— Куда отправляются шлюхи. — Такими были последние слова отца. — «Его последние слова, и какие слова». — Арбалет тренькнул, лорд Тайвин осел назад, и Тирион Ланнистер оказался в темноте, ковыляющим бок о бок с Варисом. Должно быть, он каким-то чудом сумел спуститься по шахте на двести тридцать ступенек туда, где сияли оранжевые угли в глотке железного дракона. Но он не помнил, как там очутился. Только звук арбалета, и вонь отцовского кишечника. — «Даже умирая, он ухитрился меня обгадить».
Варис проводил его сквозь туннели, но они не обмолвились ни словом, пока не добрались до Черноводной, на которой Тирион одержал великую победу и оставил половину носа. Здесь карлик повернулся к евнуху и тоном, которым человек обычно сообщает о том, что он уколол палец, сказал:
— Я убил отца.
Хозяин шептунов был одет в жеванное коричневое рубище бедных братьев с капюшоном, который скрывал гладкие толстые щеки и круглую лысую голову.
— Лучше б вы не взбирались на ту лестницу, — укоризненно сказал он.
— Куда отправляются шлюхи. — Тирион предупреждал отца не произносить при нем этого слова. — «Если б я не выстрелил, он бы увидел, что все мои угрозы беспочвенны. Он бы вырвал его у меня из рук, как вырвал из моих рук Тишу. Он уже поднимался, когда я его убил».
— Я убил и Шаю. — Признался он Варису.
— Вы знали, кем она была.
— Знал. Но никогда не думал, кем окажется он.
Варис хихикнул:
— А теперь знаете.
«Нужно было прикончить и евнуха тоже». — Кровью на руках больше, кровью меньше, какая разница? Он не мог точно сказать, что удержало его руку с кинжалом. Только не признательность. Варис спас его от палача, но только потому, что на него нажал Джейме. — «Джейме… нет, лучше о нем не думать».
Вместо этого он нашарил целый мех с вином, и присосался к нему как к материнской груди. Кислое вино сбежало по подбородку и пропитало и без того испачканную тунику, туже самую, в которой он сидел в камере. Он выдул все до последней капли. Палуба под ногами качалась. Когда он попытался встать, она убежала из-под ног куда-то в сторону, и он больно треснулся о переборку. — «Это шторм», — дошло до него. — «Или же я напился хуже, чем обычно». — Его стошнило вином, и некоторое он валялся в луже, размышляя, не утонет ли корабль.
«Это твоя месть мне, отец? Всевышний Отец назначил тебя своей Десницей?»
«Такова плата отцеубийце» — провыл ветер снаружи.
Было бы не совсем честно ради него одного топить ни в чем не повинного мальчишку, прибиравшего в каюте, капитана со всей остальной командой, но когда боги поступали честно? И обступившая со всех сторон темнота проглотила его в свое чрево.
Когда он вынырнул вновь, голова готова была расколоться на куски, а корабль совершал какие-то резкие круговые маневры, хотя капитан настаивал, что они прибудут в порт. Тирион говорил ему вести себя тихо, и начал дико брыкаться, когда здоровый лысый матрос потащил его за руку в трюм, где его встречали множество пустых винных бочек. Это были низкие маленькие бочки, тесные даже для карлика. Все, на что был способен Тирион, это обмочиться. Его запихнули в бочку головой вниз так, что колени оказались возле ушей. Обрубок носа сильно чесался, но руки оказались прижаты так сильно, что он не мог даже пошевелиться, чтобы его почесать. — «Все-таки для человека моего положения паланкин подошел бы больше», — пронеслось в его голове, когда сверху закрыли и забили крышку. Он слышал чьи-то крики, пока его куда-то катили. С каждым ударом он ударялся головой о дно бочки. Мир вокруг беспрестанно вращался, потом внезапно остановился от удара, от которого ему захотелось закричать. Сверху упала следующая бочка, и он прикусил язык.
Это было самое долгое путешествие в жизни, которое он мог припомнить, хотя в действительности оно не могло продлиться больше получаса. Его поднимали и опускали, катили и укладывали в кучу, переворачивали, ставили ровно и вновь куда-то катили. Сквозь деревянные планки он слышал крики людей, и один раз расслышал неподалеку лошадиное ржание. Онемевшие ноги начало покалывать, и вскоре они болели так сильно, что он начисто забыл про головную боль.
Все закончилось так же как началось, длинным качением, от которого у него закружилась голова и осталось еще больше ушибов. Снаружи раздавались чьи-то голоса, говорившие на незнакомом языке. Кто-то принялся долбить бочку сверху, и крышка внезапно треснула. Внутрь хлынул свет и свежий воздух. Тирион жадно вдохнул воздух, и попытался встать, но только повалил бочку набок, вывалившись на плотно утрамбованный земляной пол.
Над ним возвышался чрезвычайно толстый мужчина с желтой бородой, разделенной на два зубца. В руке он сжимал деревянный молоток и железную стамеску. Его рубаха легко могла послужить шатром на турнире, а его достаточно свободно застегнутый ремень, демонстрировал свету огромное белое брюхо и пару больших грудей, висевших, словно пара мешков с салом, покрытых жестким желтым волосом. Он напомнил Тириону мертвую морскую корову, которую однажды выбросило на берег в скалах у подножия Бобрового Утеса.
Толстяк глянул вниз и ухмыльнулся.
— Пьяный карлик, — сказал он на общем языке Вестероса.
— Дохлая морская корова, — Рот Тириона был полон крови. Он выплюнул ее под ноги толстяку. Они находились в длинном сумрачном подвале с нишами для хранения бочек. Его стены были покрыты плесенью. Их окружали бочки с вином и элем, которых было более, чем достаточно, чтобы утолить жажду одного страждущего карлика ночью. — «И даже на всю оставшуюся жизнь».
— А ты дерзкий. Мне нравится это в карликах. — Когда толстяк рассмеялся, его плоть затряслась так энергично, что Тирион испугался, как бы он не упал и не раздавил его. — Ты голоден, мой маленький друг? Устал?
— Страдаю от жажды. — Тирион поднялся на колени. — И измарался.
Толстяк фыркнул.
— Ванна прежде всего, да. Потом еда и мягкая кровать, так? Мои слуги позаботятся об этом. — Он отложил инструменты в сторону. — Мой дом — твой дом. Друг моего друга за морем — друг Иллирио Мопатиса. Да.
«А каждому другу Паука Вариса я доверяю ровно настолько, насколько могу от него избавиться».
Толстяк здоров был раздавать обещания, и все же… едва Тирион, наконец-то, погрузился в горячую воду и закрыл глаза, он тут же уснул.
Он проснулся обнаженным на перине из гусиного пуха, столь пышной и мягкой, что можно было представить, будто тонешь в облаке. В рот набились и прилипли к языку волосы, в горле пересохло, зато член был словно железный прут. Он скатился с кровати, разыскал горшок и с блаженным вздохом постарался наполнить его до краев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
