Как и многие диктаторы, Трухильо был любезным хозяином. Праздник роз проходил на свободной площадке в центре большой пальмовой рощи под открытым звездным небом. Трухильо пригласил меня сесть рядом с его двумя дамами за столом под балдахином, установленным на возвышении. Одна из дам была его сестрой, другая, насколько было известно, — его любовницей. Несмотря на довольно пышные формы и не очень молодой возраст, она была избрана королевой карнавала и в качестве таковой получила представительские в размере нескольких тысяч долларов. Вообще она производила впечатление довольно взыскательной дамы. Китайский посланник на Кубе, время от времени посещавший оба государства, расположенные на острове Эспаньола, рассказывал мне, что эта леди доставила ему немало неприятностей. На состоявшейся недавно международной выставке в Чикаго ее внимание привлекло оборудование ванной комнаты стоимостью 10 тысяч долларов. Поскольку денег для покупки не имелось, ей пришла мысль побудить своего друга — «благодетеля отечества» — обложить находящиеся в Сан-Доминго китайские прачечные особым налогом, который не только покрыл бы стоимость оборудования ванной комнаты, но, кроме того, дал бы значительную дополнительную сумму. Китайскому посланнику с большим трудом удалось организовать среди своих земляков сбор добровольных пожертвований и таким образом удовлетворить влиятельную даму. Помимо всего, ей была подарена красивая кубинская верховая лошадь. В результате проект закона о новом налоге был отставлен.
В этот вечер праздника роз мы сидели вчетвером за бутылкой шампанского на возвышении под балдахином и с восхищением наблюдали за веселой сутолокой. Время от времени «благодетель отечества» приветливо бросал в оживленную толпу ленты серпантина. [96] Следует отметить, что от этой толпы нас отделяла цепь одетых в форму часовых, расположенная непосредственно у самого постамента. Наша беседа принимала все более непринужденный характер, и когда раздались звуки зажигательной румбы, мы решили присоединиться к танцующим. Как только мы начали спускаться по ступеням к танцевальной площадке, часовые взяли нас в полукольцо. Их было двенадцать человек. Когда я пригласил «благодетельницу отечества» на танец, охрана разделилась на две группы: шесть человек последовали за мной, а шесть — за президентом. Куда бы ни двигался я со своей партнершей, за нами следовало по три солдата с каждой стороны. Одной рукой часовые держались за пистолеты, а в другой у них были карманные фонари на случай, если какой-нибудь злоумышленник захочет перерезать электрическую проводку. Удивленная публика отошла в сторону, внимательно следя за этим представлением.
Стояла опьяняющая тропическая ночь, и я чувствовал всеми фибрами своей души, что действительно нахожусь в условиях так называемой карибской демократии, которую европейцы столь охотно изображают в своих опереттах как «рай у побережья моря».
Папен и «Кабинет баронов»
После почти пятилетнего пребывания за океаном я имел право провести на родине четырехмесячный отпуск. В середине мая 1932 года я сел в Порт-о-Пренсе на торговый корабль американской «Юнайтед фрут компани», доставивший меня в Нью-Йорк. Оттуда я был намерен выехать в Европу на «Бремене».
Хотя со времени моего отъезда из США прошло меньше года, положение в Соединенных Штатах заметно ухудшилось. На перекрестках нью-йоркских улиц стояли десятки безработных, торговавших яблоками, шнурками для ботинок, спичками и другой дешевой мелочью. Шарманщики и уличные музыканты день за днем тоскливо исполняли весь репертуар боевиков Бродвея и Голливуда. Притвиц дал в посольстве в мою честь небольшой прощальный обед, во время которого я познакомился со своим преемником по посольству. Его звали Герберт Бланкенхорн. Тогда никто из нас не сказал бы, что этот во всех отношениях невзрачный молодой человек обладает качествами, которые позволят ему двадцать лет спустя стать послом и руководящим деятелем германской внешнеполитической службы, правда лишь в Бонне. [97]
Желая увидеться с некоторыми старыми друзьями, я сделал остановку в Англии и провел три дня в Лондоне. Послом там был теперь барон Константин фон Нейрат, партнер моей матери по штуттгартской школе танцев во времена ее молодости. В день моего отъезда он пригласил меня к обеду в кругу семьи. Наряду с обычными пустяками разговор за столом, естественно, перешел на критическое положение в Германии: как раз в это время старый Гинденбург грубо выставил рейхсканцлера Брюнинга и Германия не имела правительства. Уже тогда я услышал от Нейрата выражение, которое, как мне позднее стало ясно, было типичным для его взглядов. Он сказал на свом швабском диалекте:
— Не так страшен черт, как его малюют.
Гораздо больше он интересовался тем, будет ли в ближайшее время в Баварских Альпах разрешена охота на серн.
На следующий день я был в Париже и прочел в вечерних газетах, что Нейрат назначен германским министром иностранных дел. Нового рейхсканцлера звали Франц фон Папен. Эта фамилия не была для меня незнакомой. Работая в вашингтонском посольстве, я занимался там вопросами культуры. В то время в числе моих подопечных был молодой человек, носивший ту же фамилию. Он на протяжении года изучал юриспруденцию в американском католическом университете в Джоржтауне. Я немедленно предположил, что новый канцлер, по всей вероятности, является отцом моего Францхена.
По воле случая Францхен оказался первым знакомым, который повстречался мне на Вильгельмштрассе после моего прибытия в Берлин. Поскольку дворец рейхсканцлера в то время как раз ремонтировался, семья Папена вселилась в дом на Вильгельмштрассе, 74. Там, за садом, во дворе, находилась большая казенная квартира. Ввиду нашего старого знакомства меня довольно часто приглашали туда к обеду.
В то время Германия находилась на грани развала, развитие шло к неминуемому краху. Казалось, что в этих условиях рейхсканцлер не должен был спать от забот и трудов. Но, к моему удивлению, в доме канцлера царила атмосфера беззаботного, солнечного веселья. [98]
Общество уютно располагалось за столом, а затем вело непринужденный разговор за чашкой кофе, покуривая сигары на затененной веранде. Около трех часов рейхсканцлер обычно произносил:
— Бог мой, через два часа я должен быть на коктейле у американцев, после этого еще какой-то прием, а в восемь вечера начнется обед во французском посольстве! У меня едва остается время, чтобы переодеться. Давайте сейчас по крайней мере подышим немного воздухом и сыграем партию в теннис.
И он отправлялся в сад, к теннисному корту. Я часто спрашивал себя, разрешил ли этот человек в своем кабинете хоть какой-либо вопрос. Он был скользким, как угорь, элегантным светским львом; дела он делал левой рукой, явно уделяя основное внимание болтовне в обществе и интригам. Регулярно он посещал только «старого господина» в президентском дворце. Он мог появляться там в любой момент, не будучи никем замеченным и не показываясь на Вильгельмштрассе, используя путь, который вел через министерский сад к черному ходу дворца. Было известно, что старому Гинденбургу, тупому солдафону, никогда не импонировали чопорные манеры бывшего пехотного капитана Брюнинга. Зато тертый кавалерист Папен, хорошо знакомый со всякими светскими выкрутасами, сумел полностью обвести старика вокруг пальца, и Гинденбург любил его обезьяньей любовью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
