– Я работаю так, как все, – сказал тогда в Совмине Сергей Павлович. – Без своих коллег я ничто и поэтому не могу и не хочу выделяться среди них...
Он был последовательным сторонником общих трудов и общей славы.
Но оказалось, что эта общая слава, достигшая пика гагаринской весной, этот золотой дождь наград и иных знаков внимания, эти победы в Академии – все это возымело реакцию, обратную той, которую ожидал Королев. Это не сплотило Совет Главных, а отдалило этих Главных друг от друга.
Примерно через два года после смерти Королева Валентин Петрович Глушко говорил мне на космодроме:
– Ну, что вы всё: Королев! Королев! А что такое Королев? Это тонкостенная металлическая труба. Я ставлю внутрь ее свои двигатели, Пилюгин – свои приборы. Бармин строит ей старт, и она летит...
Подобные настроения возникли не вдруг. Слава, мощь, деньги, тысячи подчиненных – все это неминуемо должно было привести к вопросу: «Позвольте, а, собственно, что такое Королев? Ужели мы без него не обойдемся? Это он без нас не обойдется!»
Тогда на космодроме я ответил Глушко довольно дерзко:
– Вы правы, Валентин Петрович. Вполне могло быть так, что не вы бы ставили внутрь его трубы свои двигатели, а он надевал бы на ваши двигатели свою трубу. Но ведь не вы его, а он всех вас подмял под себя и заставил на себя работать. Ведь так?
Глушко промолчал.
Многие годы именно он, Валентин Петрович Глушко, больше, чем кто-либо другой, тяготился первенством Королева в Совете Главных, сопротивлялся его лидерству на космодроме и стремился освободиться от его власти, избежать всякой зависимости от него. И это удалось ему. Ценой Дела.
Я не виню Глушко, он ни в чем не виноват. Винить его столь же нелепо, как винить человека за цвет глаз. Он был прирожденным лидером, обладал фантастическим честолюбием и подчиняться кому-либо не хотел, не умел, не мог. Удивляться надо не тому, что они поссорились с Королевым в 60-х годах, а тому, как они все-таки сумели проработать вместе до 60-х годов!
Трудно сказать, когда и где начались их разногласия. Быть может, начало – в жарком и пыльном лете 1957 года, когда они, что называется, разругались вдрызг после третьей подряд неудачи с «семеркой»? Впрочем, скорее всего, эта авария была лишь поводом конфликта. Еще раньше, до второго пуска, Королев писал жене: «Приехал Вал. Петр.228 и ко всеобщему (и моему!) изумлению через час после приезда в самой грубой и бессмысленной форме изругал всю нашу работу здесь. Это произвело на всех нас очень плохое впечатление. Сейчас все это приходится опровергать фактами, опытами, но так много на это нужно сил. Это, к сожалению, уже не критика, не дружеская критика, а неумное злопыхательство. Я ему ответил спокойно (но чего это стоило!) и только упрекнул его в несдержанности и заносчивости. Ник. Алек.229 требовал, чтобы мы разобрали его поведение, но разве это поможет? Ведь если человек так заносится, что считает себя «самым умным во всех без исключения вопросах», то помочь здесь могут только факты, которые опровергнут все эти высказывания».
В этом конфликте, в отличие от Бармина, который называл обоих виноватыми, я бы скорее назвал обоих правыми. Глушко действительно хорошо работал. Он почти никогда не опаздывал, не нарушал договорные сроки. Его двигатели были отработаны на стендах, и по их вине полигонные испытания срывались действительно редко, во всяком случае реже, чем по вине Королева. И принцип его: «если каждый сделает свою работу хорошо, общая работа будет тоже хороша», – логически безупречен.
Но прав и Королев, упрекающий Валентина Петровича в заносчивости и индивидуализме. Эти черты вряд ли станут отрицать люди, знавшие его. Индивидуализм Валентина Петровича был не только его личной чертой, но и распространялся на Дело. ОКБ Глушко было несравненно более изолированным, нежели ОКБ Королева. «В нашу работу втянуты очень многие организации и институты, практически по всей стране, – писал Королев. – Много разных мнений, много опытов, много самых различных результатов – все это должно дать в итоге только одно правильное решение». Королев всегда тяготел к синтезу. Делясь своими сокровенными мыслями с женой, в том же самом письме, в котором он критиковал своего давнего соратника, Сергей Павлович писал: «Кроме того (и это, пожалуй, самое важное), моя лично задача состоит в том, чтобы сплотить, а не разобщить нашу группу конструкторов, которая столько создала за эти годы. Ведь вместе – мы сила в нашей области техники.
Все, конечно, объясняется тем периодом неудач, через который мы сейчас проходим.
Мне думается, что до берега уже не так далеко и мы, конечно, доплывем, если только будем дружно вместе выгребать против волн и штормов...»
