Быстро справился, ещё до утреннего завтрака, и сразу — чистовик. И поспешил на встречу с Церетели, как уславливались.
Церетели был сверстник, на два года моложе, и в шутку звал Некрасова „Виссарионыч”, отношения были самые лучшие и понимание быстрое, полное.
Некрасов оттенил ему: надо выразиться так, что коалиционное правительство естественно продолжает общедемократическую программу прежнего правительства, а не порывает с ним. Так будет устойчивее.
Быстро согласовали.
И это значило: новое правительство родилось.
Правда, Церетели жаловался: в Исполкоме всё не решены кандидаты, всё неясно: сам он идти не хочет, и не набирается три кандидата от марксистов. От народников — есть три, но возник спор о министерстве земледелия: и Пешехонов претендует, он и дело знает, и Чернов, а он лидер партии, нельзя ему не уступить.
И сомневался: не будет ли осложнений с кадетами? Все уйдут — развал, — тогда какое ж коалиционное правительство? А останутся — будут тормозить общую программу?
Некрасов бодро видел и бодро ответил:
— Если уйдут — и чёрт с ними, я-то остаюсь. А если останутся, то будут, как Шингарёв, Мануйлов, погружены в одну свою ведомственную работу, и нам ни в чём не помешают.
ДОКУМЕНТЫ — 23
3 мая — Утверждаю
мин. земледелия Шингарёв
ИНСТРУКЦИЯ
о принудительном отчуждении хлеба
... у лиц, скрывающих запасы зерна или отказывающихся от добровольной сдачи, — местными продовольственными комитетами производится принудительное отчуждение хлеба, за вычетом необходимого для продовольствия и хозяйственных нужд владельца. Под хлебом разумеются также: просо, гречиха, чечевица, фасоль, горох, полба, кукуруза, мука, отруби, крупы и жмыхи.
Осуществление отчуждения продовольственные управы могут поручать лицам по своему выбору. Оно производится в присутствии местных властей и посторонних свидетелей. Неприбытие владельца не останавливает принудительного отчуждения. Расчет производится по твердой цене... либо в половинной... Хлеб свозится на приемные пункты за счет платы, следуемой владельцу за хлеб.
159
Два месяца Александр Фёдорович гремел своими речами на всю страну. Но вот наступили дни: молчать и действовать.
Да собственно, всё уже совершилось помимо него, — присутствовал он на переговорах или нет (даже лучше и отсутствовал, чтоб не растекаться между двумя сторонами), молчал или добивал Милюкова, — всё шло как надо, военное министерство верно плыло к нему в руки.
Да и кто другой мог сейчас: укрепить боевую силу демократизованной армии! и её способность к наступательным действиям! Разве такой мешок, как Гучков? Армии нужен — обожаемый вождь, кого она любила бы со всею страною вместе.
И такой был — единственный во всей России.
О, это будет грандиозное, чудесное преображение всей картины! В Армию вольётся революционный наступательный пыл! — несравненный с прежним подневольным царским. (Воодушевлённая новым вождём, она, если понадобится — дойдёт и до Берлина!)
О назначении Керенского всё открытее писали газеты — и вот уже суетливый Пуришкевич слал ему сентиментальную открытую телеграмму: „Когда власть не почёт, а бесконечно-тяжёлый крест, я — правый по убеждениям и ваш будущий политический противник после войны, предлагаю услуги быть у вас чернорабочим в это ужасное время, когда Ленин и его единомышленники вырывают у народа плоды завоёванной свободы. Как сказал Кондорсе... ” (Фразу из Кондорсе запомнить, употребить.)
В последние двое суток Керенский сделал некоторые шаги, чтобы его кандидатуру поддержала и Ставка, это важно. И сегодня утром два заместителя Гучкова, Новицкий и Филатьев, официально посетили Керенского в министерстве юстиции — просить его принять пост военного министра, заверяя, что все Главнокомандующие (они сегодня приезжают в Петроград) на это согласны.
Отлично. (Сами Новицкий и Филатьев заглядывали в глаза с надеждой, что останутся товарищами нового министра. Да выгоню тотчас! — неужели оставлю кого-нибудь гучковского? Ясно, что брать Туманова и Якубовича, — и прогрессивны, и умело поддержали в эти дни.) И сегодня же принимать министерство, не ожидая конца безалаберных общих переговоров.
