— А в чём он не прав? — обиделся было молодой воин, — дед говорил, что соблюдение, именно, этого правила, позволило ему прожить столько лет и вылезать из любого дерьма чистеньким.
— Ну, допустим, не всегда чистеньким и не всегда вылезать, но не буду спорить, в чём-то он был прав. Хорошо. Давай договоримся так. Я подумаю, что и как тебе о нас рассказать, чтоб и ты, от нас не шарахался и секреты наши в целости остались, пока, ты, не примешь решение, а ты, взвесив всё, подумаешь над моим предложением, — но тут она замялась и взглянув на молодого бердника, умоляющим взглядом, закончила, — только обещай, что подумаешь. Кайсай, ты мне очень нужен, притом лично мне, для одного, очень опасного и очень, для меня, важного поручения.
— Вот, — вдруг ожил рыжий, становясь прежним балагуром, — это уже интересней, а то ишь, в сестрёнки они решили меня определить.
Райс с незнакомкой опять улыбнулись, а Золотце, неожиданно резко сев, подхватила его зубоскальство «ответкой»:
— Кайсай, ты сначала, вот это заимей, — и она, выпятив грудь вперёд, потрясла руками оба шара своих увесистых молочных желез, — а потом ко мне в сестрёнки набивайся.
— А на кой ты мне сестрёнкой-то нужна, — наигранно «отбрил» её рыжий, — вот, в качестве бабы на лежак, я ещё подумаю, — и он демонстративно почесал затылок, как бы раздумывая.
— Матерь! — взвизгнула молодая Матёрая, — давай, я его, лучше, сразу убью, чтоб не мучится.
— Остынь, — со смехом проговорила Райс, — что-то я погляжу, ты больно вспыльчива стала. На его любой подвох, введёшься. Аль не ровно к нему дышишь?
— Вот ещё, — вспрыснула, мгновенно покраснев дева и демонстративно, снова завалилась на лежак, — просто, наглость этого молокососа, бесит.
Кайсай встал. Это было так неожиданно, что все три голые фурии встрепенулись и напряглись.
— Я согласен, — внезапно выдал он.
Все три «меченные» разом соскочили с полога. Райс подошла и внимательно всматриваясь, в улыбающиеся глаза Кайсая, как будто ища в них подвох, спросила:
— Почему?
— Не знаю, — сознался он, — но я так решил. Будем считать, меня Золотце убедила. Только раз, пошла такая пьянка, может вы объясните мне, зачем был нужен, весь этот балаган? — он обвёл вокруг рукой, — когда можно было поговорить не заморачиваясь, в нормальных условиях.
Райс улыбнулась, вернулась на своё место, но не легла, а вытащила откуда-то, очень тонкую накидку и завернувшись, прикрывая наготу, села. Золотце последовала её примеру и тоже прикрылась такой же накидкой. Только смуглая красавица, наоборот, скинув шкуру на землю, расселась на ней, опираясь спиной на полог, сложив ступни ног вместе и широко раздвинув в стороны колени, выставив себя, на всеобщее обозрение.
— Кайсай, мальчик мой, — заговорила царица ласково и устало, — ты не представляешь, какую цепь испытаний, ты, играючи преодолел, для этого разговора. Я всё расскажу тебе, но мы договорились: сначала, ты наш, а потом уже, тебе наши секреты.
Она лениво приподняла руку в сторону Кайсая, смотря при этом на Золотце. Та, поклонилась, и двинулась к воину, неожиданно став серьёзной и сосредоточенной, молодой бердник, такой её ещё не видел. У него сложилось впечатление, что золотоволосая, очень сильно волнуется и это волнение, каким-то боком, коснулось и его.
Подойдя на расстояние вытянутой руки, она медленно подняла правую руку, в которой непонятным образом, блеснул очень странный нож, каких Кайсаю, ещё видеть не приходилось. От неожиданности его появления, рыжий слегка вздрогнул и успел подумать про себя, что это, как пить дать, колдовство какое-то. Где, в голом теле, можно было спрятать такое?
Лёгкое движение пальцев и нож в руке девы крутанулся лезвием в ладонь, и она протянула берднику, необычный клинок, ручкой вперёд. Кайсай взял нож и обмер. Ощущение было такое, что взялся за живую плоть. Рыжий был готов биться об заклад, что нож был тёплый, как человеческое тело и даже чувствовался его пульс!
