к пустошам, поднимая за собой облачко пыли, Райтеру показалось, что над пустырем, с которого наблюдал за ходом войны генерал Энтреску, кружат черные птицы. Один из немцев, тот, что ехал рядом с пулеметом, заметил, посмеиваясь: интересно, что подумают русские, когда увидят распятого. Ему никто не ответил.
Разгром следовал за разгромом, и Райтер в конце концов вернулся в Германию. В мае 1945 года в возрасте двадцати пяти лет, проведя два месяца в лесу, он сдался американским солдатам и был помещен в лагерь для военнопленных в окрестностях Ансбаха. Там он впервые за много дней принял душ и сносно поел.
Половина военнопленных спала в бараках, что построили черные американские солдаты, а вторая половина спала в больших палатках. Каждые два дня в лагерь наведывались люди, которые проверяли, строго в алфавитном порядке, документы пленных. Поначалу они ставили стол прямо на улице, и пленные подходили и отвечали, один за другим, на вопросы. Потом черные солдаты с помощью нескольких немцев построили особый барак из трех комнат, и теперь все стояли в очереди перед этим бараком. Райтер не знал никого в лагере. Его товарищи по 79-й дивизии и по полку 303 погибли, или попали в плен к русским, или дезертировали, как сам Райтер. То, что осталось от дивизии, направлялось в Пльзень, в Протекторат, и Райтер, воспользовавшись неразберихой, взял и сбежал. В ансбахском лагере для военнопленных он старался не сводить ни с кем близкого знакомства. Тем не менее некоторые солдаты по вечерам пели. Со своих наблюдательных вышек черные смотрели на них и смеялись, но, поскольку, похоже, никто не понимал слов песен, им разрешали петь до самого отбоя. Другие ходили туда-сюда из одного конца лагеря в другой, взявшись за руки и беседуя на самые диковинные темы. Поговаривали, что скоро начнется война между Советами и союзниками. Строились гипотезы относительно смерти Гитлера. Поговаривали о голоде и о том, что урожай картошки снова спасет Германию от катастрофы.
В палатке на соседней койке спал дядька лет пятидесяти, воевавший в фольксштурме, народном ополчении. Он отпустил бороду и говорил тихо и спокойно, словно бы ничего из происходящего вокруг не могло его затронуть. Днем он обычно разговаривал с двумя такими же фольксштурмовцами — они обычно держались вместе за едой и во время прогулок. Временами, тем не менее, Райтер видел, что мужик сидит один и что-то пишет механическим карандашом на всяких бумажках, которые извлекал из карманов, а потом клал туда с великой осторожностью. Однажды, перед сном, Ханс спросил его, что тот пишет, и дядька ответил, что пытается записать свои мысли. А ведь это, добавил он, совсем непросто. Райтер не стал дальше ничего спрашивать, но с тех пор бывший ополченец каждый вечер, обязательно перед сном, находил предлог, чтобы перекинуться с ним словами. Он рассказал, что жена его погибла, когда русские вошли в Кюстрин, откуда они были родом, но он не таит зла ни на кого, война есть война, говорил он, а когда война заканчивается, лучше простить друг друга и начать все заново.
Начать как? — поинтересовался Райтер. Начать с нуля, прошептал его собеседник на своем размеренном немецком, с радостью и воображением. Дядьку звали Целлер, и был он тощим и замкнутым. Всякий раз, когда Райтер видел, как тот гуляет по лагерю — всегда в компании двух других ополченцев, — ему казалось, что Целлер держится с большим достоинством. Однажды ночью Райтер спросил, есть ли у него семья.
— Моя жена, — ответил Целлер.
— Но ваша жена мертва.
— Еще у меня были сын и дочь, — прошептал Целлер. — Но они тоже умерли. Сын — на Курской дуге, а дочь — во время бомбардировки Гамбурга.
— А больше родственников нет? — спросил Райтер.
— Двое внучков, близняшки, девочка и мальчик, но они тоже умерли во время бомбардировки, в которой умерла моя дочь.
— Боже ты мой.
— Также умер мой зять, но не во время бомбардировки, а несколько дней спустя, от горя — так печалился по детям и жене.
— Ужас, — проговорил Райтер.
— Он покончил с собой, приняв крысиный яд, — прошептал Целлер в темноте. — Три дня агонизировал, боли нестерпимые были…
На это Райтер уже не знал, что ответить, отчасти потому, что уже засыпал; погружаясь в дрему, он успел услышать только голос Целлера, который говорил: война есть война, и надо забыть — все, все, все… На самом деле Целлер держался с поразительным спокойствием. С другой стороны, спокойствие это нарушалось, когда появлялись новые пленные или когда возвращались люди, которые допрашивали пленных в бараках. Через три месяца очередь дошла до тех, чьи фамилии начинались на Р и С, и Райтеру удалось поговорить с солдатами и какими-то парнями в штатском, которые вежливо попросили его повернуться лицом и в профиль, а потом вытащили из плотно набитой папки две фотографии. Затем один из штатских спросил, что он делал во время войны, и Райтеру пришлось рассказать им, что он находился в составе 79-й дивизии сначала в Румынии, а потом в России, где был ранен несколько раз.
Солдаты и люди в штатском захотели посмотреть на шрамы от ран, и ему пришлось раздеться и показать их. Один из штатских, разговаривавший по-немецки с берлинским акцентом, спросил, хорошо ли его кормят в лагере. Райтер ответил, что еда отличная, и, когда тот, что задавал вопрос, перевел остальным ответ, все засмеялись.
— Тебе нравится американская еда? — спросил один из солдат.
Штатский перевел вопрос, и Райтер ответил:
— Американское мясо — лучшее мясо в мире.
Все снова засмеялись.
— Ты прав, — отозвался солдат. — Вот только ешь ты не американское мясо, а жратву для собак.
В этот раз все захохотали так, что переводчик (который предпочел не переводить ответ) и несколько солдат упали на пол. Черный солдат тут же подошел к двери с озабоченным лицом и спросил, есть ли проблемы с пленным. Ему приказали закрыть дверь и валить отсюда: мол, никаких проблем, просто анекдоты рассказываем. Затем один из них вытащил пачку сигарет и предложил одну Райтеру. Я ее позже выкурю, ответил Райтер и заложил сигарету за ухо. Потом вдруг все посерьезнели и принялись записывать сообщаемые Райтером данные: год и место рождения, имена родителей, их адрес, и еще адреса по меньшей мере двух родственников или друзей, ну и так далее.
Той ночью Целлер спросил его, что случилось в допросной, и Райтер все ему рассказал. Тебя спросили, в каком году и месяце ты начал служить в армии? Да. Спросили, где находился вербовочный пункт? Да. Спросили, в какой дивизии служил? Да. Фотографии были? Да. Ты их видел? Нет. Когда Целлер закончил свой личный допрос,