Но такова природа жизни и человека, что наши желания обычно превосходят предлагаемое нам. Военное министерство, да, шло в руки Керенского — но этого было мало ему! Он желал принять — одновременно также и морское, никак не меньше, чем Гучков: уж стоять во главе вооружённых сил страны — так всех!
А как он поднимет флот! Да разве при нём в Кронштадте возможны будут какие-то беспорядки?
Но здесь во всех головах, и досадно что в исполкомовских, — создалось раздвоение, распадение. Ложное представление, что отныне военное и морское министерства должны быть разделены, коль скоро нет единого специалиста, а для торга нужно иметь больше портфелей.
И не только мыслили так в общем виде, но уже и конкретно предлагали в морского министра: то Колчака, а то даже, смех выговорить: Скобелева, дурачка.
Но уже несколько шагов для создания коалиции Керенский предпринял в Исполнительном Комитете, и вот этот ещё новый был ему неудобен. Да и плохое начало: самому просить у Исполкома себе пост. Пусть — просят они.
И сегодня утром мелькнула у Александра Фёдоровича гениальная идея: установил, с какого часа в Адмиралтействе заседает комиссия Савича (морская поливановская), — и в сопровождении своих двух офицеров-адъютантов (давно уже всё у него на военный лад!) — ринулся туда!
И — молненно по этим лестницам, залам, где отсиживался Хабалов в последние часы. И — клином, адъютанты за плечами, ворвался в заседание ошеломлённой комиссии (там и простые матросы сидят, на это он и рассчитывал):
— Товарищи! Временное Правительство сейчас пересоставляется. Я буду — военным министром. Выбираете ли вы меня — морским?
Раздались голоса, что — да... Да. Да!
— А если да — то пошлите сейчас делегацию в Исполнительный Комитет Совета рабочих депутатов и подтвердите ваш выбор!
И так это было отчеканено, так щедро был им предложен этот дар, — комиссия согласилась и начала выбор делегации.
А Александр Фёдорович уже покачивался спиной на подушках своего автомобиля.
Он вот в чём нуждался теперь: поспешить публично выразить свою программу — раньше всех, и даже пока правительство ещё не создано — и чтоб она завтра же была в газетах. Где-нибудь, где-нибудь выступить! — где бы? Никакого крупного заседания, митинга нигде не было сегодня. Опять в совещание фронтовых делегатов? — второй раз не годится. Но сообразил: при военном министерстве происходит соединённое заседание поливановской комиссии и комиссии по пересмотру военно-судебных уставов. Человек 70-80 наберётся. Отлично, вот там! Уже распорядился послать туда стенографисток, дал знать корреспондентам. И вот — уже поехал. Бурно встречен. И вот уже выступает с речью:
— Мне кажется, что в военной среде мне незачем объяснять, что не существует „русского фронта”, а только союзный. Германия, братаясь на нашем фронте, смогла остановить французское наступление. Так что, искренно стремясь приблизить мир, мы его отдалили. Мы усилили в Германии не демократические слои, а бюрократию. Германский министр иностранных дел сказал: „Россия вышла из международного оборота, мы с ней больше не считаемся.”
Стенографистки, корреспонденты строчили.
— Промедление часа — смерти подобно! Государство в опасности — в буквальном смысле! Мы имеем право не только просить, но требовать, чтобы каждый, кто считает себя русским, — горло дрожало от волнения, он никогда не говорил так, всегда о социализме, — каждый, кто считает себя русским, забыл бы о себе во имя государства! Все наши идеалы демократии сделаются сказкой, если мы сейчас не сумеем отстоять то, что получили. Такого свободного демократического строя, как сейчас в России, — не имеет ни одно государство мира. Но мы не можем выскочить на 200 лет вперёд всей Европы. И даже борьба классов немыслима, если нет той площади, на которой каждый может свободно развивать свои силы.
Вот это последнее — для большевиков, должны ж они услышать и очнуться! Тут и немного подправить свою неудачную речь о „рабах”, за которую так хвалит буржуазия и так упрекают товарищи:
— И вот мы должны устроить и закрепить эту территорию будущих внутренних, так сказать, военных действий. А иначе — мы все погибнем. Только наивные мечтатели могут думать, что слабая Россия получит больше, чем сильная.
Он потерял ощущение, перед какой узкой комиссией говорил, — он говорил передо всей Россией.
