- Когда придут англичане, - произнес брат Фердинанд, - или кто-либо еще, скажи им, что я отправился на юг.
- Ты уходишь?
- Здесь для меня небезопасно. Возможно, я вернусь, когда закончится это безумие, но сейчас я направлюсь к высоким холмам Испании. Там я укроюсь.
- В Испанию! Там живут демоны!
- Я уйду в холмы, - успокоил ее брат Фердинанд, - это близко к ангелам.
И на следующее утро он направился на юг, и только когда деревня скрылась из вида и он удостоверился, что никто за ним не наблюдает, то повернул на север. Ему предстояло долгое путешествие, а в руках было сокровище, которое нужно было защитить.
Он вернет Злобу ее настоящему владельцу. Он пойдет в Пуату.
Человек небольшого роста, смуглый, с хмурым взглядом и забрызганной краской копной черных волос сидел на высоких козлах и наносил кистью коричневую краску на сводчатый потолок. Он сказал что-то на языке, которого Томас не понимал.
- Ты говоришь по-французски? - спросил Томас.
- Нам всем здесь приходится говорить по-французски, - ответил художник, переходя на этот язык, на котором он говорил с отвратительным акцентом, - конечно, мы прекрасно говорим на проклятом французском. Ты пришел, чтобы дать мне совет?
- О чем?
- О фреске, конечно, проклятый идиот. Тебе не нравится цвет облаков? Бедра Пресвятой Девы слишком широки? Головы ангелов слишком малы?
Вот что мне сказали вчера, - он показал своей кистью на потолок, где летающие ангелы трубили в горны в честь Пресвятой Девы, - их головы слишком маленькие, так они сказали, но откуда они смотрели?
С верхней ступени одной из моих лестниц! С пола они выглядят превосходно. Конечно, они превосходны. Я нарисовал их. Я и Пресвятую Деву нарисовал, - он злобно ткнул кистью в потолок, - а проклятые доминиканцы сказали мне, что это ересь.
Ересь! Обнажить у Пресвятой Девы пальцы на ногах? Боже святый, в Сиене я нарисовал ее с голыми титьками, но там никто не угрожал меня сжечь, - он снова ткнул кистью, потом отклонился.
- Прости, дорогая, - он разговаривал с нарисованной на потолке Марией, - тебе не разрешено иметь грудь, а теперь ты потеряла еще и пальцы на ногах, но они вернутся.
- Они вернутся? - спросил Томас.
- Штукатурка высохла, - рявкнул художник, как будто ответ был совершенно очевиден, - а если ты рисуешь на сухой штукатурке, то краска начнет отшелушиваться, как короста со шлюхи.
Это займет несколько лет, но еретические пальцы вернутся, а доминиканцы этого не знают, потому что они треклятые идиоты.
Он перешел на свой родной итальянский, выкрикивая оскорбления своим двум помощникам, использующим огромную толокушку для замешивания свежей штукатурки в бочке.
- Они тоже идиоты, - добавил он Томасу.
- Ты должен рисовать по влажной штукатурке? - спросил Томас.
- Ты пришел за уроком по рисованию? Тогда придется чертовски хорошо мне заплатить. Кто ты такой?
- Меня зовут д'Эвек, - сказал Томас.- Он не хотел, чтобы в Авиньоне узнали его настоящее имя. У него было достаточно врагов в церковных кругах, а Авиньон являлся домом Папы, что означало, что город был наводнен священниками и монахами.
Он приехал сюда, потому что неприятная женщина в Мутуме заверила, что загадочный отец Каладрий пришел из Авиньона, но теперь у Томаса появилось нехорошее предчувствие, что он зря потратит время.
Он расспросил дюжину священников, знакомы ли они с отцом Каладрием, и никто не знал это имя, но также никто не узнал и Томаса или не был в курсе, что его отлучили от церкви.
Теперь он стал еретиком и находился вне церковной благодати, стал человеком, на которого охотились, которого нужно сжечь, но все же он не мог отказаться от посещения огромной крепости-дворца Папы.
В Риме тоже был Папа, из-за церковного раскола, но власть находилась в Авиньоне, и Томас был поражен богатством необъятного здания.
- По голосу, - сказал художник, - могу судить, что ты норманн. Или, может быть, англичанин, а?
- Норманн, - ответил Томас.
- И что норманн делает так далеко от дома?
- Хочу увидеть его святейшество.
- Конечно, черт возьми. Но что ты делаешь здесь? В зале подъемной решетки?
Зал подъемной решетки являлся помещением в папском дворце, открытым для широкой публики, и когда-то в нем находился механизм, опускающий решетку дворцовых ворот, хотя лебедки и блоки давно уже вынесли, так что, очевидно, комната должна была превратиться в очередную часовню.