Тут же полезли всякие мысли про людоедство и прочее, и молодца передёрнуло. Тем временем, Золотые Груди взяла его за руку и обойдя мешок, на котором он сидел, повела бердника к банному камню, объясняя тихо по дороге, что ему надлежит сделать.
В принципе, Кайсай знал, как присягают на крови, только в обычной орде кровь льют на землю, а ему, предстоит пролить кровь на банный камень, что, в принципе, почти одно и тоже. В мужской орде, присягают только Валу — Отцу Неба, а здесь, ему придётся крови пролить в три раза больше, поминая всю Святую Троицу. Ну и последнее: в обычной орде, присягают трём законам, а ему, сейчас, предстояло резать себя четыре раза. Три основных и один особый, на секрет. А больше, отличий в её рассказе, он не услышал.
Когда они подошли к банному камню, то разглядев его, Кайсай аж присвистнул. Такого ему видеть, ещё не приходилось. Камень был большой и верхняя его поверхность, напомнила, берднику, кипящее варево. Огромные каменные пузыри, разных размеров, налезая друг на друга, создавали причудливый узор и судя по всему, его не делали таким искусственно, его таким, сотворила сама Мать Природа.
Находиться голым, вблизи огромного раскалённого камня, было ещё то испытание, поэтому Золотце, ещё по пути предупредила, чтоб делал всё быстро, но вместе с тем, не спеша. Кайсай попробовал заточку ножа пальцем и порезался, на столько он был остёр и недолго думая, полосонул левую ладонь наискось. Сначала, порез побелел, как бы жутко испугавшись, не желая отдавать кровь, но затем, набух тёмной жижей и заструился обильным потоком жизненной жидкости.
— Присягаю Отцу Неба, в походах не блядить, — проговорил Кайсай, отпуская из ладони струйку крови на раскалённый камень.
Зрелище прыгающих шариков, как живых и при этом, издающих шипящие и пищащие звуки, обдавая едким запахом горелого мяса, вводя молодого бердника, в странное состояние. Он, вдруг, сильно опьянел. Всё вокруг закружилось, зашаталось, а звуки испаряющейся крови, превратились в сотни, тысячи человеческих воплей, буквально, разрывая ушные перепонки.
Он, шатаясь, зачем-то, зажмурился и хотел было закрыть ладонями уши, но твёрдый и злой голос Золотца, отчётливо прозвучавший в левом ухе, требующий его продолжать, вернул Кайсая к реальности, и рыжий, уже оря во всю глотку, стараясь перекричать всех вопящих в его ушах, проорал:
— Присягаю Матери Сырой Земле, в походах не блядить.
И в этот момент, он оглох от тишины. Не слыша ничего, даже стука собственного сердца. Кайсай обернулся на Золотце, та что-то говорила, открывала рот, с особой тщательностью проговаривая слова, чтоб он смог понять по губам, но слышно, ничего не было. Она отчаянно показывала глазами на камень и он, не слыша собственного голоса, проговорил, вернее, про шевелил губами:
— Присягаю Святой Воде, в походах не блядить.
И всё вернулось в исходное состояние. И звуки прыгающих капель крови на раскалённом камне и злобный голос Золотца:
— Кайсай, давай быстрее, а то зажаримся, пока, ты, тут рожаешь.
Рыжий повернулся к ней и с изумлением проговорил:
— Твою мать, силища-то какая.
— Быстрее давай, — продолжала злиться дева, — дальше, ещё веселей будет.
— Куда ещё веселей, — пробурчал себе под нос бердник, — у меня аж, сердце останавливалось.
От камня, действительно, припекало и бердник поспешил. Он полосонул ладонь во второй раз, наискосок, только в другую сторону, образовав из порезов крест и когда новый поток хлынул на камень, быстро заговорил:
— Присягаю Отцу Неба, в походах не еть.
И тут, его яички, не то взорвались, не то их медведь зубами стиснул. Он взвыл диким ором, по инерции приседая и хватаясь изрезанной рукой за причинное место, а ножом резанув себя по ноге, рядом. Чуть-чуть бы точнее и был бы второй Шахран. Но это было лишь мгновение, поймавшее его на неожиданности. Кайсай, тут же собрал волю в кулак, стиснул зубы, выпрямился, превозмогая боль и вытянув кровоточащую руку над камнем, сквозь зубы и с неимоверной силой сжатые веки глаз, буквально простонал, чуть не плача:
