— К чему церемонии?! — заметил Симэнь.
— Разрешите мне попросить прощение за столь запоздалый визит, — продолжал пришедший, — и как племяннику почтить вас глубоким поклоном.
Симэнь наконец уступил его просьбам, а когда тот встал, предложил сесть. Ван из почтительности присел на край кресла. Подали чай. Гость глазел на расставленные повсюду узорные ширмы и висевшие на стенах отделанные золотом свитки пейзажной живописи нежно-голубых тонов. Стояли обтянутые зеленой атласной парчою кресла с инкрустацией. Главное из них было накрыто отороченным соболем покрывалом. На полу лежал мягкий шерстяной ковер. Центр залы был выложен медными квадратами, до того начищенными, что от блеска рябило в глазах. Наверху красовалась вывеска, под которой волшебной кистью Ми Юаньчжана[1202] было начертано: «Удостоенному высочайшей милости». Глядеть было и не наглядеться на эту залу. Возвышенная чистота, ее наполнявшая, помогала всякому обрести душевный покой и блаженство.
— У меня к вам просьба, — обратился наконец Ван Третий к хозяину. — Но я никак не решусь утруждать вас, достопочтенный дядюшка.
Он достал из рукава бумагу и, протянув ее Симэню, опустился несколько поодаль на колени.
— Дорогой друг мой! — воскликнул Симэнь и дал знак рукой, чтобы гость встал. — В чем дело? Говори же!
— Ваш племянник так виноват перед вами, — заговорил Ван. — Вся моя надежда только на вас, почтеннейший дядюшка. Может, ради военных заслуг моего родителя, верноподданного сановника его величества, вы сочтете возможным простить меня, бесталанного. Я виноват по неведению. Сделайте милость, избавьте меня от допроса. Я на краю гибели, спасите меня, верните к жизни, умоляю вас! Не знаю, как мне благодарить вас, дядюшка. Я трясусь от страха. Симэнь развернул бумагу. В ней значились Чжан Лоботряс и компания.
— Опять эти бродяги! — недоумевал Симэнь. — Я ж им всыпал сегодня как полагается и отпустил. Чего ж они к тебе пристают?
— Видите ли, в чем дело, — объяснял Ван. — Они утверждают, будто их, избитых, вы послали за мной. Меня, говорят, в управу на допрос требуют. Такой они у нас в доме шум подняли, ругались, деньги вымогали. Прямо спасенья нет. И пожаловаться некому. Вот я и пришел, дядюшка, просить у вас прощения. С этими словами он достал лист подношений и вручил Симэню.
— Это еще что! — возразил Симэнь. — Вот проклятые бродяги! Я ж их по-хорошему отпустил, так они людям покою не дают. Симэнь вернул Вану Третьему лист и продолжал:
— Я тебя, друг мой, больше не задерживаю. Иди себе спокойно домой, а их я сейчас же велю взять под стражу. С тобой же мы, надеюсь, скоро увидимся.
— Что вы, дядюшка! — говорил Ван. — Это я обязан к вам явиться и отблагодарить за участие.
Рассыпаясь в благодарностях, Ван Третий направился к выходу. Симэнь проводил его до внутренних ворот.
— Мне неудобно выходить на улицу в таком виде, — сказал он.
Ван, надвинув на глаза пылезащитную повязку, вышел из ворот и, сопровождаемый слугой, направился восвояси. Тетушка Вэнь задержалась у Симэня.
— Смотри, не спугни их! — наказал ей Симэнь. — Я сейчас же людей пошлю.
Тетушка Вэнь с Ваном Третьим незаметно прошли в дом. Тут же к дому явились сыщик и четверо солдат. Бездельники тем временем справляли веселый пир. Вдруг к ним ворвались сыщик с солдатами и без разговоров всем надели наручники. Перепуганные гуляки со страху побледнели, как полотно.
— Вот так Ван Третий! — недоуменно говорили они. — Хорош друг! Подпоил, а сам могилу вырыл.
— Не болтайте глупости! — оборвали их посланные Симэнем. — Кто вы есть такие?! Припадите лучше к стопам его сиятельства, может, пощадит.
— А ты, брат, прав! — опомнился Лоботряс Чжан.
Вскоре компанию доставили к воротам Симэня. Солдаты и Пинъань протянули руки, требуя награды. Иначе привратник отказывался доложить о них хозяину. Пришлось вывернуть карманы. Кто протянул головную шпильку, кто кольцо. Их ввели в ворота.
Долго не показывался Симэнь. Наконец-то он вышел в залу и сел на возвышении. Подвели задержанных. Они упали на колени.
— Я ж вас на все четыре стороны отпустил, бродяги несчастные! — обрушился на них Симэнь. — А вы людей управой запугиваете? Вымогательством занимаетесь, да? Сколько серебра получили? Правду говорите! А то тисков у меня сейчас же отведаете.
Стоило Симэню дать знак, как солдаты тотчас принесли новые тиски для зажима пальцев.
— Не вымогали мы ничего, — бил челом, каялся Лоботряс Чжан. — Ни гроша не получили. Мы только сказали, что нас в управе наказали. Ну, нас угостили вином и закусками. А вымогательством мы не занимались.
— И совсем вам там нечего делать! — продолжал Симэнь. — Вот наглые бродяги! Порядочных людей совращают, деньги выманивают. Признайтесь честно! А то сейчас велю в острог отвести. Я из вас выбью признание! В колодку забью и на позор выставлю.
