– На передний край сто второго гвардейского стрелкового полка тридцать пятой дивизии прибыл с белым флагом подполковник германской армии. У него пакет на имя командования русских войск. Немец просит немедленно доставить его в вышестоящий штаб для передачи важного сообщения. Ему удалось перейти канал на участке Висячего моста. Фамилия этого подполковника Зейферд. Сейчас он находится в штабе дивизии. У него есть полномочия германского верховного командования. Он просит указать место и время для перехода линии фронта представителям верховного командования Германии.
– Ясно, – ответил я. – Скажите подполковнику, что мы готовы принять парламентеров. Пусть он ведет их на том же участке, где перешел сам, через Висячий мост.
– Ваше указание я сейчас же передам в штаб дивизии, – сказал Глазунов.
– Огонь на этом участке прекратить, парламентеров принять и направить на мой передовой командный пункт, я сейчас же выезжаю туда.
Вслед за тем я вызвал к телефону начальника штаба армии В. А. Белявского и приказал обеспечить меня надежной связью. Затем доложил обо всем по телефону командующему фронтом и вместе с генералами Пожарским и Вайнрубом выехал на свой КП.
Еще не зная, с чем придут парламентеры, я чувствовал, что назревают серьезные события.
Едва успел перешагнуть порог рабочей комнаты, как на столе затрещал телефон. В трубке услышал хорошо знакомый мне голос писателя Всеволода Вишневского, который с самого Одера находился при 8‑й гвардейской армии. Узнав о том, что я на своем КП ожидаю парламентеров – представителей верховного командования Германии, Всеволод Вишневский взмолился всеми богами, даже назвал меня родным отцом, лишь бы я разрешил ему приехать на КП и присутствовать при переговорах. Я решил, что такое событие не должно пройти мимо наших писателей. Они ведь тоже вместе с войсками шли от Волги до Берлина, по мере сил помогая нам. И многие из них погибли как солдаты. Кому, как не писателям, рассказать обо всем знаменательном в жизни наших воинов. Я пригласил Вишневского к себе.
После этого я вызвал к телефону генерала Белявского и приказал прибыть ко мне с офицерами и переводчиками разведотдела штаба армии.
Наступило томительное ожидание. В комнате только я и адъютант. Прошло полтора часа. Глубокая ночь, но спать совершенно не хочется. В голове проносятся воспоминания. Война длится уже четыре года. Перед глазами Волга, теперь далекая и в то же время близкая – по ней разлилась горящая нефть, бушующее пламя пожирает все – баржи, лодки. Вот листовки геббельсовской пропаганды, гитлеровцы сообщали в них нашим бойцам, что «будут считать дезертиром того, кто не сдастся в плен на западном берегу Волги, а всех тех, кто уйдет на восточный, запишут в списки злостных дезертиров…» Вот Запорожье, ночной штурм, Никополь, Одесса, Люблин, Лодзь. И вот наконец Берлин. Отстояв священные рубежи на Волге, советские воины стоят теперь на Шпрее. Опустив на время оружие, они ждут парламентеров от руководителей вермахта, тех самых, которые еще недавно были уверены в близком конце Советского государства. Парламентеры от главарей третьего рейха. Не думают ли теперь эти главари, что у нас короткая память, и мы уже забыли о миллионах убитых, о десятках миллионов вдов и сирот, о виселицах и душегубках, о Майданеке и других лагерях смерти?..
Адъютант тоже не спит. Он молчит, и я молчу, но мы хорошо понимаем друг друга. Мы ждем. Ждут наши гвардейцы на Ландвер-канале. Они не отдыхают, они наготове, и если враг не согласится сложить оружие, то ринутся снова на штурм…
Шумно распахнулась дверь. На пороге – Всеволод Вишневский. Он прибыл не один – писатели в одиночку не ездят. Вслед за ним в комнату вошел поэт Евгений Долматовский, который знаком с бойцами 62‑й армии еще с берегов Волги, он живой очевидец великой битвы и капитуляции армии Паулюса. Здесь и композитор Матвей Блантер, которого я еще при встрече на Одере с легкой руки Всеволода Вишневского стал звать по-дружески – Мотя.
Но в этот раз мы не могли беседовать, как обычно, разговор не клеился. Каждый думал, пытался оценить назревающие события. Все беспощадно курили, часто выходили в зал с черными колоннами, чтобы отсчитывать шагами секунды непомерно длинных минут.
Вот уже три часа утра… Три с половиной… Забрезжил рассвет. Наступило утро Первого мая… В Берлине мрачно, а там, на Родине, в ее восточных районах, уже начались первомайские демонстрации. Отстает время в Средней Европе от нашего – солнце восходит с востока! Там, в Сибири, на Урале, в Москве, люди уже проснулись и ждут сообщений о том, что происходит сейчас на фронте, в Берлине.
Наконец в 3 часа 55 минут дверь открылась, и в комнату вошел немецкий генерал с орденом Железного креста на шее и фашистской свастикой на рукаве.
Присматриваюсь к нему. Среднего роста, плотный, с бритой головой, на лице шрамы. Правой рукой делает жест приветствия по-своему, по-фашистски; левой подает мне свой документ – солдатскую книжку. Это начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Кребс. С ним вместе вошли начальник штаба 56‑го танкового корпуса полковник генерального штаба фон Дуфвинг и переводчик.
Кребс не стал ожидать вопросов.
– Буду говорить особо секретно, – заявил он. – Вы первый иностранец, которому я сообщаю, что тридцатого апреля Гитлер добровольно ушел от нас, покончив жизнь самоубийством.
Произнеся эту фразу, Кребс сделал паузу, точно проверяя, какое воздействие произвело на нас это сообщение. Он, по-видимому, ожидал, что все мы набросимся на него с вопросами, проявим жгучий интерес к этой сенсации. А я, не торопясь, спокойно сказал:
– Мы это знаем!
Затем, помолчав, попросил Кребса уточнить: когда это произошло.
Кребс заметно смутился. Он никак не ожидал, что его сенсационное заявление окажется холостым выстрелом.
– Это произошло в пятнадцать часов сегодня, – ответил он. – И видя, что я смотрю на часы, поправился, уточнил: – Вчера, тридцатого апреля, около пятнадцати часов.
Затем Кребс зачитал обращение Геббельса к Советскому Верховному Командованию, в котором говорилось:
«Согласно завещанию ушедшего от нас фюрера, мы уполномачиваем генерала Кребса в следующем:
Мы сообщаем вождю советского народа, что сегодня в 15 часов 50 минут самовольно ушел из жизни фюрер. На основании его законного права фюрер всю власть в оставленном им завещании передал Деницу, мне и Борману. Я уполномочен Борманом установить связь с вождем советского народа. Эта связь необходима для мирных переговоров между державами, у которых наибольшие потери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
