросил:
– А этому что еще надо?
Сьюзэн ответила за отца:
– Отдубасить вас!
– Отдубасить? Меня?
Пампарато рассмеялся с таким презрением, что Рэдстоку стало понятно, что, как и тогда, в Дюнкерке, ему придется сражаться за честь Англии, и прямым левым он угодил прямо в нос шеф-повару, который тут же, презирая все правила благородного искусства боя, набросился на несчастного и стал его колотить руками и ногами. Люси визжала, ей вторил дон Паскуале, а попытавшийся было защитить будущего тестя Фортунато получил такой удар, что оказался на полу в ванной. Этот бой окончился бы бесславно для короны, но тут вмешалась Тэсс. Появившись на пороге комнаты, она очень быстро оценила ситуацию и перешла к решительным действиям. Еще много лет спустя после этого случая Пампарато говорил, что так и не понял, что тогда с ним произошло и почему он оказался с болью в горле и в затылке на коленях перед унитазом. В воинственном порыве Тэсс не стала разбираться, кто здесь противник, а кто – союзник, и когда дон Паскуале сделал к ней шаг, чтобы поздравить с победой, то получил прямой удар, в который мисс Джиллингхем вложила весь остаток своих сил, дабы обеспечить окончательную победу. В следующее мгновение директор, получив удар с правой в подбородок и одновременно удар коленом в низ живота, издал поросячий визг и задом, с закрытыми глазами вылетев из комнаты, наткнулся на перила лестницы и, безусловно, перелетел бы через них, если бы его от этого не удержала крепкая рука донны Империи. Будучи женщиной энергичной, она, не теряя ни минуты драгоценного времени на глупые расспросы, отнесла дона Паскуале на руках в свой кабинет и там принялась приводить его в чувство, баюкая, словно младенца. Минут через пятнадцать дон Паскуале пришел в себя и, уткнувшись лицом в красивую грудь донны Империи, расплакался от обиды и отчаяния. Удивленная мать Фортунато нежно погладила своего директора по лысому черепу, а тот, восприняв эту материнскую ласку за проявление несколько иных чувств, ответил таким же жестом, коснувшись левой груди донны Империи. Тут же ему пришлось в этом раскаяться.