Томас поколебался, прежде чем ответить.
- В этом углу, - художник сделал жест кистью, - есть дыра под изображением Святого Иосифа, это оттуда внутрь проникают крысы, так что сделай мне одолжение, прогони парочку этих ублюдков.
Так значит, ты хочешь увидеть его святейшество? Отпущение грехов? Пропуск на небеса? Один из хористов?
- Просто благословение, - сказал Томас.
- Ты просишь такую малость, норманн. Проси больше, тогда, может, получишь малость. Иначе можешь не получить ничего. Этот Папа не поддается на взятки.
Художник пробрался с лесов вниз, погримасничал, глядя на проделанную только что работу, потом подошел к столу, заставленному небольшими горшками с драгоценными красками.
- Хорошо, что ты не англичанин! Его святейшество не любит англичан.
Томас подтянул штаны.
- Не любит?
- Нет, - сказал художник. - Откуда я знаю? Потому что я всё знаю. Я рисую, и они не обращают на меня внимания, потому что не видят!
Я Джакомо на строительных лесах, и они разговаривают подо мной. Не здесь, - он сплюнул, как будто помещение, которое он расписывал, не стоило этих усилий, - но я рисую и ангелов с голыми титьками в палате конклава, именно там они и разговаривают.
Болтают, болтают и болтают! Как пташки, щебечут сомкнув головы, а Джакомо занят тем, что прячет титьки, стоя на лесах, так что они забывают, что я там.
- И что же говорит его святейшество об англичанах?
- Хочешь, чтобы я поделился своими знаниями? Плати.
- Хочешь, чтобы я плеснул краской на твой потолок?
Джакомо захохотал.
- Я слышал, норманн, что его святейшество хочет, чтобы французы победили англичан. Здесь сейчас три французских кардинала, все беспрерывно ему жалуются, но он не нуждается в поддержке.
Ему сказали, что Бургундия должна драться на стороне Франции. Он послал гонцов в Тулузу, в Прованс, в Дофин, даже в Гасконь, убеждая людей, что их долг - сопротивляться англичанам.
Его святейшество - француз, помни об этом. Он хочет, чтобы Франция снова стала сильной, достаточно сильной, чтобы платить церкви соответствующие налоги. Англичане здесь непопулярны, - он помедлил, скосив взгляд на Томаса, - так что хорошо, что ты не англичанин, да?
- Хорошо, - согласился Томас.
- Его святейшество может проклясть всех англичан, - хихикнул Джакомо. Он снова взобрался на леса, разговаривая на ходу. - Шотландцы послали своих людей, чтобы драться за Францию, и Папа очень доволен! Он говорит, что шотландцы - верные сыны церкви, но хочет, чтобы англичане, - он умолк, чтобы сделать мазок кистью, - были наказаны. Так ты проделал такой путь только ради благословения?
Томас прошел до конца помещения, где на стене была выцветшая старая роспись.
- Ради благословения, - сказал он, - и чтобы найти одного человека.
- А! Кого?
- Отца Каладрия.
- Каладрия! - Джакомо покачал головой. - Я знаю отца Каллэ, но не Каладрия.
- Ты из Италии? - спросил Томас.
- Милостию Господа я из Корболы, а это венецианский город, - сказал Джакомо, потом проворно спустился с лесов и подошел к столу, где вытер руки тряпкой.
- Конечно, я из Италии! Если тебе нужно что-то нарисовать, ты ищешь итальянца. Если тебе нужна что-то намалевать, запачкать и забрызгать, ты ищешь француза.
Или этих двух дураков, - он указал на своих помощников, - идиотов! Продолжайте помешивать штукатурку! Они, может, и итальянцы, но мозги, как у французов.
В одно ухо влетает, в другое вылетает! - он подобрал кожаную плетку, чтобы отстегать одного из помощников, потом резко опустился на одно колено.
Помощники тоже преклонили колена, а потом Томас увидел, кто вошел в комнату, и тоже снял шапку и встал на колени.
Его святейшество вошел в комнату в сопровождении четырех кардиналов и дюжины других священников. Папа Иннокентий с отсутствующим видом улыбнулся художнику, потом уставился на только что написанные фрески.
Томас поднял голову, чтобы взглянуть на Папу. Иннокентий IV, уже три года как Папа, был стариком с поредевшими волосами, вытянутым лицом и трясущимися руками.
Он был одет в красный плащ с оторочкой из белого меха и ходил слегка согнувшись, как будто у него был поврежден позвоночник. Он приволакивал левую ногу, но его голос был достаточно звучным.
- Ты проделал хорошую работу, сын мой, - сказал он итальянцу, - превосходную! Надо же, эти облака выглядят более реальными, чем настоящие!