Они доплыли тогда до берега, но объяснять все лишь «периодом неудач» было бы неверно. Еще когда «семерка» только завязывалась, Королев говорил с Глушко о двигателях для этой ракеты. Идеально было бы иметь пять мощных двигателей – по одному в каждой «боковушке» и в центральном блоке.
– Этак, чего-нибудь тонн под семьдесят пять каждый, а? – подзадоривал Сергей Павлович.
Глушко отказался. Его возмущало, что Королев нарушает границы его суверенных владений. Он сам знает, какие двигатели нужны новой ракете. Таких, о которых говорит Королев, никто еще не делал. Глушко боялся разрушающих детонации и акустических колебаний, вероятность появления которых росла с увеличением объема камеры сгорания. Но если бы он все-таки сумел сделать такой двигатель, у него не было стендов, на которых его можно было бы испытать. 75-тонник просто разворотил бы его стенды и все. Значит, нужно строить новые стенды – новые деньги, новые хлопоты.
Глушко был прав: вторжение в неизведанные области двигателестроения сулило массу неожиданностей. Никаких гарантий успехов он дать не мог. А гарантий требовали. Всегда стремящийся к простоте и надежности, Королев позволил ему переубедить себя: действительно, двадцать маленьких, но хороших ЖРД, наверное, лучше, чем пять больших, но плохих. И двигатели на «семерке» оказались действительно очень удачными, безотказными.
Таким образом, историю разногласий «СП» и «ВП», как все их называли, нельзя объяснить лишь неудачными пусками Р-7, – они начались задолго до них и продолжались после них. Новый нажим Королева на Глушко начался, когда задумывалась ракета Р-9.
Сразу после начала испытаний Р-7 стало ясно, что огромная эта машина для военных целей малопригодна. Многодневная подготовка ракеты к старту230, очень дорогая и в то же время очень уязвимая стартовая позиция, на которой готовая, уже находящаяся на боевом дежурстве ракета должна постоянно подпитываться жидким кислородом. Военным нужна была надежная, дешевая, желательно небольшая ракета, которую можно было бы упрятать в шахту, хранить в этой шахте сколь угодно долго и запускать нажатием кнопки. Физики тем временем сумели значительно сократить вес атомной боеголовки, и стало ясно, что сделать такую ракету, какая нужна военным, в принципе можно. Ею занялись сразу в трех КБ: у Королева, Янгеля и Челомея – нового Главного конструктора ракетной техники. Постановление правительства о разработке новых ракет: Р-16 – в ОКБ Янгеля и Р-9 – в ОКБ Королева – датированы одним днем: 13 мая 1959 года.
Глушко считал, что Р-7 будет последней ракетой, которая летает на жидком кислороде. Душа его к кислороду не лежала давно, с 30-х годов, с РНИИ, где он занимался только двигателями на азотно-кислотном окислителе, в отличие, скажем, от Тихонравова, который выбрал кислород. Работы, начатые в РНИИ, Глушко продолжил и после ареста в казанской шараге, где он тоже проектировал двигатели на азотной кислоте. Кислородом его заставил заниматься фон Браун. И пошло: Р-1, Р-2, Р-5, Р-7 – все самые знаменитые ракеты Королева летали на кислороде, и Королев любил кислород! Тоже с юных лет любил, с ГИРД, когда в Нахабине замораживали они в голубой жидкости лягушек до стеклянной хрупкости. Ракеты на азотке Королев называл «грязными», терпеть не мог вонючих, ядовито дымящих луж.
Однако в своем «неприятии азотки» Королев оказался в одиночестве. Первым, кто сразу отказался от кислорода в пользу высококипящих компонентов, был Янгель. Люди осторожные рекомендовали Михаилу Кузьмичу начать с какой-нибудь маленькой ракетки, «потренироваться». Но, как уверенный в себе тяжелоатлет, Михаил Кузьмич сразу «заказывает большой вес»: начинает с ракеты среднего радиуса, – «для Европы», – как он мрачновато шутил. В мае 1957 года ее привезли в Кап.Яр. Королев приехал посмотреть. Первый старт прошел без замечаний.
– Первый пуск, это еще не пуск, – небрежно сказал Сергей Павлович.
Янгель улыбнулся. Он слишком хорошо знал Королева и понимал, что происходит сейчас в его душе.
Следом в Днепропетровске начинается работа над межконтинентальной баллистической ракетой Р-16. Обогнать «семерку» Янгель не может. Испытания новой машины были отброшены назад и гибелью группы ракетчиков во главе с маршалом Неделиным. Но Р-9 – новую ракету Королева – Янгель обгоняет. А следом уже Челомей со своей первой баллистической ракетой УР-100231. Эти ракеты, заправленные несимметричными диметилгидразином (который, в отличие от спирта, пить нельзя) и азотной кислотой (которая, в отличие от жидкого кислорода, не кипит даже летом), можно было держать в шахте заправленными и готовыми к пуску весьма долго.