— Сжальтесь, милосердный батюшка! — со слезами умоляли его задержанные. — Мы к его дому близко не подойдем. Окажите милость! Не губите! Не вынести нам зимней стужи в остроге.
— Так и быть! — заключил Симэнь. — Прощаю и на сей раз. Но чтоб у меня больше такими делами не заниматься! Чтоб вашей ноги больше не было у певиц, слышите? А будете порядочных людей совращать, деньги вымогать, до смерти запорю, так и знайте! Гоните вон! — крикнул он подручным. Целые и невредимые высыпали от Симэня друзья.
Да,
Разбита клетка из нефрита —И феникса уж нет.Ключ золотой дракон похитилИ свой запутал след.
Отпустив компанию, Симэнь проследовал в дальние покои.
— Что это за Ван Третий к тебе приходил? — спросила Юэнян.
— Сын полководца Вана, — отвечал Симэнь. — Это из-за него, помнишь, Ли Гуйцзе пострадала. Но не вняла советам, потаскуха. Опять с ним шьется. За тридцать лянов на месяц ему продалась, а меня за нос водит. Но ведь мне-то все докладывают. Вчера бездельников приводили. Всыпал я им как полагается, а нынче к Вану Третьему пристали. Заявились в дом, шум подняли, деньги вымогали, совсем запугали человека: в управу, мол, тебя вызывают. Перетрусил он, на допросе не бывал ни разу, ну и к тетушке Вэнь за помощью обратился. Пятьдесят лянов мне предлагал. Просил заступиться. Опять бездельников приводили. Дал я им такую острастку — больше к нему близко не подойдут. Вот не повезло людям. Уродился же вот такой непутевый наследник. Кажется, и род именитый, и отец сановник, да и сам в военном заведении числится, ан нет. Чем бы позаботиться о карьере да славе, он у певиц днюет и ночует с бездельниками, красавицу-жену бросил, а она племянница самого главнокомандующего Лу Хуана из Восточной столицы. Он ее драгоценности закладывает, а ему не больше двадцати. Нет, не выйдет из него проку.
— Лампу зажги да на себя лучше погляди! — начала Юэнян. — Сам ведь никудышный. Над свиньей смеется, что в грязи купается, а сам? Ты же с ним из одного болота пьешь. Сам творишь не весть что! Был бы хоть немного почище, тогда б других упрекал. Симэнь ничего ей на это не ответил. Подали кушанья.
— Батюшка Ин пожаловали, — доложил Лайань.
— Проводи в кабинет, — распорядился Симэнь. — Я сейчас приду.
Ван Цзин открыл расположенный рядом с залой кабинет, куда вошел Ин Боцзюэ и уселся в кресло возле натопленного кана.
Наконец появился Симэнь Цин. Обменявшись приветствиями, они подсели поближе к теплу, и завязалась беседа.
— Что это ты, брат, тогда от Се Сида так рано ушел, а? — спросил Боцзюэ.
— С утра надо было в управу, — отвечал Симэнь. — Все дни в делах. А тут инспекция. Надо было в столицу за новостями гонца отправлять. Это ведь ты человек праздный.
— А в управе какие дела разбирали? — поинтересовался Боцзюэ.
— Без дела дня не проходит.
— Говорят, до Вана Третьего добрались. Восьмого вечером Чжана Лоботряса с компанией у Ли Гуйцзе забрали. Говорят, только Сунь Молчун с Рябым Чжу легко отделались, а остальных пороли. Они потом Вана Третьего взяли за бока. Что ж ты, брат, молчишь, а?
— Ишь, пес дурной! — заругался Симэнь. — Это кто ж тебе рассказал? Перепутал ты, брат. Мы никого не забирали. Может, начальник Чжоу?
— Они такой ерундой не занимаются.
— А не уездный начальник?
— Да нет, говорю тебе, — не унимался Боцзюэ. — Мне сегодня утром Ли Мин рассказал. До смерти, говорит, все перепугались. Ли Гуйцзе до сих пор в постели — никак в себя не может прийти. Грешным делом думали, из столицы приказано. Только нынче узнали: судебный надзиратель, оказывается, распорядился.
— Да я все эти дни и в управу-то не заглядывал, — продолжал отказываться Симэнь. — Первый раз слышу. Ли Гуйцзе ведь слово давала, что с Ваном Третьим покончит, а как власти явились, так, выходит, со страху слегла?
— Будь же другом, брат! — приставал Боцзюэ, уловив на лице Симэня едва заметную улыбку. — От меня скрываешь, да? Ты молчишь, а мне приходится от людей узнавать. Скажи, как Сунь и Чжу избежали допросов. Не может быть, чтобы их упустили при аресте. Решил овец наказать, чтобы кони призадумались? Гуйцзе задумал постращать? Твоих это рук дело, знаю. Забрать всех не по-приятельски получится, весь смак пропадает. К каждому должен быть свой подход. А теперь повстречаются тебе Сунь Молчун или Рябой Чжу, им будет перед тобой неловко. Одно скажу: умно, брат, поступил, как говорится, пока открыто горные настилы сооружал, незаметно через кручи Чэньцана прямо в тыл пробрался.[1203] И не удивляйся, если я скажу: превосходнейший план. Что значит, истинносущий человек не обнаруживает свой облик, а обнаруживающий свой облик — не истинносущий человек.[1204] Сделай открыто, у всех на виду, никого бы не удивил. Да, брат, велика мудрость твоя, широки и необъятны замыслы и устремления твои. Симэнь едва удерживался от смеха, пока разглагольствовал Боцзюэ.
